Газета Завтра Газета - Газета Завтра 455 (33 2002)
Сергей Кара-Мурза. И на фоне этого экзистенциального катаклизма многие продолжают пережевывать интриги в КПСС, в марксизме. С другой стороны, в тот момент, когда большая часть общества ощущает приближение катастрофы и испытывает острую нужду в жизненно важном ресурсе, считать, что ресурсная постановка вопроса не является приоритетной на фоне перспектив развития, я думаю, не стоит. Это свидетельствует о том, что часть интеллигенции, действительно, оказалась кастрирована политически, духовно и культурно, и почему-то была уверена, что уж она-то попадет на спасательную шлюпку, когда эта катастрофа наступит.
Те, кто такой уверенности не имеют, описывают ситуацию в терминах угрожающей катастрофы, и здесь совершенно приоритетным является инвентаризация всех тех соломинок, из которых можно построить спасательный плот. И среди этих соломинок — слава Богу, что у нас не произошло выпадение в антиинтеллектуализм, несмотря на все усилия СМИ,— в нашей культурной среде знание рассматривается как один из главных ресурсов и спасения, и последующего развития. Ситуация, в которой мы находимся, не просто делает потребность в знании несравненно более острой, чем в период стабильного существования и развития, она требует другой структуры знания, а также иного сознания тех, кто его производит и распространяет. Но такой структурной перестройки в институтах, производящих и транслирующих знание, в России в ходе этого кризиса не произошло. Например, наука осталась совершенно глуха, даже в тех скудных рамках, в которых она существует, к наибольшим угрозам для жизни населения.
Например, значительная часть населения сейчас испытывает голод. Здоровье приблизительно 10 млн. человек разрушается. Культуру жизни в условиях голода мы полностью потеряли. В таких ситуациях наука должна взяться за дело, выявить новую проблему, изучить ее и дать людям какую-нибудь помощь через свои каналы знания, в отличие от традиций. Но наша наука не занимается проблемой недоедания. Она не видит в голоде ни идеологической, ни правовой, ни культурной проблемы. Ученые сегодня собственного долга не чувствуют. Ученые забыли, как говорится, для чего их мать родила. И таких примеров довольно много.
Олег Генисаретский. Каждый должен заниматься своим делом, без знания ни государственность, ни народ не выживают. Да, каналы трансляции знания должны работать. Но что же им мешает? Прежде всего, это порочные институты науки, сформировавшиеся в советское время, существующие и сейчас. Сохранилось феодальное право на научный продукт, которое культивировалось в хваленом ВПК, в "почтовых ящиках", да и в академиях наук. Поэтому ждать от этих институтов заинтересованного участия в чьих-то судьбах, по меньшей мере, наивно. Эта структура никогда не была на это ориентирована.
Вопрос о знании должен ставиться в иной плоскости. Да, сократилось финансирование государством, но с другой стороны, возникло много различных аналитических центров, академий и других институтов. Стоит обратить внимание на то, поддается ли сфера производства и трансляции знания какому-то социальному управлению? Что государство может делать по отношению к этой сфере знания и мышления? Есть ли у государства какие-нибудь технологии, рычаги воздействия на эту сферу? В этой связи приходится задуматься по поводу очень модной сейчас в информационно-технологических кругах концепции "управления знанием".
Гейдар Джемаль. Я не согласен, что присвоение знания в советский период было феодальным — оно было бюрократическим. Оно было искажением фундаментально правильного положения вещей. Здесь нужно, кстати, искать ответ на прохановский вопрос, почему и как энтропировали "красные метафизические энергии". Их у первых революционеров еще на начальном периоде советской истории узурпировала бюрократия, она узурпировала политическую волю советов, партий.
Почему человек занимается производством естественнонаучной информации, которая является ресурсом, почему наука ставит и решает какие-то вопросы? Потому что есть политическая воля, которая рождается не из информации.
