Газета Завтра Газета - Газета Завтра 429 (6 2002)
Мы не можем встать рядом с ними с оружием в руках, чтобы уничтожить эту нечисть, которая со всего мира слетелась на территорию Чечни, чтобы убивать, грабить, уничтожать русское население, брать заложников и делать из них рабов, чтобы потом издеваться или торговать ими. Но мы можем помочь добротой. Дать понять нашим мальчикам, которых политики сунули в эту кровавую бойню, что мы помним, любим их, что мы вместе с ними.
За 14 поездок довелось встретиться с огромным количеством людей. Людей разных. И тех, кто понимает, как это важно для солдат, для нас, и тех, кто хотел бы остаться в стороне, рассуждая о войне в тёплой квартире, оберегая своих детей от этого, забывая, что солдаты, которые там, — тоже дети. Чьи-то дети. Дети нашей России. Её защитники. Они вынуждены разгребать то, что наворочали политики. И для этого рискуют своим здоровьем, а часто и жизнью.
И не позволяют себе рассуждать, кто прав, кто не прав. Просто молча, с огромным достоинством, верой и мужеством делают всё, чтобы мы с вами могли спокойно жить. Господь дал мне Великую награду — видеть их, говорить с ними, помогать им.
В Москве огромное количество очень крупных благотворительных фондов, организаций. Но они делают вид, что нас с вами нет. Они не хотят замечать нас. Ну и Бог с ними. Мы с вами сумели сделать то, чего они делать не считают нужным.
Наверное, у них другие дела, заботы. Дай Бог, чтобы их средства уходили не на фестивали и гулянья, не на "пир во время Чумы".
Были и такие встречи, когда не ожидаешь от человека того, на что он способен. Еще в 1996 году я познакомилась с Сергеем Говорухиным, он снимал фильм "Прокляты и забыты". И я никак не ожидала, что этот не очень улыбчивый молодой, опаленный войной парень ежегодно будет делать вечера памяти и скорби, приглашать туда участников войны (чеченской) и постарается всему обществу дать понять, что война — не прихоть солдат. Что общество просто обязано помнить тех, кто не вернулся, и тех, кто вернулся, но нуждается в помощи. Что общество, мы с вами должны, просто обязаны сделать все, чтобы никто не был забыт.
Потом стали появляться другие "Боевые братства", тоже с такими же добрыми намерениями. Но Сергей был первым. Первым, кто не говорил красивых правильных слов, ОН ДЕЛАЛ. Вечера, фильмы, встречи…. Хочу пожелать этому человеку добра и удачи, здоровья, солнца и побед!
ВДВ — боевому братству и группе "Р", и боевому братству Громова — удачи, благополучия и побед! И всем нам.
Я хочу дожить до того времени, когда страна наша, всё общество и власть отдадут дань подвигам героев, когда появятся полки генерала Малофеева, Шпигуна, вертолётные полки Майданова, погранзаставы имени Евгения Родионова, Андрея Трусова, Александра Железнова, Игоря Яковлева и многих-многих других.
Белая армия хотела иметь героев, и она их имела. Буквально через несколько дней после гибели генерала Дроздовского появились полки имени Дроздовского, казачьи сотни его имени. А что же нам мешает? Мы положили в двух войнах тысячи самых честных, самых достойных, и на их примере надо воспитывать молодёжь, а не на героях из "За стеклом".
Я очень хочу Победы. Над всем огромным злом, которое в России, в душах людей, в их судьбах — дай нам, Господи, победы!
И если кто хочет ко Дню защитника Отечества быть с нами — сбор по-прежнему в перечисленных храмах.
Мама Евгения Родионова
На главную 1
2
3 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 42 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
43
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Федор Достоевский ЭМБЛЕМА РОССИИ (Из “Дневника писателя”)
В прошлом году, весною, было перепечатано во всех газетах известие, явившееся в "Русском инвалиде", о мученической смерти унтер-офицера 2-го Туркестанского стрелкового батальона Фомы Данилова, захваченного в плен кипчаками и варварски умерщвленного ими после многочисленных и утонченнейших истязаний, 21 ноября 1875 года, в Маргелане, за то, что не хотел перейти к ним в службу и в магометанство. Сам хан обещал ему помилование, награду и честь, если согласится отречься от Христа. Данилов отвечал, что изменить он кресту не может и как царский подданный, хотя и в плену, должен исполнить к царю и к христианству свою обязанность. Мучители, замучив его до смерти, удивились силе его духа и назвали его батырем, то есть по-русски богатырем. Тогда это известие, хотя и сообщенное всеми газетами, прошло как-то без особенного разговора в обществе, да и газеты, сообщив его в виде обыкновенного газетного еntrefilet (от фр. — сообщения. — Ред.) не сочли нужным особенно распространиться о нем.
