За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич

Этого мало: существует растение вязовина — один из видов бузины; кое-где вязовицей зовут ежевику, ягоду, распространенную по всей стране. Надо еще разобраться, какое из растений могло сыграть тут роль эпонима — «крестного отца» речки?

И этого тоже мало. В нашей стране много Вязовок, и речек и селений. И вовсе не исключено, что некоторые из них названы вовсе не по растениям, а по вязким, болотистым берегам. Не от слова «вяз», а от слова «вязь», «вязель» — топкое место.

Флуг — знающий геолог и зоркий наблюдатель. Он хорошо отметил присутствие в Волгоградской области различных реликтовых, оставшихся от далекого прошлого животных и растительных форм. Но затем ему захотелось перекинуть прочный и прямой мост между флорой и фауной прошлого и топонимикой.

А вот это надо всегда делать со множеством оглядок и оговорок, с величайшей осторожностью. Больше всего надо опасаться простоты и очевидности: они чаще всего подводят.

Рассуждения неопытных топонимистов-любителей обычно таковы.

Человек живет в окружении растений и животных. Среди топонимов, которые известны каждому из нас, всегда найдется несколько очень близких по звучанию к именам и зверей и растений. Следовательно, эти имена — слова, означающие разные виды зверей, и деревьев, и трав, могут образовывать названия мест. Значит, найдя такое название, похожее на слово, означающее зверя, насекомое, куст, породу травы, мы можем с полным правом считать, что они состоят друг с другом в тесной родственной связи.

На первый взгляд логика неотразимая. По существу же все построено на «заговаривании зубов». Потому что в простом и как будто неразрывном мосту недостает многих звеньев.

Первое.

Над Москвой поднимаются ВОРОБЬЕВЫ (ныне — ЛЕНИНСКИЕ) ГОРЫ, когда-то почти пустопорожнее пригородное урочище, теперь — часть самой столицы.

Применяя только что приведенные силлогизмы, проще простого получаем вывод: слово «воробьевы» означает «принадлежащие воробью». Воробей — всем хорошо знакомая птичка-надомница. Следовательно, топоним Воробьевы горы, безусловно, связан с наличием на этих прибрежных лесистых возвышенностях множества воробьев. Приоткрывается картина подмосковной природы в довольно далеком прошлом. И что особенно радостно, мы узнаем о таких живых существах, о которых никто никогда не стал бы делать записи в летописях, рассказывать в грамотах: кому интересны воробьи?

Так? Получается, что так. А на самом деле?

Ну, во-первых, можно было бы просто повернуть вопрос иначе. В давние уже времена воробей трактовался народом как вор. «Вор воробей» — так про несчастную птицу и говорили. И могло ведь быть обратное: какого-нибудь известного пристоличного вора, жившего на этих высотах, могли ради конспирации именовать Воробьем. Может быть, Воробьевы горы и значило «воровские», принадлежащие вору? Соловей-разбойник был. Почему не быть и Воробью-вору?

Думается, можно было бы сочинить еще не одну умозрительную и вымышленную гипотезу. Но не стоит. Старые грамоты донесли до нас прямые сведения об одной чисто практической сделке. В XV веке некая великая княгиня или княжна купила небольшое сельцо как раз на этих горах. Продал ей сельцо поп по прозвищу Воробей. Новоприобретенная собственность закрепилась за новой владелицей с именем сельцо Воробьевы Горы.

Вот и все. И вполне возможно, что в те далекие времена ни один воробей даже и не залетал сюда, за Москву-реку, из города. Никакая фауна тут ни при чем. Да, собственно, если приглядеться к птичьему топониму попристальнее, можно было бы сразу заподозрить в нем топоним человеческий. Без грамот, по самой его форме. То, что принадлежит воробью-птице, мы склонны определять как «воробьиное»: воробьиный нос, воробьиное чириканье.

То, что принадлежит Воробью-человеку, мы назовем, конечно, «Воробьевым». Так будет, вероятно, в 99 случаях из 100.

