Валентин Зорин - Мистеры миллиарды
Что же касается тех, у кого капитала нет совсем, то Хант их в книгу не пустил, легко и просто таким образом разрешив все проблемы. Большие доходы, по Ханту, обложению не подлежат, ибо они и есть пружина развития общества. Мракобесие идеалов, изложенных в романе, настолько густопсово, что даже буржуазная критика, фыркнув по поводу «литературных недостатков» романа, вынуждена была констатировать, что хантовская демократия — «это своего рода фашистская демократия».
Вы думаете, Хант обиделся? Ничуть не бывало. Он удостоил автора этой рецензии письмом, написанным самолично: «Только вы поняли меня правильно».
Впрочем, ему плевать на литературных критиков. Отцы города Далласа оценили «Альпаку» по-своему. В знак восторженного одобрения они назвали одну из далласских улиц «Альпака-Пасс». Таблички, установленные на этой длинной, прямой, как дубина полицейского, единообразной, как солдатский строй, улице, должны, по мысли далласских управителей, споспешествовать установлению альпаковых идеалов. Они мечтают о превращении в фашистскую Альпаку всего Далласа, всего Техаса, всей Америки и по возможности всего мира. Мечтают, а пока заставляют граждан хантовской вотчины города Далласа шествовать по улице «Альпака-Пасс».
Вообще, надо сказать, в Далласе всячески лелеется своеобразный культ Ханта, вокруг воротилы создается ореол легенды, имеющий мало общего со своим прототипом, рассчитанный на потребу американского мещанина.
На окраине города вдали от шума городского и проникающей везде пыли — там живут столпы местного общества — стоит большой и безвкусный дом, украшенный претенциозным шестиколонным портиком. Щедрая зелень и обширный, выложенный голубой плиткой, а по вечерам красиво подсвечиваемый бассейн за домом предназначены для того, чтобы помогать хозяевам переносить техасский летний зной. Однако в конце концов, несмотря на безвкусные претензии своих хозяев, это обиталище ничем особенным не выделяется среди окружающих строений, на каждом из которых лежит печать провинциального самодовольства и мещанской ограниченности. Ни внешний облик этого дома, ни распорядок жизни его обитателей не могут навести постороннего наблюдателя на мысль, что именно здесь обосновалась одна из наиболее зловещих фигур современной Америки, обладатель крупнейшего состояния Гарольд Хант. Размеренный, обывательский повседневный образ жизни хантовского семейства мало чем отличается от жизни многих сытых американских мещан.
В десять часов вечера гаснет свет в окнах этого дома, и за его стенами воцаряется сонная тишина. А на закате солнца нередко можно видеть Ханта и членов его семьи, расположившихся в белых плетеных креслах-качалках на зеленой лужайке перед домом и о чем-то беседующих. Идиллическая картина нередко дополняется благочестивыми песнопениями, разносящимися далеко окрест. Чаще других прохожие и соседи слышат религиозный гимн.
Городская бульварная печать с умилением, разумеется тщательно взвешенным и хорошо оплаченным, расписывает строгие порядки, царящие в этом доме. Постоянными посетителями, гостями престарелой четы Хантов в последние годы являются люди пожилые и респектабельные. Молодежь там появляться не любит. Известно, что на стол там не подают спиртного. При каждом случае, удобном и неудобном, хозяин подчеркивает свое воздержание, запивая свои проповеди фруктовым соком и потчуя гостей вареными овощами. Что же касается картишек и иных суетных вещей — то ни-ни.
Столь строгие нравы хантовского дома — для нефтяного барышника нечто новое и непривычное — молва приписывает его второй жене. Раньше, до того как в 1957 году она связала себя узами Гименея с престарелым миллиардером, — разница в их возрасте превышает три десятка лет, — дама сия именовалась миссис Руффи Райт и была секретаршей босса. Первая жена Ханта умерла в 1955 году, прожив с мужем сорок лет и родив ему шестерых детей. Дочь богатого фермера, она была существом тихим и забитым, панически боявшимся своего мужа — гуляки и игрока.
Ее похороны Хант обставил с великой помпой и не подобающей случаю рекламой, стремясь при помощи подталкиваемых особым гонораром газетных репортеров, фотографов и операторов телевидения на всю Америку продемонстрировать свое безутешное горе нежного мужа и добропорядочного семьянина. Но не успели отзвучать похоронные мелодии, как в хантовском доме появилась миссис Райт, а вскоре эта предприимчивая миссис стала и его хозяйкой.
