Время политики - Лев Семёнович Рубинштейн
«Ни, ни, ни!» – решительно и категорически сказала бабушка.
«Как бы узнать слова этой песенки? – спрашивал я потом у Наташи. – Ведь интересно же!» «Бабушка не скажет», – ответила Наташа, которая знала свою бабушку намного лучше и намного дольше, чем я. Потом она подумала и сказала: «Ты, кстати, „Пиковую даму“ читал?» И нам обоим стало так весело от внезапной литературной реминисценции, что мы забыли и о «поручике», и о «мадам». Впрочем, как видите, я не совсем забыл. Потому что эта тайна тревожит меня и по сей день.
А однажды бабушка спросила у Наташи: «А этот юноша – он кто?» Это про меня. Наташа сказала, что мы вместе учимся, что было чистой правдой. На вопрос, чем этот юноша занимается в свободное от учебы время, девушка ответила (тоже честно), что он – то есть я – пишет стихи.
Приподняв (по-смолянски?) одну бровь, бабушка протянула: «Стихи-и-и пишет? Ну что же. Все лучше, чем по подъездам водку пить». Она, конечно же, сказала «по парадным».
Бедная, бедная бабушка. Даже и не смогла она по очаровательной своей старомодности предположить, что сочинение стихов и распивание по подъездам (причем часто и в компании ее же ненаглядной внучки) различных небезалкогольных напитков, включая и пресловутую водку, ни малейшим образом друг другу не противоречат и даже в известном смысле друг друга дополняют.
Почему мне вдруг вспомнилась эта стародавняя бабушка?
Не потому ли, что таинственная в своей незавершенности и в то же время самодостаточная формула про поручика, который хочет, и про мадам, которая хохочет, довольно исчерпывающе, как это и свойственно бывает поэзии вообще, описывает некоторые особенности взаимоотношений общества и власти.
И не потому ли, что иногда, а в наши дни все чаще, мы сталкиваемся с проявлениями исторической тупости. Ну хорошо, будем политически корректны – не тупости, невменяемости.
И эти проявления, разумеется, ужасно раздражают. И они, разумеется, сильно подрывают нашу веру в общественный прогресс и во всесилие разума.
Но историческая невменяемость – это не преступление и даже не порок. Это всего лишь род социальной болезни, пусть даже и принимающей время от времени характер эпидемии. И не надо особенно возмущаться. По крайней мере, до той поры, пока эта самая невменяемость не вступает в агрессивную фазу.
То есть это лучше все же, чем «водку по подъездам пить».
Впрочем, по опыту наблюдений за ходом социальной жизни и собственного активного или пассивного участия в ней мы слишком хорошо знаем, что переход в эту самую агрессивную фазу практически неизбежен. Когда вектор задан, он редко останавливается в границах цивилизованных норм социального поведения и почти всегда выходит за рамки дискуссионного пространства.
Легко заметить, что так называемое культурное сообщество, даже та его часть, которая худо-бедно объединена общими базовыми представлениями о хорошем и дурном, а также о прекрасном и безобразном, бессознательно, но постоянно ищет и, разумеется, находит все новые мотивы и стимулы для разделения, для свары, для хождений стенки на стенку, чреватых иногда взаимными плевками и щипками.
Если не политика, то искусство. Если не искусство, то здоровье. Если не здоровье, то школа. Если не школа, то погода. Если не погода, то свои, а чаще чужие семейные драмы.
Кто-то, конечно, может, сам себя стесняясь и от этого слегка краснея, сказать тихим голосом что-нибудь вроде: в споре, мол, рождается истина. Ага, как же! Вот прямо на глазах она буквально рождается.
Никакая истина, разумеется, не только не рождается, но даже и не зачинается. А рождается, и даже не рождается, а лишь заново взбадривается хроническое взаимное раздражение, легко переходящее в ненависть, корни которой уходят бог знает куда.
Агрессией и взаимным, не всегда формулируемым раздражением буквально забиты все отверстия и все поры общественного организма. И особенно хорошо это заметно по социальным сетям. Агрессия и страх. Страх и агрессия выскакивают отовсюду, независимо от того, о чем идет речь.
«Почему в России так злятся на тех, кто уехал?» – прочитал я начало чьей-то колонки. Дальше было, возможно, интересно и поучительно. Но я дальше читать не стал, потому что мне более или менее известен ответ. Ответ примерно такой: «А потому, что в России вообще в основном злятся».
И злятся не только в России и не только на тех, кто уехал. Среди тех, кто уехал, множество таких, кто не менее темпераментно злится на тех, кто не уехал. Что свидетельствует о том, что и сами они, куда бы они ни уехали, уехали не слишком-то далеко.
Или кто-то вопрошает: «Почему власть так боится…» Неважно, чего в данном случае боится власть. Она просто боится. Именно этим объясняются многие ее телодвижения, кажущиеся немотивированно абсурдными и зловеще гротескными.
Я начал с маленького мемуара, а закончу притчей. Эту старую индийскую притчу я вспоминаю всякий раз, когда с изумлением и горестью наблюдаю, как некоторые люди в пароксизме взаимного раздражения избавляются от привычных, складывавшихся многими годами признаков цивилизованности с таким же облегчением и даже наслаждением, с каким сбрасывают с ног мучительно жмущие башмаки.
Притча такая.
Один человек поймал в лесу попугая, который оказался ужасно способным. Он очень быстро научился говорить по-человечески. Он умел изображать мужские, женские и детские голоса. А также скрип телеги, мычание коровы, мяуканье кота, собачий лай, петушиный крик, рычание пантеры, шум дождя, шелест листвы, многое другое.
Но однажды, когда к его клетке незаметно подкралась лиса и схватила его за хвост, он заорал как попугай.
Осторожно – окрашено
В интернете (а где же еще) я обнаружил симпатичную смешную картинку. На ней довольно схематично была изображена одинокая садово-парковая скамейка, к спинке которой прилеплена табличка с надписью «Эмоционально окрашено».
Смешно. Впрочем, скамейка – это ладно! Но ведь и на самом деле всяческая «эмоциональная окрашенность», принимающая все более угрожающие формы, в последнее время стала как-то особенно заметно выпирать из шершавой фактуры общественной, политической, информационной жизни.
«Википедия», рассказывая нам о том, что такое «эмоции», в частности сообщает: «Одна из важнейших особенностей эмоций – их способность формироваться по отношению к ситуациям и событиям, которые реально в данный момент могут не происходить и существуют только в виде идеи о пережитых, ожидаемых или воображаемых ситуациях».
Вот именно что «в данный момент могут не происходить». Вот именно что «существуют только в виде идеи о пережитых, ожидаемых или воображаемых ситуациях». И чаще всего – именно в воображаемых. Но об этом чуть позже.
Часто бывает так, что эмоции «переполняют», что они «захлестывают» или