Но мне сейчас важнее убедить вас в другом. Исследования, касающиеся древних русских личных имен, показывают нам, что огромное множество названий животных фигурировало некогда в народных святцах. В древних грамотах нам попадаются люди Коты, Волки, Бараны, Козлы, Сороки, Вороны, Мизгири (пауки), Жуки, Собаки — кто угодно. Эти слова понимались тогда не как прозвища (прозвищами они стали много позже, когда окончательно взяли верх церковные, «свято-отческие» имена), а как настоящие имена.

И от каждого из бесчисленных мирских имен в любой миг могло быть образовано название места. Деревни КОЗЛОВО, СОБОЛЕВО, ХОРЬКОВО были называемы так не по населявшим их козлам, соболям или хорькам, а по их первым обитателям или по другим почтенным лицам, попавшим в поле зрения соседей. Впрочем, мы уже разбирали это, разговаривая о деревне Жуково, и повторяться я не буду.

Но как часто люди, даже всерьез занявшиеся географическими именами, забывают или не хотят принять в расчет это обстоятельство.

Ученый — географ и топонимист В. Семенов-Тян-Шанский опубликовал в двадцатых годах работу о географических именах. Он много внимания уделил в ней именам и «зоологического» и «ботанического» происхождения.

Он подобрал сведения о численности, скажем, «звериных» (и, шире, «животных») имен по разным губерниям тогдашней России. Он свел их в причудливые таблички. Вот одна из этих таблиц:

Вот другая табличка. В ней отражено количество топонимов, связанных с названиями уже не диких зверей, а домашнего скота в северной группе губерний.

Пожалуй, правильнее начать разговор со второй таблички: все будет сразу виднее.

Каждый знает, что в дореволюционной деревне корова была основной кормилицей и поилицей, любимицей женской части населения. Именно корова; бык пользовался несравненно меньшей популярностью: производитель и только.

Козел (как и коза) никакой роли в деревенской жизни не играл, был редкостью, почти не считался скотом. По статистическим данным за 1896 год, на 28 миллионов голов коров по всей Европейской России насчитывалось всего 1600 тысяч коз.

Так почему же, спрашивается, «козлиных» имен в той же России значительно больше, нежели «коровьих» (и «бычьих»), в полтора раза больше, чем «конских», много больше, чем «бараньих» и «овечьих», хотя на те же полтора миллиона коз овец паслось на полях царской России сорок восемь миллионов?

Совершенно ясно, во-первых, что никакого соотношения между численностью отдельных видов скота и числом «посвященных им» имен обнаружить невозможно.

Совершенно ясно и другое. Причины, вызывающие появление именно «козлиных», а не «овечьих» имен, лежат очень далеко от такой прямой и наивной статистики. Каковы они?

Автор таблиц пускался на всякие хитрости, чтобы объяснить такое засилье «козлиных» имен в нашей топонимике. Он стремился даже свести дело к языческим, скоморошьим действиям, к культовой роли в них козы и козла.

Но каждый, кто живал в русской деревне до революции, только пожал бы плечами на эти ухищрения.

90 процентов русских Козловок, Козловских, Козлятниковых не имели никакого отношения к супругам надменных коз, а указывали на бесчисленных мужчин, людей по прозвищу Козел, каких были десятки даже перед самой революцией в любой нашей деревне.

Многоразличные отрицательные и положительные свойства козла-животного делали слово «козел» весьма подходящим прозвищем и остробородому человеку, и похотливому, и обладающему слишком крепким запахом пота, и белоглазому, и драчливому, и еще множеству других персонажей. Прозвища прививались, а потом переходили в неисчислимое множество фамильных (в ленинградской телефонной книжке за 1969 год Козловых — 190 человек, только на 19 меньше, чем Дмитриевых, и на 90 больше, чем Борисовых) и географических имен.

Все только что сказанное тем более относится к лесным зверям. Ведь если исходить из таблиц Семенова-Тян-Шанского, выйдет, что почти по всей России медведи были куда более обычным зверем, нежели, скажем, зайцы, что в Смоленской губернии, изобильной также и лосями, барсуки встречались примерно в 16 раз чаще, нежели во Владимирской.