Газета Завтра - Газета Завтра 207 (46 1997)
На родине преподобного Иринарха в селе Кондаково от храма остались колокольня и большое кирпичное здание, ставшее складом. Молебен служили в промежутке между ними (здесь был алтарь). В поучении о. Иоанн рассказал землякам святого, что преподобный Иринарх был когда-то на Святой Руси одним из самых почитаемых святых, что после покушения в Ярославле на князя Дмитрия Пожарского войско его стало разбредаться, и тогда именно преподобный Иринарх послал князю письмо. Пожарский тотчас поехал к нему в Борисоглебский монастырь. Иринарх благословил его: “Немедленно выступай на Москву. Ты победишь. Господь с тобою!” Князь выступил и разгромил поляков, уже отслуживших победную католическую службу в Кремле. Думаю, мало кто из присутствующих знал об этом, а остальная Россия до сих пор не знает…
По лесной тропочке, по крутизне спускаемся в лощину, потом взбираемся на крутую гору. Почти на вершине бьет из земли святой источник Иринарха - венец нашего крестного хода. Сруб новенький. У подножия высокого деревянного креста поставили образок Спасителя, возжгли свечи и начали молебен на освящение воды. Земляков Иринарха пришло много. Они перемешались с нашими. Только две, явно московские, женщины выделялись, да и стояли в сторонке. Высокая темноволосая с каждой молитвой становилась все задумчивее, а рыжеволосая посматривала снисходительно, мол, бывают же на свете такие чудаки. Иногда она что-то шептала вдумчивой, и та поддалась, даже обняла подругу за шею, словно на пикнике, но когда о. Иоанн произнес последние слова молитв, в лесу стало тихо-тихо, и вдруг, безо всякого ветерка, вся листва на деревьях радостно затрепетала. Я забыл про этих женщин - сердце мое затрепетало вместе с листами Божьих дерев. Конечно, не у меня одного - все в восторге смотрели вверх.
В заключение батюшка сказал: “Раньше в этом крестном ходе участвовало больше тысячи человек. В прошлом году вместе со мной здесь было десять человек, а нынче…” Он радостно обвел глазами поляну, заполненную богомольцами. Много голосов ответило: “А нынче человек сто”.
Наверное, целый час монастырская братия разливала святую воду по разнообразным посудинам. Один мужчина даже четырехведерный бидон попросил наполнить. И те две москвички прошли с полными двухлитровыми бутылями из-под иностранной воды. Рыжеволосая посерьезнела, а темноволосая даже как-то светилась. Я понял, на будущий год наверняка встречу ее здесь на святом источнике, а то и в храме Борисоглебском или Московском… Лицо я ее запомнил хорошо. Дай-то Бог.
На обратном пути в автобусе уже ехала большая семья родных счастливых людей - и про себя, и вслух переживали одно: какой чудесный день сегодня прожили. Нетленный день.
А мы еще шли пешком среди вечереющих полей, лесов до нашего Старово-Смолино, и Марина воскликнула: “Как хорошо, что я никуда не поехала! Слава Тебе Господи… какое прекрасное Борисоглебское лето мы с тобой прожили”. Правда, вспомнились наши односельчане, Виктор. Ведь и они могли прожить сегодняшний нетленный день Борисоглебского лета… Но насильно никого не спасешь…
ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА Марины взялся я за уборку (православные суеверий не имеют). Подметаю пол и вдруг явственно чувствую духмянный запах лугов, речной воды. Гляжу, Маришина красная косынка, в которой она всегда ходила на Устье, висит на занавеске, разделяющей нашу комнату на “кабинет” и “спальню”… Подошел, погладил ее, и вдруг меня обдало родным Марининым теплом. Потом я часто останавливался возле косынки - вдыхал запах Борисоглебского Марининого лета.
Закончил уборку, помолился всласть, улегся в постель, взял с тумбочки Златоуста, открыл, а из него вместе с закладкой выпал лист. На нем словно лучики солнечные: “Я очень люблю своих роднушей и жду в Москве, чтобы дружно и весело (по-православному) прожить зиму до следующего счастливого Борисоглебского лета. И мы будем трудиться, трудиться и трудиться с молитвой, чтобы все так и случилось. Марина”.
Старово-Смолино - Москва
август-октябрь 1997 г.
Печатается в сокращении
“ЕЩЕ УСПЕЮ!..”
Иван Переверзин
* * *
Есть правда высшая на свете,
ее от сердца не отринь -
я - тишь-покой, я - буря-ветер,
я - утра вспененная синь.
Еще я - стать зверей - сохатый
и соболь, чей порывист бег,
а вместе все я - трижды клятый,
не раз хваленый человек.
Земли рассветнее не знаю,
чем та, где, плача, жизни рад…
Но - отпою, но - отрыдаю
и снова в глубину, назад.
