Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть первая
Конечно, это было ещё – время крепостного права. Но после полувека добросовестных правительственных попыток привести евреев к производительному труду на неосвоенной земле – вот, проступали как бы контуры аракчеевских поселений.
Поразительно, что императорская власть и до тех пор не пронялась бесплодностью всех мер, безнадёжностью всей земледельческой затеи.
И – ещё на том она не кончилась.
После введения рекрутской повинности среди еврейского населения росли тревожные слухи об ужасном новом законодательстве, которое готовит специальный «Еврейский комитет». – Но в 1835 вышло наконец общее сводное Положение о евреях (заменившее Положение 1804) – и оно «не наложило на евреев новых ограничений», как сдержанно выражается Еврейская энциклопедия[335]. А если подробнее, то по новому Положению было «за евреями удержано право приобретать всякого рода недвижимую собственность, исключая населённых имений, и вести всякого рода торговлю на правах, одинаковых с прочими русскими подданными», хотя только в пределах черты оседлости[336]. Положение 1835 г. утверждало защиту всех прав еврейской религии, вводило для раввинов награды и присвоение прав купечества 1-й гильдии. Устанавливало разумный брачный возраст (18 и 16 лет). Принимало меры, чтобы еврейская одежда не так рознилась, отделяя евреев от окружающего населения. Направляло евреев на производительные способы заработков (запрещая торговлю вином в долг и под залог домашних вещей), разрешало все роды фабричной деятельности (также откуп винокуренных заводов). Держать христиан в услужении запрещалось только для постоянных услуг, но разрешалось «для работ кратковременных», без указания точного срока, и «для работ на фабриках и заводах» а также – «для пособия в хлебопашестве, садоводстве и огородных работах»[337], что было насмешкой над самой идеей «еврейского земледелия». – Положение 1835 звало еврейское юношество к образованию. Нисколько не было стеснено поступление евреев в средние и высшие учебные заведения[338]. Евреям, получившим в любой области науки степень доктора, и по засвидетельствовании отличных способностей (ещё с формальностями), предоставлялось право на государственную службу. (Евреи-врачи имели то право и раньше.) – А касательно местного самоуправления – Положение снимало с евреев прежние ограничения: теперь они могли занимать должности в думах, магистратах и ратушах «на том же основании, как избираются на сии должности лица других исповеданий». (Правда, против этого выдвинулись возражения некоторых местных властей, особенно из Литвы: городской голова должен в иные дни вести обывателей в церковь, и как это может быть еврей? или еврей в судьях, раз присяга произносится на кресте? Сопротивление оказалось сильное, и указом 1836г. устанавливалось для западных губерний, что в магистратах и ратушах евреи могут занимать только одну треть должностей.)[339] – Наконец и в экономически остром вопросе, связанным с приграничной контрабандой, подрывающей государственный интерес, Положение оставляло в пограничной полосе живущих там евреев, но воспрещало новое водворение[340].
Для государства, держащего миллионы своего населения в крепостном праве, – всё названное не выделяется как система жестокостей.
При обсуждении Положения в Государственном Совете происходили прения с обильными разнообразными мнениями – о возможном беспрепятственном допуске евреев в великорусские губернии. Говорили и так, что «только при наличии известных нравственных качеств и определённого уровня образования евреи могли быть допущены к водворению во внутренних губерниях». Возражали и так, что «евреи могут принести значительную пользу своей торгово-промышленной деятельностью и что конкуренцию нельзя предотвращать запрещением кому ни будь жить и торговать»; и «надо поставить ребром… вопрос: Могут ли евреи быть терпимы в государстве? Если признать, что евреев нельзя терпеть, тогда надо изгнать их всех», нежели «оставить «сие сословие внутри государства в таком положении, которое возбуждало бы в них беспрерывно неудовольствие и ропот». А если приходится терпеть их присутствие в стране, тогда надо освободить их от правовых ограничений»[341].
