Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
По окончании всей церемонии, которая продлилась несколько часов, мы чувствовали себя сильно уставшими, так как день был очень жарким, и король вернулся во дворец, чтобы немного отдохнуть. Затем он отправился в ратушу, куда его пригласил глава города от имени всех жителей Варшавы – там его ожидали великолепно сервированные столы.
Глава города Закревский и я, в качестве делегата от муниципалитета Вильны, стояли возле кресла короля. Он был в веселом настроении, наговорил нам массу комплиментов и провозгласил тост за наше здоровье – в ответ на наш тост «за короля с нацией», который был поддержан громкими аплодисментами.
День закончился театральным представлением и стихийной иллюминацией по всему городу. Это был, к несчастью, последний день, когда все могли весело праздновать, доверчиво предаваясь химерическим надеждам.
С того дня на горизонте стали сгущаться тучи. Причина была вовсе не в том, что патриоты потеряли веру в правоту своего дела, и не в том, что нация перестала им верить, – каждый курьер, прибывавший в Варшаву, доставлял тревожные известия о приближении русских войск, о согласии, установившемся между дворами Петербурга и Берлина, о смуте, затеваемой внутри страны тремя главными противниками конституции – Феликсом Потоцким, Браницким и Ржевуским. Отделившись от нации, они стремились, однако, путем угроз и обещаний сделаться ее прозелитами. К тому же, многие из тех, кто хорошо знал короля, опасались его слабости и не верили его обещаниям.
Еще с начала 1792 года надежды польских патриотов стали понемногу тускнеть вследствие тех изменений, которые начали происходить в разных европейских кабинетах. Так, имело место сближение берлинского и венского дворов; предварительные соглашения были подписаны в Рейхенбахе; шли переговоры в Пильнице, которые вызывали опасения, так как были секретными[15].
Несмотря на все это, до определенного времени доверие поляков не было поколеблено и никакие страхи их не смущали. Но после заключения 9 января 1792 года мирного договора в Яссах между Россией и Турцией и после внезапной смерти императора Леопольда 1 марта этого же года положение дел существенно изменилось. Российская императрица сумела заинтересовать Англию и Голландию договором, заключенным ею в Яссах. Единственным препятствием для нее являлась необходимость преодолеть враждебность прусского короля; чтобы достичь этого, она окружила его своими сторонниками, которые сумели отдалить его от интересов Польши.
Впоследствии общее мнение склонялось к тому, что если бы царствование императора Леопольда продлилось, то Европа сумела бы избежать многих неурядиц, не погрязла бы в несправедливости, узурпации, насилии и кровавых войнах. Не вызывает сомнения, что только после смерти императора российский двор смог распространить свое влияние на Вену и на Берлин. Он создал видимость желания присоединиться к Венскому договору лишь для того, чтобы дать понять, что не может согласиться со статьями, касающимися Польши. Следствием такой политики стала приватная договоренность с Австрией и секретный договор с Пруссией, по которому Польша и была принесена в жертву.
Три члена сейма, составившие план контрреволюции и рассчитывавшие на помощь России для его осуществления, уже долгое время находились в Яссах в ожидании распоряжения отправиться в столицу империи.
Их пребывание в Яссах уже немало беспокоило сейм, но это беспокойство еще усилилось, когда стало известно, что они находятся по дороге в Петербург.
16 апреля 1792 года комиссия по иностранным делам представила официальный доклад сейму относительно враждебных намерений со стороны России. Она не могла, однако, сообщить что-либо определенное о намерениях прусского короля, несмотря на его подозрительное поведение, так как его переговоры с Россией держались в секрете. Приблизительно в это же время саксонский кандидат дал свой ответ общему собранию сейма – его содержание уже было приведено выше.
Все эти обстоятельства, взятые вместе, непременно должны были обеспокоить сейм, так как давали реальные поводы для тревоги, однако сейм, не желая выказывать свою обеспокоенность, сохранял внешнюю импозантность и пытался предпринять необходимые предосторожности против опасностей, грозивших государству. Никогда работа сейма не была столь согласованной и гармоничной, как в то время. Все наиболее важные решения принимались единогласно. Короля облекли такой властью, какую не имел ни один из его предшественников. Облекли его и неограниченным доверием. Вся армия была отдана в его распоряжение. Ему поручили призывать на службу иностранных офицеров – специалистов по артиллерии и инженерному делу, и даже генералов, которым он хотел бы доверить командование. Казне было приказано передать ему тридцать миллионов в том случае, если начнется война. Было решено, что провиант, фураж и всякое прочее довольствие будет доставляться специальными комиссиями по требованию короля. Ему же было поручено созвать «посполитое рушение», то есть ополчение, в случае если войско в сто тысяч человек покажется ему недостаточным.
