Вячеслав Пьецух - Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории.
Так вот, напрасно горюют наши политически грамотные отцы. Разве государство, в котором все нацелено на благо человека и все действует во имя человека, — губительная фантазия? Разве «каждому по потребностям, от каждого по способностям» — не идеал общественного устройства? Разве землянин землянину друг, товарищ и брат — не высший нравственный ориентир? В том-то вся и штука, что верно они учили: экономический базис точно определяет политическую надстройку (хотя в российском, особом, случае иногда бывает наоборот); эксплуатация труда паразитическим капиталом, безусловно, большое зло; всяческое неравенство оскорбительно для самого имени человеческого и чревато насилием то босяков над белой костью, то белой кости над босяками; и вообще это не коммунизм — вредная затея евреев и недоучек, и не коммунисты — изверги рода человеческого, а просто общественные свычаи и обычаи все еще строятся по более или менее пещерному образцу, и наш преподобный хомо сапиенс, понятно, такой долдон, что ему нипочем испоганить любую возвышенную идею. Украдено у Достоевского: свободен, слишком свободен этот долдон, хорошо бы окоротить.
Более того, социализм как первая стадия коммунизма реально существует в некоторых тридевятых царствах, тридесятых государствах и по иронии исторической судьбы именно там, где, по науке, совершается беспощадная эксплуатация трудящихся и безоговорочно господствует капитал. Как-то все безнадежно перепуталось на земле: российские шахтеры, граждане «страны победившего социализма», бастуют того ради, чтобы не дать правительству себя голодом уморить, а немецкие почтальоны бастуют на тот предмет, чтобы при двадцати пяти градусах выше нуля по Цельсию им полагалась даровая баночка кока-колы. То есть совершенно тамошний как бы угнетенный пролетариат затюкал правительство как бы министров-капиталистов, даром что не знали в этих землях ни Великого Октября, ни «триумфального шествия советской власти», ни коллективизации, ни прочих наших общественно-политических катастроф, а тихо-мирно трудился народ по правилам капиталистического способа производства, вел себя законопослушно, пьянствовал в меру да еще преимущественно по большим праздникам и в результате до того облагородил свою страну, что там даже собаки вроде вовсе и не собаки, то есть собаки, но не совсем; ну что вытворяет российский пес, когда утром вырвется на простор? Гадит, конечно, где ни попадя, кошек гоняет и облаивает прохожих, а тамошний кобелек степенно выйдет на двор, понюхает гладиолусы — и назад. Разумеется, немец тоже способен набезобразничать, например, обхамить ветерана вермахта или разбить витрину, и дорожную полицию можно купить за очень большую взятку, и все же по какому департаменту ни хватись, герр Шмидт выходит положительней нашего товарища Иванова, потому что герр Шмидт никогда свободы не знал, потому что на протяжении многих поколений жизнь его держит в ежовых рукавицах и вынуждает действовать по Евклиду; в России дела делаются преимущественно по Лобачевскому, у которого, как известно, пересекаются параллельные прямые, а у немцев исключительно по Евклиду.
Собственно, в России жизнь строится по Лобачевскому оттого, что русский человек безмерно, даже как-то остервенело свободен в силу нервной своей природы, которую, в частности, отличают дерзость, многотерпение, уклончивость, прямота, вступающие между собой в бурную психическую реакцию, потому что, с одной стороны, он всячески подначальное существо, а с другой стороны, сам себе администрация, суд, законодатель и государь. Такой набор качеств, понятно, странен, особенно если принять в расчет, что русского человека последовательно тиранили варяги, удельные князья, монголы, крымчаки, помещики, Петр I, капитаны-исправники, предприниматели и неслыханно круто — большевики, так что по логике вещей русак должен был выйти круглым холопом, а он как раз вышел полным владыкой своей судьбы. Попади ему шлея под хвост, он половину России взбунтовать может, может объявить себя незаконнорожденным потомком китайского императора, и одну шестую часть земной суши подмять под себя может, и в принципе непобедимое войско от отчаянья разгромить, и новую ересь открыть ему ничего не стоит, и даже когда его подводят под общий знаменатель и он рискует поплатиться волей за безобидный сравнительно анекдот, то этот озорник все равно свободен до такой степени, что его анекдотов власти боятся наравне с террористами и вторжениями извне; да и как тут не бояться, если наш соотечественник способен пожертвовать личным благополучием, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», если он даже спивается не с горя, а потому что комета Галлея не там прошла. Отсюда, между прочим, и бестолочь русской жизни, поскольку русак искони до бессмысленного свободен и ему узки пошлые нормы лично-социального бытия; ну таким он уродился, что всякие нормы ему узки, да еще его давили так настойчиво и жестоко, что в нем народилась качественно новая, внутренняя свобода, с которой ничего поделать уже нельзя, хоть ты к каждому приставь по сотруднику государственной безопасности, потому-то он и улицу переходит, где заблагорассудится, и реки поворачивает вспять, и бедует из политических