Веслав Гурницкий - Песочные часы
Но я такой статьи не напишу. Они не соизволят дискутировать со мною о Пол Поте, а ловко подсунут другую тему, для них более выгодную. Нет смысла.
LXIV. На минуту — только на минуту, товарищи! — мы остановились в бывшем торговом центре города. Начальник охраны, измученный нашим непослушанием, в своей речи еще раз предупредил о возможных опасностях. Начали торговаться и договариваться. Удалось. На съемки было отведено двадцать минут.
Снять все это и описать было не так просто. Конусообразное здание главного торгового центра без людей и товаров выглядело как декорация фантастического фильма. Но снимок сам по себе всего не скажет, не передаст гнетущей тишины мрачных помещений, писка крыс, бегающих по пустым прилавкам и полкам, и атмосферы безнадежного ожидания того момента, когда здание заполнит веселая говорливая толпа. Лавки и базары Азии — это зрелище, которым можно бесконечно наслаждаться, праздник для глаз, ошеломительная пляска красок, жестов, звуков, движений. Надо это помнить, дабы ощутить всю тишь и пустоту безлюдного торжища. Недовольные операторы один за другим опускали камеры: для фильма это не подходит — пустое здание на экране так и останется пустым зданием.
Я снова пошел вдоль широкой улицы. По бокам тянулась длинная череда богатых, элегантных магазинов для «избранных десяти тысяч». И здесь товары были беспорядочно сброшены с полок, разбросаны по тротуарам, придавлены ливнями в сезон муссонов. Косметика и грампластинки, бумага и инструменты, вазы и одежда, посуда и ковры. Внутри каждого из магазинов разбитые электросчетчики, вырванная проводка, растоптанные лампочки. Ненависть к электричеству тут, как видно, граничила с паранойей. Каждый холодильник, вентилятор, пылесос, кофеварка, электроплитка, электрические часы были смяты и раздавлены. Количество стульев и диванов на тротуарах исчислялось сотнями: их стаскивали, наверное, с верхних этажей, не может быть, чтобы все они стояли раньше в одноэтажных лавках. Куда ни глянь, на пустых, залитых солнцем улицах красовались мягкие стулья и кухонные табуретки, удобные пуфы, металлическая дачная мебель, изысканного вида тахты, кожаные кресла. Засохшие желтые листья, папиросные окурки, скомканные магнитофонные ленты, любительские фото с чьими-то улыбающимися лицами, сухие иглы камфарных деревьев — все это забивалось в щели, собирало пыль и создавало атмосферу одновременно ужаса и скорби, абсолютной заброшенности и нереальности, какую увидишь только на картинах Макса Эрнста или Ива Танги[31].
Но самое поразительное зрелище — это обувь. Сотни, тысячи, может быть, десятки тысяч пар, брошенных посреди мостовой, стоящих на тротуарах, в воротах домов, буквально на каждом квадратном метре улицы. Мужские, дамские, детские. Сандалии и штиблеты. Элегантные туфельки на каблучке и мужские мокасины из буйволовой кожи, дешевые школьные тапочки и стоптанные ботинки торговца. Где-то здесь, когда выселяли жителей, был, по всей вероятности, сборный пункт. Перед отправкой в «коммуны» жителям велели выбросить все документы и снять обувь.
На одном из перекрестков я снял неплохой кадр: пара мужских ботинок из крепкой кожи, рядом беспомощно прислонились белые дамские туфельки из дерматина, в шаге от них — детские башмачки и розовая кукла без рук. На заднем плане — пустая замусоренная улица, зияющие витрины разгромленных лавок и клок травы посреди мостовой.
Свернув в одну из боковых улиц, я увидел над угловым домом буквы «IBM». Это была единственная надпись, попавшаяся мне в этом городе, единственные буквы, которые не были уничтожены — по небрежности или невнимательности. Объяснить это трудно, ибо «Интернэшнл бизнес машин» — один из крупнейших западных концернов и первый в мире производитель компьютеров, то есть вещей, которые полпотовцам должны были казаться воплощением дьявола промышленной цивилизации.
Я вошел в распахнутые настежь двери. Разбросанные кресла, остатки сожженных перфокарт, за стойкой охапка рисовой соломы, на полу запыленные бутылки из-под виски.
Приоткрыв дверь, которая вела внутрь, я впервые в жизни увидел умерщвленный компьютер.
Это была, по-видимому, единственная вычислительная машина третьего поколения в районе между Токио и Бангкоком. Она была изготовлена в американском городе Бриджпорт в 1973 году и обозначена серийным номером А 012 0653 7070. Неизвестно, какой цели она могла служить в этой бедной стране, где человеческий труд всегда стоил бесконечно дешевле, чем какая бы то ни было машина. Может быть, ее использовала тайная полиция Лон Нола. Может быть, достопочтенный Сянь Тай подсчитывал на ней свои баснословные прибыли.