...О, я вовсе не хочу сказать, что наше общество отнеслось к этому поразительному поступку равнодушно, как к не стоящему внимания. Факт лишь тот, что почти никто не говорил об этом особенно. Впрочем, может быть, и говорили где-нибудь про себя, но не в обществе, не в интеллигенции нашей. В народе, конечно, эта великая смерть не забудется: этот герой принял муки за Христа и есть великий русский; народ это оценит и не забудет. И я как будто уже слышу некоторые столь известные мне голоса: "Сила-то, конечно, сила, и мы признаем это, но ведь все же — темная, проявившаяся слишком уж в допотопных, оказенившихся формах, а потому — что же нам особенно-то говорить? Не нашего это мира; другое бы дело сила, проявившаяся интеллигентно, сознательно. Есть, дескать, и другие страдальцы и другие силы, есть и идеи безмерно высшие — идея общечеловечности, например..."
Несмотря на эти разумные и интеллигентные голоса, мне все же кажется позволительным и вполне извинительным сказать нечто особенное и об Данилове; мало того, я даже думаю, что и самая интеллигенция наша вовсе бы себя не столь унизила, если б отнеслась к этому факту повнимательнее. Меня, например, удивляет, что не обнаружилось никакого удивления; именно удивления. Я не про народ говорю: там удивления и не надо; ...поступок Фомы ему не может казаться необыкновенным, уже по одной великой вере народа в себя и в душу свою. Он отзовется на этот подвиг лишь великим чувством и великим умилением. Но случись подобный факт в Европе, у англичан, у французов, у немцев, и они наверно прокричали бы о нем на весь мир. Нет, послушайте, господа, знаете ли, как мне представляется этот темный безвестный Туркестанского батальона солдат? Да ведь это — эмблема России, всей нашей народной России, подлинный образ ее, вот той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь великий дух и всякую возможность подъема и проявления великой мысли и великого чувства.
...Ведь вы знаете, народ наш считают до сих пор хоть и добродушным, и даже очень умственно способным, но все же темной стихийной массой, без сознания, преданной поголовно порокам и предрассудкам, и почти сплошь безобразником. Но, чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный, дар, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет, неповрежденный, в сердце этого народа.
Фома Данилов с виду, может, был одним из самых обыкновенных и неприметных экземпляров народа русского, неприметных, как сам народ русский... Может быть, в свое время не прочь был погулять, выпить, может быть, даже не очень молился, хотя, конечно, Бога всегда помнил. И вот вдруг велят ему переменить веру, а не то — мученическая смерть. При этом надо вспомнить, что такое бывают эти муки, эти азиатские муки! Пред ним сам хан, который обещает ему свою милость, и Данилов отлично понимает, что отказ его непременно раздражит хана, раздражит и самолюбие кипчаков тем, "что смеет, дескать, христианская собака так презирать ислам". Но несмотря на все, что его ожидает, этот неприметный русский человек принимает жесточайшие муки и умирает, удивив истязателей. Знаете что, господа, ведь из нас никто бы этого не сделал. Пострадать на виду иногда даже и красиво, но ведь тут дело произошло в совершенной безвестности, в глухом углу; никто-то не смотрел на него; да и сам Фома не мог думать и наверно не предполагал, что его подвиг огласится по всей земле Русской. Я думаю, что иные великомученики, даже и первых веков христианских, отчасти все же были утешены и облегчены, принимая свои муки, тем убеждением, что смерть их послужит примером для робких и колеблющихся и еще больших привлечет к Христу. Для Фомы даже и этого великого утешения быть не могло: кто узнает, он был один среди мучителей. Был он еще молод, там где-то у него молодая жена и дочь, никогда-то он их теперь не увидит, но пусть: "Где бы я ни был, против совести моей не поступлю и мучения приму", — подлинно уж правда для правды, а не для красы! И никакой кривды, никакого софизма с совестью: "Приму-де ислам для виду, соблазна не сделаю, никто ведь не увидит, потом отмолюсь, жизнь велика, в церковь пожертвую, добрых дел наделаю". Ничего этого не было, честность изумительная, первоначальная, стихийная. Нет, господа, вряд ли мы так поступили бы!