Информация или представление о естественнонаучной картине мира сами по себе не рождают волю в человеке к чему бы то ни было. Ее рождает политическое знание, которое не оформляется ни в статистике, ни в знаках, ни в информации. Оно является генеральным качественным видением и генерирует политическую волю, носит нерасшифровываемый целостный философский характер. И именно благодаря этому видению люди занимаются конкретными математическими, физическими и прочими теориями, позволяющими воплотить в жизнь новые модели отношения человека и материального мира. Но это политическое знание не есть достояние технократов. Оно должно быть достоянием идеократического государства. При этом сегодняшний информационный ресурс не может воспроизводиться и не может генерироваться, потому что мы живем не в идеократическом государстве. Вот поэтому так плодятся аналитические центры. Ведь в условиях, когда исчезает глобальное видение, то есть нечленимое философское знание,— информация, которая противостоит этому знанию, превращается в поле деятельности шарлатанов.
Вы спрашиваете, когда же общество будет социально контролировать эту мультипликацию шарлатанства? Оно будет контролировать его только тогда, когда появится политическая воля, исходящая из возвращенного целостного видения. Воля будет контролировать информационный поток лишь при наличии фундаментального политического, а, стало быть, идеологического знания.
Олег Генисаретский. Тогда один вопрос. Дело в том, что видение, на которое вы ссылаетесь,— это одно из понятий, описываемое в терминах стратегии. Это всего лишь стратегическое видение. Но стратегизм современной государственной власти — это такой же технический момент, как и все остальное. Стратегическому управлению учат на факультетах менеджмента, издаются книги.
Гейдар Джемаль. Стратегический аспект — это всего лишь аспект обеспечения некоей сверхзадачей, которая фундаментально предшествует стратегии. Скажем, марксизм обладает своим целостным видением перехода от царства необходимости к царству свободы. Благодаря ему он формулирует концепцию, рождающую политическую волю свершить такой переход. А вот уже как конкретно подойти к скачку из царства необходимости в царство свободы — это уже стратегия, которая дальше может члениться на тактические шаги. Стратегии можно обучить, но самое главное, видение — рождается провиденциально.
Сергей Кара-Мурза. Ни государство, ни общество не могут задать ученому тему, заставить его принять или отвергнуть ту или иную теорию. Но государство и общество создают те условия, которые подводят ученых как статистическую общность к определенному видению мира или отдельной ситуации. Государство, таким образом, задает траекторию деятельности ученых.
Советским государством была создана такая структура, в которой существовал державный тип науки. И этот тип науки оказался несовместим с тем государством, которое пришло после антисоветской революции 91-го года и развала предыдущего государства. Отношение к знанию со стороны "новых революционеров" вполне можно реконструировать из того, что отложилось в текстах конца 80-х—начала 90-х. В них говорится, что знание перестает быть универсальным и ориентируется отныне только на платежеспособность. Всю прикладную науку сняли с довольствия единовременным актом, оставив профессоров на скудном пайке, что уже говорит о полном непонимании самой анатомии знания. Затем поставили вопрос о ликвидации единой общеобразовательной школы — той школы, которая давала всему обществу целостное дисциплинарное представление о мире. Это был тип знания, идущий, если хотите, от средневековой, христианской школы. Советскую школу решили заменить школой, так сказать, "с двойным коридором": школу для элиты и школу, формирующую человека масс. То есть решено было отрезать подавляющее большинство населения от культуры университетского типа. Это был замах цивилизационного масштаба, он неизбежно привел к угасанию всякой деятельности, связанной со знанием.
Александр Проханов. Угасание знания — это, действительно, удручающая вещь. Меня очень занимал один вопрос. Когда я встречался с великими флотоводцами, сумевшими создать океанический флот, или со стратегами освоения других планет, или с людьми, которым удалось построить великое советское образование,— я спрашивал их, куда эти проекты делись? Зафиксированы ли они? Есть ли какая-нибудь школа, энциклопедия? Остались ли чертежи, по которым можно было бы восстановить эти великие проекты? И с удивлением убеждался, что таких чертежей нет, что эти великие проекты существовали лишь постольку, поскольку существовали люди, их носившие. Эти проекты были результатами множества ситуаций, возникавших в стране и за ее пределами. Ситуации оперативно решались множеством талантливых энергичных людей, а потом эти люди рассыпались, эти школы и проекты переходили в другие, следующие. К сожалению, социально-инженерная история Советского Союза диссоциирована, ее нет, ее не восстановишь, как не восстановишь темпераменты, характеры, верования тех великих советских людей.