За несколько дней до принятия этих решений канцлер, президент комиссии по иностранным делам, получил приказ обсудить с Луккезини известия, доходившие до сейма, и проконсультироваться с ним о мерах, которые надлежало принять сейму.
Луккезини ограничился устным ответом, что вероятность захвата Россией польских территорий мала и что она, вероятно, этими слухами лишь успокаивает недовольных в самой Польше. Но, в конце концов, прибавил он, Польша вправе сама заботиться о собственных интересах и прибегать к помощи других государств; меры, принимаемые самими поляками, и определят помощь, подаваемую им иностранными государствами.
Сейм оставался верен своим принципам делиться с союзниками планами своих военных операций и потому сообщил посланнику Пруссии о разработанных им оборонительных мерах. На ноту, врученную Луккезини 19 апреля, тот ответил 4 мая, что получил приказ Е[го] В[еличества] короля Пруссии сообщить о получении им сообщения, которое рассматривается им как доказательство доверия со стороны короля Польши и Речи Посполитой; однако Е[го] В[еличество] не должен располагать сведениями о решениях, принимаемых сеймом Польши.
18 мая посланник России Булгаков вручил декларацию от имени императрицы Екатерины. Это было через четыре дня после подписания Тарговицкой конфедерации. В ней было сказано следующее. Исходя из обязательства, которое взяла на себя императрица в подписанной ею гарантии, она заявляет, что самые сильные государства, в частности такие, как германские, далеки от того, чтобы отказываться от подобных гарантий. Они ищут таких гарантий, принимают их с радостью и умеют их ценить как тот вид отношений между государствами, который самым положительным образом обеспечивает их независимость и сохранность их территорий.
Далее в этой декларации сейму были адресованы упреки в создании конфедерации, в продлении его работы, в направлении посланника в Константинополь, в заключении Польшей договора с Портой.
В этой декларации императрица обещала Польше свое прощение, если та подчинится ее воле: она требовала, чтобы была отменена клятва, принесенная конституции 3 мая; в заключение императрица предлагала отнестись с доверием к ее действиям, которые вызваны исключительно ее великодушием и бескорыстием.
Эта декларация, которой, вероятно, многие ожидали, стала громом среди ясного неба для общества в целом. Страх, отчаяние, мстительность читались на лицах жителей Варшавы, которые в тот день и в последующие дни собирались группами в общественных местах, чтобы обсудить эту декларацию и последствия, которые она могла иметь.
Сейм, прежде чем принять окончательное решение, решил сообщить Луккезини, прусскому посланнику, о декларации России и о том, что она сопровождалась угрозой ввести российские войска на территорию Польши. Сейм полагал, что в соответствии с договором об альянсе, заключенном с Пруссией, он имел право требовать от нее помощи.
Луккезини начал с того, что сослался на необходимость получить на это ответ от своего двора. В ожидании ответа он, однако, может устно заявить, что прусский король не имел никакого отношения к конституции 3 мая; что если сторонники этой конституции считают нужным защищать ее с оружием в руках, то король не может считать себя обязанным помогать им в этом.
Польский король пожелал личных разъяснений и обратился напрямую к Фридриху Вильгельму: 31 мая направил ему письмо, чтобы сообщить о враждебных намерениях императрицы. «Если альянс, заключенный между Вашим Величеством и мною, является основанием для требования Вашей помощи, то мне важно знать, каким образом Вы предполагаете соответствовать взятым на себя обязательствам. Я знаю о личном добром отношении Вашего Величества, и мне оно так же необходимо в моих действиях, как и то, чтобы ваши военные силы способствовали моим успехам… Положение таково, что достоинство Вашего Величества, как нашего союзника, тесно связано с честью и независимостью моей нации, и я вправе ожидать, что Вы сообщите мне свое мнение. Мое доверие к Вам имеет лишь те пределы, которые Вы сами ему положите… Среди всех моих забот и трудов меня утешает только одно: никогда еще не было лучшего повода иметь столь уважаемого и лояльного союзника в глазах современников и последующих поколений».
