Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы

783

понденции с турками, татарами и запорожцами, а написать о

ходатайстве перед царем к английскому королю.

Герцик содержался в Петропавловской крепости под строгим

караулом до 1724 года, а с этого времени в адмиралтействе под

таким же строгим караулом, получая посуточно сперва только по

три копейки, а потом по шести копеек на свое прокормление. По

кончине царя Петра Первого, уже в 1727 г., Герцик бил челом, чтоб

его перевели в Москву и отдали в ведомство коллегии иностранных

дел, дабы можно ему было жить в Москве, где находились его жена

и дети. Прошение его было исполнено в декабре 1727 же года. В

мае 1728 года он жил в Москве с семьею и был отдан под строгий

надзор капралу Быкову и солдату Лободину, которые должны были

находиться в его’помещении неотступно и смотреть, чтоб ни он, ни

семья его не съехали из Москвы. Жена его Анастасия Громыковна

(т. е. урожденная Громыка), привезенная в-Москву с тремя

сыновьями, в 1722 году подавала на царское имя челобитную, жалуясь, что князь Алексей Васильевич Долгорукий, приехавши из

Петербурга в Москву, нашел в своем доме поступившего туда на службу

ее сына Петра, запер его в бане, держал его таким образом шесть

недель, подвергая истязаниям, наконец, отправил в

Преображенский Приказ к розыску. Молодой Герцик сидел <в бедности> и был

помечен в ссылку в Сибирь. О его освобождении и о доставке из

Преображенского Приказа в Посольский, ведавший всех

малороссиян, била челом его мать. Неизвестно, что после того с ним

сталось; как равно неизвестно, в чем был он обвинен и за что послан

был в Преображенский Приказ. Но в 1728 году, когда Григорий

Герцик был водворен в Москве и жил вместе с семьею, в числе лиц, составлявших его семейство, мы встречаем жену его Анастасию

Васильевну, четырех детей: Василия, Семена, Павла и Параскевию, но о сыне Петре нет помина. При Григории Герцике значатся двое

лиц прислуги.

Еще до перевода своего мужа на жительство в Москву, в 1724

году била челом Анастасия Герцикова о дозволении воротиться

на родину, но не получила такой милости.

Вступление на престол государыни Анны Ивановны не

ознаменовалось никаким знаком милосердия к Герцику. В 1732 г. умерла

жена его, а сам он тогда находился в такой нищете, что не мог ее

похоронить на свой счет. Оставаясь в Москве вдовцом, Григорий

- Герцик в 1735 году был освобожден из-под постоянного караула и

стал получать по 25 копеек в сутки. Ему предоставили жить на

свободе, но в Москве, с обязательством не съезжать в Малороссию.

О другой Герциковой, жене Ивана, не возвратившегося в

Россию, в сенатских делах сохранилось сведение, что родитель ее, Лё-

венец, бывший в 1727 году правителем генеральной канцелярии, бил челом о возвращении к нему дочери и не получил желаемого.

784

Из всех сосланных малороссиян счастливее всех обошлось

сравнительно Дмитрию Горленку. Ему легче было переносить’

лишения, как мы уже указывали, а в 1731 году он получил свободу, <ради своей старости и дряхлости>. Ему дозволили жить на

родине, но запрещено было выбирать его в какую то ни было

должность. Ограничение в сущности неважное, так как престарелый

и истомленный невзгодами Горленко едва ли уже и был способен

к исправлению какой-либо должности. Он окончил дни свои при

нежно любимой жене Марье Голубовне и при сыне Андрее и был

погребен в Густынском монастыре.

Из фамилии Максимовичей, обвиненных за участие в измене

Мазепы, мы знаем, что Дмитрий Петрович Максимович, бывший

при Мазепе генеральным асаулом и отдавшийся на волю царя в

день Полтавской битвы, был сослан в Архангельск, где находился

у дел да 1726 года и умер в 1732 году. Брат его, Иван, воротившийся

из Турции разом с Горленком в 1722 г., был сделан справщиком

синодальной типографии; по приговору протектора Троицко-Сер-

гиевской лавры, архимандрита Гавриила (впоследствии рязанского

архиерея), поручено было ему наблюдать за библиотекою и

составлять каталог; Максимович исполнял это поручение

удовлетворительно, но в 1726 году, по доносу какого-то лица, был удален от

этих занятий в виду того, что был прежде прикосновен к измене

Мазепы. По освобождении его товарища Гор ленка Максимович не

был, подобно последнему, отпущен на родину, но оставался в

Москве, получая на свое содержание по 25 копеек в сутки. О сыновьях

умершего в Архангельске Дмитрия Максимовича, Федоре и Иване, известно, что они оба, находясь на царской службе, хлопотали о

возвращении себе отцовских маетностей, розданных разным лицам

и доставшихся, между прочим, частью и самому Скоропадскому.