убеждений. Следовательно, невозможно учинить в России сколько-нибудь эффективное государственное устройство без учета взрывоопасного характера российского гражданина, а так как характер этот в высшей степени самобытен, то и властные формы он предполагает по силе-возможности самобытные, отнюдь не копирующие западноевропейские образцы хотя бы потому, что на Западе употребляют чистую пищу и войны между парламентом и правительством там даже не приснятся в кошмарном сне; иначе выйдет по Сергею Довлатову, у которого один сотрудник госбезопасности прорицает: дай вам, мужики, демократические свободы, вы первым делом перережете своих тещ. Что, фигурально говоря, и произошло в результате четвертой русской революции, которая пала на блаженной памяти 1985 год, развивалась совершенно по пословице «Заставь дурака Богу молиться, он лоб себе расшибет» и привела к крушению многих положительных институций. Такой исход революционных преобразований нетрудно было предугадать, ибо происходили они в стране, населенной довольно отчаянным элементом, свободным от многих гражданских установлений (уму непостижимо: в деревенско-поселковой России срок отсидеть — это как в школе отучиться или отслужить в армии, норма жизни), свободным в рассуждении самых фантастических предприятий и собственно свободным, на свою голову, на беду. Наши великие государственные мужи, вроде Петра Алексеевича Романова или Петра Аркадьевича Столыпина, прежде всего отдавали себе отчет, с каким элементом им приходится иметь дело, и, отважившись на коренную ломку российской жизни, они премудро соединяли либеральную перспективу с тираническими приемами управления; то, что Петр Алексеевич не стеснялся сажать своих диссидентов на кол, а Петр Аркадьевич широко ввел «столыпинские галстуки» в политический обиход — это, конечно, азиатчина и преступление против Бога, но представим себе, что сталось бы со страной, объяви Петр I демократические выборы государя всея Руси; а то сталось бы со страной, что царем точно избрали бы придурковатого царевича Алексея, который спалил бы отцовский флот и сплошь застроил церквами сельскохозяйственные угодья. Во всяком случае, нынешним правителям земли Русской следует как-то угомонить радетелей общественной справедливости, которые по городам разоряют продовольственные ларьки, а по деревням выкалывают глаза фермерским буренкам, дающим баснословные, вредительские надои, то есть разумно было бы принять крутые меры против отчаянного элемента, способного свести на нет усилия десяти Бисмарков вместе взятых. А то ведь, положим, спустят наши Бисмарки закон о ценообразовании, вытекающем из баланса спроса и предложения, и по логике вещей сразу должна будет подешеветь отечественная водка, настоянная на порохе и гвоздях, но стоит звероподобному детине, находящемуся в услужении у подпольных водочных фабрикантов, пройти по ларькам возле станции «Парк культуры», распорядиться: «Давай, козел, поднимай цену, а то я тебя урою!» — и пошла вся политическая экономия псу под хвост. Тем более что в российских условиях рыночное хозяйство покуда состоит в том, чтобы украсть, продать и эмигрировать на Тайвань.
Беда в том, что нам некогда и негде было научиться цивилизованной стилистике поведения, ибо, с одной стороны, у нас в отечестве «вечный бой, покой нам только снится», а с другой стороны, наши пращуры заселили слишком глухой регион Европы, до которого с трудом доходили новинки социального политеса, и поэтому мы по сию пору пребываем в неведении относительно того, что можно, чего нельзя. Например, всему миру известно, что нельзя безнаказанно возводить поклеп на первое лицо в государстве, а у нас можно; например, всему миру известно, что можно честным трудом заработать себе на булку с маслом, а у нас нельзя; например, всему миру известно, что парламенты существуют на предмет законотворческой деятельности, а у нас господа думцы только что не разбираются, кто с кем спит. Однако в этом не так господа думцы виноваты, как мы сами и виноваты, то есть народная масса у нас в политическом отношении до того угрожающе некультурна, что способна провести к власти компанию шалопаев, которые спят и видят, как бы подбить Россию на ядерную войну за Макронезийские острова. Словом, покуда нашей стране не органичны западноевропейские политические и социально-экономические институты, пока суд да дело, нам и впрямь следовало бы поискать самобытный путь, вполне отвечающий либеральным настроениям элиты нашего общества и скромным возможностям наших масс. Этот промежуточный период от точки «Ванька-Каин» до точки «гражданин, переходящий улицу на зеленый сигнал светофора», видимо, займет не много времени в исторической перспективе, потому что наш человек вообще приемистый, как хороший автомобиль. Кроме того, почему-то не оставляет надежда, что тон начнет-таки задавать русский интеллигент, по-видимому, наилучшее из того, что дало человечество за последние триста лет, и вот когда в глазах обывателя пресловутые очки и шляпа перестанут быть признаками духовного разложения, тогда нам никакая Государственная Дума будет не страшна, никакие политические ответвления от здравого смысла, никакие гастрономические различия между обитателями Прикарпатья и Валдайской возвышенности, никакой балбес, претендующий на власть над «одной шестой».
