Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Масштаб общественных потрясений, вызванных коммунистической директивной экономикой XX века, не имеет себе равных во всей предыдущей истории Китая. Осуществить эти изменения возможно было лишь с помощью современных коммуникационных технологий — газет и радио, а также с использованием нового репрессивного госаппарата и в особенности жесткой партийной иерархии. Маниакальная политика Большого скачка, когда крестьянам приказывали плавить собственные кастрюли в печках на заднем дворе для «производства» стали и прочесывать сельскую местность, убивая воробьев, чтобы те не склевывали посеянные семена, беспрецедентна. Кромсающий общественную ткань террор времен культурной революции, при котором учащихся подстрекали к избиению преподавателей, а бывших землевладельцев подвергали мучительным пыткам, также является совершенно новым в китайской истории. Культ личности Мао не имеет аналогов среди императоров древности. Как бы ни были жестоки правители старого Китая, они никогда не переворачивали общество с ног на голову, заставляя людей, как это делал Мао, подвергать уничтожению все, связанное с культурой прошлого.
Занимаясь поисками древних корней китайского тоталитаризма XX века, мы рискуем неправильно понять как прошлое, так и настоящее. Мао нравилось сравнивать себя с древними правителями Китая, однако почему мы должны придавать значение тому, каким воображал себя этот тиран и убийца? Мао не был императором. Стиль его правления гораздо ближе к Иосифу Сталину, нежели к Цинь Шихуанди. Что же касается шайки автократов, каковой является сегодняшнее Политбюро компартии, то как бы громко ни разглагольствовали они о достоинствах «гармонии», они — не конфуцианцы. Их тоталитарное однопартийное правление имеет гораздо больше общего с жесткими лидерами Северной Кореи, чем с учеными бюрократами эпох Цин и Мин.
Вглядываясь в историю, можно прийти и к совершенно другим выводам, весьма отличающимся от вышеизложенных. До XX века в Китае не существовало независимых и влиятельных общественных организаций, подобных тем, что способствовали росту демократии на Западе. Не было ни исполненных чувства собственного достоинства купеческих гильдий, ни буржуазии, способных обращаться в независимый суд с требованием защиты от произвола официальных властей. Не было популярных задиристых газет, чтобы бросать вызов государственным институтам и дразнить их; не было кофеен, где шел бы обмен либеральными идеями. И тем не менее представлять историю китайской философии в виде долгой и непрерывной апологии тирании, как это делали Гегель и Монтескье, было бы карикатурным искажением фактов. Мы находим у Конфуция и в других классических трудах не только почтительность к власти, но также и гуманистические принципы, проповедующие уважение к человеку. Книга «Мэнцзы», один из древнейших классических философских трактатов Китая, ясно указывает на право людей восставать против правителей, нарушающих «волю неба». В интерпретации ученого цинской эпохи Кан Ювэя Конфуций предстает отнюдь не реакционером, а реформатором для своего времени. Мы зашли бы слишком далеко, представив Конфуция и Мэнцзы в виде протодемократов, однако важно, что сами китайцы восприняли эти тексты по-новому. Они не приняли канонические сочинения в качестве морального оправдания репрессивного правления.
Как бы то ни было, с конца XIX века демократия становится центральным элементом китайской политической дискуссии. Будучи всего-навсего купцом, Чжэн Гуаньин не пользовался известностью в кругах чиновников и интеллектуалов. Однако этот самоучка, занимавшийся посреднической торговлей в Шанхае, в поздний цинский период, после выхода в 1893 году из печати его трактата «Предостережение веку процветания», приобрел известность как поборник реформ. Заглавие книги источает иронию, ибо Китай того времени, разграбляемый иностранными государствами, расколотый опустошительной гражданской войной, никак не подходил под определение «процветающего». Тем не менее призыв Чжэна к внутренним политическим реформам был абсолютно серьезен и сразу же нашел широкий отклик. Среди тех, на кого реформаторские идеи Чжэна произвели глубокое впечатление, были Кан Ювэй и его протеже Лян Цичао. Это была довольно странная пара: мечтатель-утопист Кан и радикальный журналист Лян. И все же в период Ста дней реформ 1898 года эти двое предприняли дерзкую попытку трансформировать Трон Дракона в конституционную монархию с ограничением императорской власти. Кан и Лян получили поддержку со стороны молодого императора Гуансюя, понимавшего, что времена империи клонятся к закату. Заручившись одобрением императора, Кан и Лян засели за проект реформ, ведущих к значительной либерализации страны.