Хлопоты их были безуспешны; они не могли обелить память своего

родителя, уверяя, что, будучи увлечен обманом в шведский стан, он принимал всякие меры, чтоб уйти оттуда и писал к разным

государственным сановникам, сообщая в своих письмах из

неприятельского стана известия, полезные для русского войска. На такое

заявление Федору и Ивану Максимовичам дан был такой

официальный ответ. В коллегии иностранных дел не сохранилось

сведении о том, чтоб отец их Дмитрий Максимович из шведского войска

к государственному канцлеру и к князю Меншикову и к прочим

бывшим тогда министрам писал о благопотребных тогда ведомостях

к российской стороне, а может быть что и писал* но во время

турецкого похода при реке Пруте бывшие при походной посольской

канцелярии все такие письма утрачены.

Более всех из опальных малороссийских семейств того

времени представляет-интереса богатством и оригинальностью

домашней жизни событий семейство Мировичей. Старуха Пелагея

785

Захарьевна, вдова переяславского полковника Ивана Ивановича, доставлена была, как выше сказано, с детьми и внуками на житье

в Москву и принуждена была посылать к сыну Федору, находившемуся за рубежом, увещательное письмо, которое не произвело

влияния. Федор Мирович хотя вначале и обращался вместе с Гор-

ленком к патриарху с просьбою о ходатайстве перед царем, но

потом не прибыл в Россию по ассекурации, выданной Горленку

с товарищами, а последовал за Карлом XII. Это воспрепятствовало

освобождению его матери и братьев из Москвы. Мировичи, удержанные в столице, были размещены по разным дворам под надзор

учрежденного над ними караула. Но вот 4 июля 1715 г. в

Посольском приказе одна женщина, иноземка, жена занимавшегося

парикмахерским ремеслом мастера, заявила, что ее знакомая, жена сосланного малороссиянина Василия Мировича, хочет объявить

о каком-то противогосударственном умысле своего мужа.

Доставили указанную особу в Посольский Приказ. Это была

дочь бывшего киевского полковника Мокиевского, Анна

Константиновна, жившая с мужем дурно. Она доносила, что муж ее, Василий Иванович Мирович, собирается убежать за границу и

посылал служившего у него шведа Ирика к своему брату Федору

сказать ему, чтоб он не ездил в Россию, и что сам Василий с

братьями будет искать способов убежать к нему.

Позвали к допросу Василия Мировича. Он отрицал все, что

показывала на него жена его, объяснял, что швед Ирик Витман служил

у него с год и по его желанию отпущен, потом он приходил в гости

к другим иноземцам, состоящим в прислуге у него и у брата его

Якова. Швед этот, вероятно, в Москве, так как он его недавно встретил

у Чистых прудов. Он, Василий, желал бы, чтоб этого шведа

поставили с ним на очную ставку. После этого показания Василий

Мирович заявил секретарю Павлу Шафирову и Михаилу Ларионову, что

он научал этого шведа нарочно сказать жене его и кухарке-иноземке, будто он отправляет его, Ирика, в шведскую землю отдать поклон

брату Федору, а это сделал он только затем, чтоб испытать жену -

станет ли она объявлять о том или нет.” Этим не кончились допра-

шивания Василия Мировича. Возникли подозрения по поводу

сношений его с пленными шведами. Отыскана была, при обыске, произведенном у него, переписка с каким-то лейтенантом, заметили в

письме Василия Мировича неясные выражения, возбуждавшие

двусмысленные толкования; при письме, кроме того, приложены были

записочки на “шведском языке, которые для перевода их на русский

язык нарочно посылались в Петербург. Тем временем отыскали

шведа Ирика Витмана. По распоряжению адмирала Апраксина, он был

взят в городе Або в Финляндии, где определился служить у