Газета Завтра Газета - Газета Завтра 418 (49 2001)
Или уловили?
Не знаю, о чём думал Валерий Степанович, но когда через минуту мы с ним заговорили, то выяснилось, что думали мы об одном и том же: ну, не могла эта встреча изначально так и планироваться. Об этом читальном зальчике даже и разговора не возникало. И не могло возникнуть. Секретарь Союза писателей России, о чём, как хорошо помнится, никогда не забывали, московский писатель, лауреат литературных премий Валерий Рогов, двенадцать лет живущий в Сынтуле и лично знакомый отцам и властям города Касимова, с которыми не раз и не два встречался по интересным, прежде всего — Касимову, делам и проблемам, априори заслуживал иного внимания. Более того, он заслуживал внимания повышенного, ибо недели за две до этой встречи предложил написать о Касимове серьёзный очерк — и не для местной газетки, а для престижного в глазах всякой региональной власти журнала "Российская Федерация сегодня", с согласия которого он, собственно, и делал это, как ему казалось, безусловно, приятное в преддверии надвигающегося восемьсот пятидесятилетнего юбилея предложение.
Предложение, разумеется, приняли. Особого восторга Рогов, правда, не ощутил, но как-то над этим и не задумался. Надо сказать, что очерк о Касимове Рогову написать хотелось. С присущей ему историко-географической любознательностью он узнал о Касимове едва ли не больше, чем его прирождённые обитатели. Знакомя меня летом с Касимовым и его ближайшими и дальними окрестностями, Валерий Степанович читал мне удивительно живые лекции, за которыми угадывалось желание излить накопленный и сложившийся материал на бумагу. Он даже обратился к представителям города с предложением написать повесть о Юрии Долгоруком, основателе столицы на Оке, города Касимов, который при рождении получил совсем другое название — Городец Мещерский, а Касимовым стал лишь спустя столетия, когда пожалован был на "окормление" татарскому царевичу Касиму. Всегда ратующий за историческую справедливость, Рогов предлагал вернуть исконное название, но услышан не был, как не был услышан и ещё по ряду историко-географических соображений. Не получила поддержки и идея с книгой о Юрии Долгоруком — видимо, будущее и настоящее предпочитали обходиться без прошлого. Рогов принял это отношение как данность, совсем даже в наше время и не диковинную, и вышел на разговор об очерке, как говорится, не имея даже камешка за пазухой. Напротив, помня о близком юбилее, он хотел написать о Касимове в тонах, если не мажорных, то благожелательных, и потому предложил собравшимся отойти от скучной обыденности и попытаться, по его выражению, размыслительно поговорить о касимовском прошлом, настоящем и будущем. На этот счёт у Валерия Степановича были заготовлены вопросы, первый из которых же: "Вот все говорят о возрождении… возрождении из чего?" — поверг присутствующих в остолбенение, которое было продлено вопросом о царящем в Касимове двоевластии: нужно ли оно? Не легче первых оказались и два следующих вопроса: когда и как будут преодолены разрушительные последствия перестроечного десятилетия и появятся ли, если не в Касимове, то в России праведники, подвижники и вожди?
Честно говоря, когда я услышал от Валерия Степановича по моей просьбе озвученные им вопросы, я понял, почему корреспонденту Рогову пришлось выключить и убрать свой диктофон — присутствующие просто не знали, что в него наговаривать. Они попросили тайм-аут на обдумывание. Рогов, разумеется, согласился, и партия была отложена до следующего его приезда в Касимов, то есть на дни запланированной и, как он полагал, вовсю готовящейся встречи с читателями. Однако продолжения не последовало — никто из представителей города встретиться с Роговым в эти дни не пожелал: ни с Роговым-писателем, ни с Роговым-корреспондентом, ни с Роговым-погорельцем.
Почему?
Если бы я писал детектив, то вопрос этот возник бы с неизбежной неотвратимостью. Вернее, он появился бы перед героем-следователем, который, побывав на пепелище и не найдя никаких следов ни злоумышленного поджога, ни бытового разгильдяйства, счёл нужным, хотя бы для спокойствия души, встретиться с потерпевшим писателем, прибывшим, как случайно узнал бы следователь, для встречи с читателями города. И вот он отправился бы в читальный зал и увидел бы там немолодого, усталого человека, которого непонятно для чего читатели города, сплошь и рядом состоящие из шестнадцатилетних девиц, трепали пустяково-вежливыми вопросами, тогда как у него в ушах стоял всего один: "за что они нас выжгли?".