Вряд ли есть необходимость доказывать умысел тех, кто распространяется о том, что благочестивый строй и распорядок жизни хантовского семейства — результат религиозного благочестия самого Ханта и его жены, сумевшей, дескать, обратить своего некогда беспутного мужа на путь истинный. Против этого говорит хотя бы та нарочитость и назойливость, с которой американцам вдалбливают мысль о нынешней добропорядочности обладателя миллиарда. Нарочитость эта, а также слишком уж внезапный поворот от разгула и азарта многих десятилетий на «стезю добродетели» наводят на мысль о том, что речь скорее идет о тщательно продуманной в рекламных конторах Далласа системе мероприятий по наведению благопристойного лоска на человека, чья скандальная слава и слишком вызывающее поведение ставили под угрозу образ благочестивого радетеля о нуждах страны и соотечественников, легенде, которую американская пропаганда упорно создает вокруг всех носителей громких имен и обладателей крупнейших состояний.
Да и сам Хант, судя по всему, вынырнув из безвестности, в которой обретался долгие годы и вынужденный ныне действовать под пристальным оком общественного внимания, счел, очевидно, за благо расстаться со своей слишком уж скандальной известностью и предстать перед соотечественниками в образе этакого патриархального мудрого старца.
Нарочитая благопристойность образа жизни хантовского семейства — это своего рода рекламный трюк, как рекламным трюком является показное благочестие самого Ханта. Один из его соседей говорит: «Мы с удивлением видим, что мистер Хант регулярно теперь ходит в церковь. Раньше мы никогда за ним этого не замечали, хотя его покойная жена миссис Лида Банкер Хант была набожная женщина и не пропускала ни одной службы. Не менее благочестива и новая жена господина Ханта. Может быть, это ее влияние...» Говорящий с сомнением пожимает плечами и добавляет: «Хотя каждый, кто знает мистера Ханта, может усомниться в том, что на него можно оказывать влияние».
Сосед прав. Ну конечно же, дело не во влияниях, а в расчете. Впрочем, сам Хант не скрывает пробудившегося у него бурного интереса к рекламе и саморекламе. «Раньше я боялся говорить, — с ухмылкой сообщает он журналистам. — А теперь уж я боюсь промолчать». И дело здесь не только в том, что престарелый нефтяной воротила обеспокоен, что потомки не узнают о плодах его досужих размышлений, образчики которых я читателю уже представил, но и о том еще, что для него остался позади период, когда он предпочитал действовать в подполье, опасаясь конкурентов, которые, обнаружив, могли прихлопнуть его как муху.
Сейчас Ханта не прихлопнешь. Он сам кого хочешь прихлопнет. А посему он предпочитает действовать с наибольшим шумом и рекламным эффектом. Хитрец постиг, что, располагая пускай скандальной, но славой «самого опасного человека в Америке», он может эту славу, нездоровый интерес к его особе обернуть себе на пользу. Давать интервью значительно дешевле и эффективнее, чем помещать платные объявления и рекламу своей фирмы. За коммерческую рекламу, во-первых, приходится платить, и по американским порядкам немало. А во-вторых, что ни говорите, реклама она и есть реклама, и уже в силу этого читающие рекламные объявления относятся к ним с некоторым предубеждением, не без оснований на собственном горьком опыте подозревая, что их хотят провести и всучить нечто значительно менее привлекательное и необходимое, чем это утверждает реклама.
Когда же реклама замаскирована, она более действенна. При чем здесь коммерция, как бы хочет сказать Гарольд Хант, фиглярничая на экранах телевизоров, распространяясь в различных интервью на самые разнообразные темы, от рецептов сохранения фигуры до рецептов уничтожения коммунизма. С точки зрения коммерческой, по его мнению, не так уж важно, о чем он говорит. Важно, что он мозолит глаза соотечественникам, не дает им забыть собственное имя, то самое имя, которое красуется на вывесках и бланках его фирмы, на разнообразных видах продукции, ею выпускаемых.
Агитация вокруг его персоны весьма искусно используется Хантом в чисто коммерческих целях. Это как бы наживка, приманка, которую бросают падким до сенсаций американским обывателям. А уж коль скоро они эту наживу схватили, их можно поддевать и на политическую уду хантовского мракобесия, и на коммерческую удочку рекламы его компаний.
