Итоги Итоги - Итоги № 3 (2012)
На Западе коллекционер, как правило, не просто собирает книжки-малышки, но может позволить себе иметь дома маленькую типографию. Многие издают себя сами. Великолепный переплет, серебряные накладки, гравюры, раскрашенные акварелью, — все это, сделанное в домашних условиях, может стоить около 300 евро.
Мини-буки регулярно выставляют на аукционах Christie"s и Sotheby"s, но чаще всего не поодиночке, а целыми библиотеками. Обычно это несколько сот экземпляров. Цены — как у «больших». Недавно у одной дамы из США, члена международного общества, случилось горе — сгорел дом. И она выставила на продажу свое собрание мини-буков. В цену дома можно было уложиться, если бы собрание приобрели целиком. Но книги в основном уходят поодиночке.
Тонкая работа
В каждом сообществе есть свои легенды. У нас легендарной личностью считается отец-основатель московского движения миниатюристов Павел Почтовик. Еще одна легенда — Анатолий Коненко из Омска. В народе его зовут омским Левшой. Коненко специализируется по самым крошечным и совершенно нечитаемым книжицам, которые делает вручную. Тиражи этих уникальных изданий тоже крошечные: не более 30 штук. Цены — огромные.
А вот Мария Жукова (Яновская) — миниатюрист по наследству. Она дочь Эдуарда Яновского, который первым в СССР и России начал возрождать ручной переплет и издавать мини-буки. Сегодня Мария, продолжая семейное дело, руководит издательством «Янико». В штате издательства всего 6 человек. Но оно — один из лидеров отечественного рынка мини-буков.
Как это возможно? Оказывается, 80 процентов работы мастер способен делать дома. Типографский лист складывается — получается тетрадка. Она обрезается на резаке, страницы сшиваются в блок. Затем делается мраморный обрез — блок опускается в ванночку с краской. Дальше просушка и наложение обложки. Экземпляр готов. Но какое правило без исключений? Иногда страницы делают из алюминия. В Венгрии книга к юбилею сталелитейщиков была напечатана на металле. А на переплет идут не только традиционные кожа, бархат, замша и бумвинил, но и, например... рыбья кожа.
Среди жанров, освоенных миниатюристами, на первом месте поэзия, новеллы, сборники афоризмов и речей, суры, молитвы, псалмы. Камень преткновения — это объем текста. Мини-бук часто печатается мельчайшим шрифтом, и все-таки он не резиновый. А потому издатели гнушаются детективами и любовными романами. «Самый частый вопрос на выставке миниатюрных книг: «Нет ли здесь «Войны и мира»?» — жалуется Мария Яновская. — С тем же успехом можно осведомиться насчет прустовской эпопеи «В поисках утраченного времени» или «Человека без свойств» Роберта Музиля. Я мечтаю когда-нибудь написать на дверях издательства: «Войны и мира» нет».
Конечно, в эпоху модернизации и «твиттеризации» можно загнать в микрон мегатонны текста, но стоит ли? Обаяние малюток как раз в том, что они преподносят нам маленькую и уютную версию культуры. За то любимы. И ценны.
Евгений Белжеларский
И физик, и лирик / Искусство и культура / Exclusive
Имя Александра Городницкого у многих прочно ассоциируется с авторскими песнями. Он — бард из поколения шестидесятников, того, к которому относятся Визбор, Галич и Окуджава. А еще он — ученый с мировым именем, главный научный сотрудник Института океанологии РАН имени П. П. Ширшова, доктор геолого-минералогических наук, профессор, участник более 20 экспедиций в различные районы Мирового океана, ветеран подводных погружений. В основу его необычного на первый взгляд увлечения — поиска следов Атлантиды, Содома и Гоморры и других легендарных городов и цивилизаций — легли отнюдь не фантазии, а сугубо научные идеи.
— Александр Моисеевич, как вышло, что вы стали геологом? Ведь таковых в вашем роду не было...
— Да, мой дед был шорником и технической грамотностью не отличался. К большевикам отношение у него было настороженным. Им он разве что приписывал заслугу изобретения радио. Да и то, по его убеждению, они это сделали специально, чтобы никто думать не мог: ведь когда человеку в ухо все время что-нибудь говорят, то у него атрофируется способность мыслить самостоятельно. Отец мой в отличие от деда имел научно-техническую жилку. Он учился в Ленинградском фототехникуме, а подрабатывал ночным сторожем и артистом кино.
— Как это?