По окончании вечера следователь попытался бы выяснить, кто, хотя бы предположительно, эти "они", но писатель не смог бы назвать ему ни одного имени — врагов у него не было.О кражах следователь услышал бы впервые, как, впрочем, и о случившемся позже всё на той же Илёвской улице зверском убийстве, однако он не показал бы своей неосведомлённости. Ему и так было бы неудобно перед писателем, которого явным образом за что-то наказывали. За что? Однако ответа на этот вопрос у следователя не имелось, да и по части пожара сказать ему было бы абсолютно нечего, хотя, конечно, тут он не мог бы не согласиться — сами по себе дома не горят…
Встреча закончилась бы тем, что писатель подарил ему на прощание свою книгу. Вернувшись домой, следователь от нечего делать стал бы её пролистывать, а потом и читать, и читал бы уже всю ночь, не отрываясь, и под утро окончательно понял бы, что писатель его обманул: враг у писателя был, и враг страшный — существующий в стране порядок. Вернее, беспорядок. Точнее — беспредел. Это было ясно как дважды два четыре — враг был! А значит, мог существовать и мотив преступления.
Следователь не очень-то хорошо понимал, что такое художественная правда и чем она отличается от реальной действительности, но, взволнованный именно ею, дал волю своему воображению.
Во-первых, он представил бы, что эту книгу прочло высокое городское начальство, кстати заметить, не совсем чуждое книгочейства. Прямых выпадов против него книга не содержала, но чествовать в собственных пенатах её автора, явного противника существующего порядка вещей, потенциального, так сказать, "солженицына",— "оно нам надо?".
Поэтому уже запланированно-обещанную встречу спустили на самый незаметный уровень.
Между прочим, высокие начальники, одним махом лишившие местную и неугодную им газету своего материального покровительства, объявили в тотчас же новоучреждённой газете счастливую жизнь во всём Касимовском крае. Новые "Мещерские вести" — сплошной хвалебный отчёт о достигнутых свершениях и радужных перспективах вместе с процветающим картофелеперерабатывающим заводом холдинговой компании "Кротберс" и немецкой фирмой "Эконива".
Нужен ли такому цветущему и брызжущему благоденствием городу честный русский писатель, поселившийся как на грех под самым боком, в Сынтуле, на славном озере, где нынче уже завершилось строительство новой дамбы во имя устройства… заповедной зоны?
Яснее ясного не нужен. Того и глядишь, настрочит вслед за "Волчьими сумерками", созданными на местном материале, какие-нибудь сладострастные "Сынтульские ночи".
Следователю этот провинциальный испуг был бы понятен, как понятно и мне то, что материала для начала, хотя бы литературного, расследования имелось предостаточно. Если бы я писал детективы, я пустил бы следователя по городским и чиновным людям, и он, звено за звеном, находил бы подтверждение возникшей версии: с писателем поступили как с врагом, сначала из-за боязни "как бы чего не вышло", а потом и с желанием избавиться от него навсегда. По нынешним временам в этом не было бы ничего странного. Достаточно было высокопоставленному деятелю озабоченно обронить при каком-нибудь подручном холуе-бандите, коими с избытком окружена сегодняшняя власть: "выжечь бы этого писателя к чёртовой матери!"— и шутливая "волшебная палочка" превратилась бы в поднесённую к сухому сену реальную спичку.
Такие истории, когда маленькое бытовое происшествие вырастает вдруг до огромного социально-политического явления, обожал мой покойный учитель Виль Владимирович Липатов, создатель знаменитого Анискина.
Но я детективов не пишу, и никакого следователя по делу выгоревшего писателя городские власти, конечно же, не назначили. И не донеслось от них ни одного участливого слова, вроде как бы и вменяемого им в обязанность.
А может, они считали, что Рогова в их благополучном крае уже нет? Как нет, скажем, известного эколога Яблокова, тоже за что-то выжженного с "их" земли.
На следующее утро мы покидали Сынтул. Напоследок завернули к пожарищу. Хотя жена и не велела, Валерий Степанович попросил меня сделать несколько снимков. Пока я фотографировал, Рогова окружили соседи: всё та же баба Катя, Петр Иванович с женой и ещё одна жертва пожара — оставшаяся без газа соседка Нина Михайловна. Она всё недоумевала, где же ей теперь, бедной, взять тридцать два метра газовых труб для новой проводки — денег не было. Ни о чём другом она, похоже, и думать не могла, всё сбивалась на мучившую её проблему. Подошёл и непривычно чисто одетый, свежевыбритый Виктор Усков, которого улица всё же вроде бы и склонялась, но не до конца, определить в поджигатели. Не сказав ни слова, он сдержанно поздоровался с нами, москвичами, за руку и ушёл. В самом деле, как всё было бы просто, если бы всему виной оказалась нечаянно оброненная им искорка, возгоревшаяся аж через целых девять часов.