* * *
Не помню, двадцать или больше
я лет в больнице не лежал,
а жизнь была полыни горше,
а жизнь валила наповал.
Спасибо родичам за силу,
за дух, что крепли с ранних пор,
наперекор слепой стихии,
беспамятству наперекор!
Событья изменились круто:
кто задержался - пропадай!..
Профессор, русского якута
не медли, у крыльца встречай.
Встречает мудро, по-больничьи,
о чем-то важном говорит,
но я не слышу - стаей птичьей
душа к Архангелу летит…
* * *
Я - крепкий, верую в Удачу,
но тем не менее с тоски
бывает, что напьюсь и плачу,
как плакать могут мужики.
Оправдывать меня не надо,
как и не надо осуждать -
жизнь, как и всякую громаду,
без травмы на себя не взять…
* * *
До срока скрученный недугом,
нет, я Отчизной не забыт,
но точно не привечен другом,
да только Бог его простит.
Как и меня простит за то, что
не слал я маме письмеца,
а ведь она его из почты
ждала сильнее, чем отца.
Отца, прошедшего с боями
полмира в муках, по крови,
чтоб я родился и стихами
звенел о счастье, о любви!
* * *
Наверно, летом здесь красиво -
в соседстве с тополем и ивой
береза и сосна растут.
Фонтаны над летящей аркой
струятся радугою яркой
и соловьи - поют, поют.
Прозрачен светло-синий воздух,
колеблясь, полыхают звезды -
и листья видно, и траву.
Идешь по ним, в душе надежда:
судьба наладится, как прежде -
синицей взмою в синеву!
Ах, как на Севере далеком
она чиста, она глубока -
летишь, не ведая преград.
Когда б ни страсть к родному полю,
к его святым трудам на воле,
не возвращался бы назад…
* * *
На остановке - лужей - кровь,
взгляд от нее народ отводит.
И в тике дергается бровь,
и судорога душу сводит.
Варфоломеевская ночь,
только московского пошиба,
где снова некому помочь
уйти от ножика и сшиба.
Лавины мчащихся машин,
потоки взвинченных сограждан,
но ты - один, но ты - один -
напуган, вымучен, раздавлен.
И высоко, над головой,
кресты и купола соборов -
как свет о жизни золотой,
как суд над временем-позором.
* * *
Когда-то все черновики
я взял и в пламя бросил.
Горели желтые листки,
как взвихренная осень.
Горела даль, горела высь,
горело все на свете!..
И бился грудью о карниз
с ума сошедший ветер…
И рядом - близко никого,
кто удержал бы руку.
До дна сознанья своего
испил я божью муку.
Потом стоял пустой-пустой,
как колокол чугунный,
не убеленный сединой,
а бесконечно юный.
Чего желал, чего хотел,
начать судьбу сначала.
Но ведь еще и не летел
да и не шел, пожалуй.
ЕЩЕ УСПЕЮ…
Листва ломается, как хворост,
присыпан снегом палый лист, -
и это не зима, а возраст,
не птичий свист, а в легких свист.
Бегу на лыжах, мокну в стужу,
летит со лба горячий пот, -
дойду? А, может быть, не сдюжу?
А, может, кто-то обойдет?
Беру судьбу в железо воли,
пытаю жилы на разрыв.
Подъем и пуск. Могилы. Поле.
Седые космы дряхлых ив.
И снова вверх коньковым ходом
через туман, сквозь мглу и муть…
Проститься со своим народом
еще успею как-нибудь.
ПОНЯТЬ СЕБЯ
Понять себя - поднять себя,
вставай с колен, иди,
пусть солнце бьет в глаза, слепя,
пусть в скулы бьют дожди.
Не говори, что постарел,
что пыл в душе не тот:
есть не достигнутая цель,
есть путь один - вперед.
На склоне дней слабеет взгляд,
ржавеют меч и щит,
и жилы рвутся и трещат,
стальной хребет скрипит…
Неукротимая судьба:
и смерч, и круговерть,
где борет жизнь саму себя,
где смерть идет на смерть!
КАИН
…И век уходит, словно Каин,
дрожащей дланью сжав топор,
В твое сознание, как впаян,
его горящий, ярый взор.
Ты не остыл еще от битвы
и ни на пядь не отступил,
и защитил свои молитвы,
сестер и братьев защитил.
Морщины радости и горя
ползут, как лава, по лицу, -
ты победил, со смертью споря, -
нет передышки молодцу!
Дрожит земля, вскипают реки,
спор не унять на рубеже
последнем, видно, в этом веке,
а, может, в жизни вообще.
РОКОВАЯ ОШИБКА ЕСЕНИНА ( Отрывок из нового, дополненного издания книги “Сергей Есенин”. )