Между тем «архаические польские привилегии, предоставлявшие городским обществам устанавливать в отношении жительства евреев ограничения» и ещё со времени Екатерины отвергнутые русской государственностью, – вдруг с новой силой проступили в Вильне, затем в Киеве. В Вильне это привело теперь к запрету части кварталов для поселения евреев. В Киеве же протесты местного купечества, что «евреи к общему соблазну производят торги и сделки в стенах Печерских монастырей… захватили на Печерске все торговые заведения» и христиан «вытесняют из круга торговли», – подвигли генерал-губернатора добиться запрещения (1827) «евреям жить оседло в Киеве – лишь некоторые категории[смогут] приезжать на определённое время». «Как всегда в таких случаях, правительству пришлось несколько раз откладывать срок, назначенный для выселения». Споры дошли до «директорского» комитета, раскололи пополам Государственный Совет – но Положением 1835 Николай I утвердил выселение из Киева. Однако же вскоре снова «некоторым категориям евреев было разрешено срочное пребывание в городе». (А почему евреи были так успешливы в торговой конкуренции? они зачастую торговали дешевле христиан – довольствуясь «меньшим барышом, чем тот, которого требуют христиане», хотя, может быть, и не без контрабандности происхождения самих товаров. И защищавший евреев губернатор Киева указывал, что «если бы христиане хотели трудиться, то они вытеснили бы евреев без всяких принудительных мер».)[342] – Таким образом, «в Белоруссии евреям разрешалось проживать только в городах, в Малороссии – везде, кроме Киева и сёл, принадлежащих государственной казне, в Новороссии – во всех населённых пунктах, за исключением Николаева и Севастополя»[343], военных портов, откуда евреи были в эти годы выселены по соображениям государственной безопасности.
«Положение 1835 г. допустило купцов и фабрикантов[евреев] на главнейшие ярмарки внутренних губерний для производства там временной торговли, предоставило им некоторые права и по продаже товаров вне черты оседлости»[344]. Также и ремесленники не вовсе лишены были доступа во внутренние губернии, хотя и на ограниченное время. Так, по правилам 1827 «губернское начальство вне черты оседлости имело право разрешать евреям шестимесячное пребывание»[345]. – Как пишет Гессен, Положение 1835, «затем и другие законы, несколько облегчили условия для временного пребывания евреев за пределами черты оседлости», да и местные власти нередко смотрели «сквозь пальцы на нарушение евреями запретов»[346]. – Это же подтверждает и Лесков в записке, составленной по запросу правительственной комиссии: «В сороковых годах» евреи «появились в великорусских помещичьих деревнях с предложением своих услуг… Круглый год они совершали правильное течение „по знакомым господам“ в ближайших великорусских губерниях, и везде торговали и работали. „Еврея отсюда не только не гнали, а удерживали“. – „Местные обыватели постоянно привечали и укрывали евреев-ремесленников… Местные власти тоже везде им мирволили, ибо и для них, как и для прочих обывателей, евреи представляли значительные удобства“[347]. – «Евреи, при содействии заинтересованных христиан, нарушали ограничительные постановления. И сами власти вынуждались делать отступления от законов… Дело дошло до того, что пришлось, например, установить штрафы с помещиков Великороссийских губерний за проживательство у них евреев»[348].
Так российские государственные власти, отчасти ведомые охранными (особенно религиозными) доводами о несмешении христиан с евреями, – перед экономическим напором, тянущим евреев вне черты оседлости, не могли ни принять ясного решения, ни провести его ясно в жизнь. А предприимчивый динамичный еврейский характер страдал от территориального сгущения и острой внутренней конкуренции в нём; для него естественно: разлиться как можно шире. Как и писал И. Г. Оршанский: «Чем более евреи рассеяны между христианским населением… тем выше уровень их благосостояния»[349].
Но даже и в своём формальном объёме, трудно оспорить, что черта оседлости евреев в России была обширна: к тому, что было получено в наследие от еврейской густоты в Польше, – к Виленской, Гродненской, Ковенской, Витебской, Минской, Могилёвской, Волынской, Подольской и Киевской губерниям (это – сверх Царства Польского и Курляндии), – были добавлены просторные и плодоносные Полтавская, Екатеринославская, Черниговская, Таврическая, Херсонская и Бессарабская губернии, – все вместе больше любого европейского государства или даже группы их. (Немало лет, с 1804 и до середины 30-х, к ним добавлялись ещё и богатые Астраханская и Кавказская, – но евреи сами почти не переселялись туда, в Астраханской и в 1824 «не записан в оклад ни один еврей»[350].) Это составляло 15 губерний «черты» – при всего 31 губернии «внутренней России». Притом редкие из них были более многолюдны, чем губернии среднерусские. И по еврейской доле в населении они не превосходили магометанскую долю в уральских и волжских губерниях. Поэтому стеснённость евреев в черте оседлости шла не от численности их, но от единообразия занятий в ней. Только в необъятной России такая черта могла выглядеть как тесная.