Теперь она уничтожена. Годится лишь на лом. Процессор напоминает кузов автомобиля после сильного лобового удара. Контрольные лампочки все до одной перебиты. Микровыключатели вырваны клещами, клавиатура покорежена, экраны разбиты. Все это можно было проделать за четверть часа. Но уничтожение бобин с магнитной памятью должно было занять много времени. На одной катушке помещается около двух километров пленки. Все катушки размотаны, лента спутана и порезана, зажимы раздавлены. Шкафчик микропроцессора прямо-таки поражает: переключатели и разъемы выковыряны из контактных гнезд штыком или отверткой, чувствительные края плат старательно и терпеливо изрезаны, наверное лезвием или бритвой. Трудно даже представить себе, какие огромные усилия затрачены на уничтожение компьютера: одна брошенная в шкафчик граната в секунду сделала бы дело лучше. Но нет никакого следа взрывчатки: видимо, уничтожение вручную столь разнузданных творений цивилизации имело для полпотовцев какой-то идеологический смысл. Умертвить компьютер вовсе не так легко. Люди, которым это было поручено, должны были глубоко верить в целесообразность выполнения задачи. Они могли ведь ограничиться уничтожением процессора. Или просто поджечь здание концерна «IBM».
Я по-прежнему мало понимаю мотивы, коими руководствовались полпотовцы. Ведь лично Пол Пот или Иенг Сари этим не занимались.
На обратном пути я остановился возле жилого шестиэтажного дома и, не задумываясь, вошел в подъезд, поднялся на лестничную площадку. Это было весьма представительное здание, которое с успехом могло бы стоять на проспекте Реформы в Мехико или на улице Солиман-паши в Каире, оно заметно напоминало стиль этих городов.
В открытом лифте валялся какой-то поспешно связанный узелок, видимо с одеждой. По полу были разбросаны личные документы на кхмерском языке и множество мелких предметов личного обихода.
Я поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж, спотыкаясь о чемоданы, ботинки, скомканную одежду, игрушки. Дверь одной из квартир была слегка приоткрыта, но дальше не поддавалась. Секунду я колебался, входить или нет: внезапно припомнился дом с москательной лавкой. Но только секунду. Нажав на дверь, я протиснулся сквозь щель в просторную полутемную переднюю. Дверь сразу закрылась, словно дернутая пружиной. Между створкой двери и стеной лежало грязное свернутое одеяло с отчетливыми следами крови. Капли засохшей крови складывались в ясно различимую цепочку, которая шла через всю переднюю. Проклиная в душе свое любопытство, я пошел дальше. Следы обрывались на пороге кухни. Кому-то здесь убитому не дана была легкая смерть. На каменном полу кухни лежало еще какое-то скомканное покрывало, сильно залитое кровью. Длинные коричневые пятна засохшей крови расползлись языками по полу в радиусе полутора метров.
Я оглядел кухню, оборудованную почти на европейский лад, что в Азии редкость даже в домах состоятельных людей. Холодильник повален набок, вывороченный агрегат валялся под окном. На полу полно разбитых баночек и раздавленных коробочек. Над сохранившейся в целости электрической плитой висят чистые, веселые кастрюли и сковороды, на столе — ржавый нож. Во всяком случае, это похоже на ржавчину; я подумал, что на ноже могла быть и кровь убитого здесь человека.
Еще одна узкая деревянная дверь вела из кухни в соседнее помещение, кладовку или тайник. Дверь, как я заметил, заперта на ключ, но доска посредине выломана, притом недавно, так как щепки совсем свежие. Я заглянул внутрь. У самых дверей — скелет большой собаки. Ее череп упирался в порог. Кости хвоста ровненько лежали, как у школьной анатомической модели. Вероятно, пса заперли здесь во время выселения, чтобы он подох с голода и не путался около своих хозяев.
У полпотовцев был строгий приказ: беречь патроны. Большую собаку труднее убить мотыгой, чем человека. Я заглянул и в гостиную, обставленную строго по-американски. Должно быть, проживавший здесь человек довольно хорошо знал Соединенные Штаты. Мягкий кожаный диван. На столе хрустальная пепельница. Две рюмки. Страница из еженедельника «Тайм» от 14 марта 1975 года. Вырванные из стен бра. Согнутый пополам торшер. Мелкие стекла раздавленных лампочек. Пустая библиотека, ни одной книги. На мягком коврике пара дамских туфель.