Реформаторы были смяты силами заговорщиков: вдовствующая императрица Цыси возглавила клику консервативных маньчжурских аристократов. Однако реакционеры лишь ненадолго отсрочили неизбежное. Более того, их сопротивление постепенным реформам привело к полному разрушению системы. Борцы за установление республики, ведомые революционером Сунь Ятсеном, который, так же как Чжэн, Кан и Лян до него, был убежден в необходимости реформ для спасения Китая, нанесли империи последний удар в 1911 году. Учрежденная Сунем временная конституция была создана по модели либеральной демократии и гарантировала неподцензурную печать, независимое судопроизводство, свободные профсоюзы и возможность состязания для политических партий. Конечно, избирательное право распространялось только на грамотных, обладающих собственностью мужчин, но такова была практика во всех демократических странах Европы той эпохи.
Провозглашенная Сунем либеральная демократия вскоре развалилась, дав путь пришедшим к власти авторитарным военным лидерам, но тем не менее основополагающие либеральные республиканские принципы никогда формально не отрицались. Тот факт, что формы конституционного правительства сохранялись, даже когда за ними ничего не стояло, является молчаливым подтверждением их легитимности, подобно тому как лицемерие является данью, которую порок платит добродетели. И голоса, требовавшие политических реформ, не ослабевали. В 1920‑х Движение за новую культуру, возглавленное учившимися за границей китайскими студентами, сделало политические реформы своей путеводной звездой и призывало к замене «Конфуция и сыновей» на «Госпожу Науку» и «Госпожу Демократию».
Даже китайские коммунисты, по крайней мере теоретически, поддерживали государство, основанное на независимой воле народа. В юности Мао Цзэдун находился под сильным впечатлением от трудов Кан Ювэя. Когда вскоре после прихода к власти в 1949 году его спросили во время интервью, каким образом коммунисты смогут избежать упадка вследствие коррупции, как это случалось со всеми предыдущими китайскими правительствами, Мао ответил: «Мы нашли новый путь, который выведет нас из заколдованного круга. Этот путь называется «демократия». Когда народ контролирует действия правительства, правительство успешно делает свою работу».
В принятой после 1949 года Конституции Народной республики мы находим многократно повторяющееся упоминание демократии. И в наши дни преемники Мао часто обращаются к разговорам о том, что народовластие является краеугольным камнем их политики. «Модернизация не может быть осуществлена без демократии», — подчеркивал в 2006 году бывший Председатель КНР Ху Цзиньтао. «Жажда демократии и свободы и потребность в них народа непреодолимы», — вторит ему в 2010 году его премьер Вэнь Цзябао. Такого рода речи, исходящие от партии, удерживающей монополию на политическую власть и даже близко не подпускающей к ней оппозицию, конечно, приводят на память оруэлловское двоемыслие, и все-таки сквозь все эти риторические построения проглядывает призрак искренности. Коммунистическая партия появилась на свет в той же среде, что и реформаторы Ста дней и Движение 4 мая, для которых политические реформы были необходимым условием модернизации Китая. Основателем КПК был Чэнь Дусю, один из вождей Движения 4 мая. Цель моих аргументов — не попытка оправдать коммунистов, предавших обещанную ими народу демократию, но стремление опровергнуть представление о том, что идея самоуправления чужда негибкому и раболепному сознанию китайцев. Напротив, требование демократии находилось в самом сердце реформаторского движения, послужившего идеологическим основанием современного китайского государства.
Недовольство и маостальгия
В конце 2011 года ничем не примечательная рыбацкая деревня под названием Укань, затерявшаяся между покрытых буйной тропической растительностью холмов южной провинции Гуандун, внезапно превратилась в самую значимую точку на карте Китая. Жителям Укани стало известно о намерении партийных чиновников заключить сделку с некими застройщиками о продаже им принадлежащей деревне общественной земли. Обитатели деревни решили, что, как это уже не однажды случалось, чиновники, вместо того чтобы потратить деньги на общественные нужды, попросту положат их к себе в карман. Однако на этот раз жители не собирались мириться с таким положением дел. Большая группа людей собралась около двух местных представительств власти: у здания партийного комитета и возле полицейского отделения. Разъяренная толпа разгромила оба здания.