— Точнее, статистом. Когда Эйзенштейн снимал свой «Октябрь», многие студенты стремились участвовать в массовках, где изображали революционно настроенных рабочих. Потом отец научился обращаться с прожектором и стал осветителем на вечерних съемках. Он вспоминал, что профессиональных актеров почти не было. Скажем, Ленина играл внешне похожий на него рабочий цементного завода Никандров. Ему пошили костюм, пальто и кепку, выбрили «фирменную» лысину. Студент и зубной врач изображали Керенского и Троцкого, а Зиновьева играл его настоящий брат. Терпению режиссера, которому предстояло «натаскать» их всех на роли выдающихся личностей, можно только удивляться. Больше всего проблем было с Никандровым, который упорно не понимал, чего от него хотят. И вот за отцом закрепили поручение — каждый день привозить «вождя мирового пролетариата» из гостиницы «Европейская» на съемки в Смольный, где была выделена комната под гримерку. Загримированного Никандрова выпускали в самый последний момент, и это производило небывалый эффект: люди кричали «ура» и бросали в воздух шапки. Как-то отцу в очередной раз надо было доставить Никандрова. Постучался в номер — тишина. Оказалось, что постоялец не ночевал. С большим трудом путем самостоятельного расследования отец выяснил, что накануне Никандров устроил громкий скандал в ресторане «Крыша», где изрядно набрался и начал куролесить. Когда милиция отвозила его в участок, он кричал: «Кого забираете, гады! Я Ленин, я вам свободу дал!» При этом, в какое его увезли отделение, было неизвестно. Отцу пришлось звонить в Смольный, чтобы там помогли прояснить вопрос. Когда нужное отделение нашлось, дежурный заявил отцу, что не выпустит афериста, работающего под Ленина. Пришлось снова звонить в Смольный и организовывать освобождение. Отец привез Никандрова в весьма неприглядном виде: обрюзгший, с запахом перегара, под глазом огромный синяк. Гримировать на сей раз его пришлось дольше обычного, но «революционные массы» все равно устроили овацию...
Так вот, возвращаясь к вопросу, как я попал в геологи, могу ответить — совершенно случайно. Или совершенно неслучайно. Есть такая банальная фраза: все мы родом из детства. Первое, что я помню, — корпуса кораблей над Невой, а над крышами домов нашей улицы (мы жили на Мойке) торчат их высокие мачты. Картинка врезалась в память и, вероятно, подсознательно вела к цели. Впрочем, особого выбора у меня не было. Я увлекался историей и литературой, писал множество наивных юношеских стихов, но понимал, что все эти увлечения никуда не приведут. Геологией никогда не интересовался, не имел даже понятия об этой специальности. Но меня привлекал образ жизни геолога, который у меня ассоциировался со свободой. Мне казалось, что геолог — это по определению настоящий мужчина, который ничего не боится и постоянно закаляет свои тело и дух в борьбе с трудностями. Таким я жаждал быть и потому отнес документы в приемную комиссию Ленинградского горного института, где просил зачислить меня на геологоразведочный факультет. Большое впечатление на меня произвела тогдашняя форма, принятая в Горном еще с царских времен. Она напоминала морскую офицерскую и шилась в специальном ателье. Немаловажным оказалось и то, что в Горный пошла учиться девушка, в которую я был серьезно влюблен. Школу я окончил с золотой медалью, и потому с экзаменами проблем не возникло. Однако вскрылось одно неприятное обстоятельство: согласно нормам ГТО, абитуриент был обязан прыгнуть с вышки в воду. Плавать я не умел. Нас погнали на водный стадион на Крестовский остров, где в холодной раздевалке мы долго ежились под порывами промозглого балтийского ветра. Услышав свою фамилию, я на негнущихся ногах направился к вышке с твердым намерением прыгнуть, даже если это будет последний миг моей жизни. Когда же я посмотрел вниз, то понял, что не сделаю этого ни за что. Но тут доска спружинила, и я упал в воду. Прыжок засчитали. Так я стал геологом. А дальше началось самое интересное. На втором курсе нашу специальность «геофизические методы разведки полезных ископаемых» перевели с геологоразведочного на специально созданный геофизический факультет. В обстановке строгой секретности, что подогревало наше юношеское самолюбие, в подвальном помещении, за обшитой металлом дверью на каждого из нас завели обширные анкеты, взяли подписки о неразглашении государственной тайны, после чего зачислили на специальность «геофизические методы поисков радиоактивных полезных ископаемых». Мы радовались, что попали на «престижное» отделение. Но прошли годы, и я услышал о безвременной кончине моих однокурсников, попавших по окончании учебы на высокооплачиваемую работу на урановые месторождения у нас и в Чехословакии...
