Газета День Литературы - Газета День Литературы # 138 (2008 2)

Может быть, когда помянут

Добрым словом средь живых…

Николай Кузин. “ДУШИ ПРОЗРЕНЬЕ…”

Мой "сталинизм" — не фанатизм,

Мой "сталинизм" — души прозренье,

Он мой обруганный "нацизм",

"Покрытый ржавчиной презренья".

Он — беспредельная любовь

К родной земле, к родным просторам,

Чтоб их не смел топтать любой

Из тех, кто предан хитрой Торе.

И мой "нацизм" не жаждет зла

Другим народам и "народцам",

Хоть зрит давно из-за угла

Оскал угрюмый инородца.

Но мой "нацизм" — любовь к стране —

Угрюмость без боёв осилит,

Поскольку в золотом зерне

Нет химикатов для насилий.

Вот почему свой "сталинизм"

Я окрестил духопрозреньем,

А огнепальный сатанизм

Вручил апостолам презренья.

Между жизнью и смертью цепь загадочных мигов:

Затяжных и коротких, больных и здоровых.

Кто идёт налегке, кто в тяжёлых веригах —

Все мечтают невольно о священных коровах.

Между жизнью и смертью цепь закрученных мифов:

Лучезарных и мрачных, лихих и безногих.

И за каждым из них сеть замшелых тарифов,

Окрещённых историей данью убогих.

Между жизнью и смертью цепь придуманных странствий,

Одиссеями мир околдован извечно.

Изучая подробно земное пространство,

Мы не ведаем, где пролегает путь Млечный.

Где небесная твердь закрывает ворота,

Перед всеми, бегущими в райские кущи…

Между жизнью и смертью колесо разворота,

Управляет которым Господь всемогущий.

***

Медленно к Богу иду…

Я — в Гефсиманском саду.

Еву с Адамом не вижу,

Бога же вижу всё ближе.

Вот он — Творец и Учитель:

Я как послушный рачитель

Падаю ниц перед ним!

— Господи, осени!

Внемля молитве моей,

Звонко запел соловей,

Вспыхнула ярко звезда…

Ей я за это воздам,

Ей, соловью и всем вам,

Чётко узревшим бедлам…

Я — в Гефсиманском саду

Медленно к Богу иду.

И чем случайней, тем вернееСтихи слагаются навзрыд.

Стихи слагаются случайно?

Стихи слагаются навзрыд?..

Нет, у стихов другая тайна

Ведёт мелодию на взрыв.

И в этой адской круговерти

Не только почва и судьба.

Тут чувствуешь дыханье смерти,

Тут страшная идёт борьба

Между мечтой и голой явью,

Что вся погрязла в суете…

Кто голос скорби вам проявит

В окаменевшей пустоте?..

Стихи слагаются надрывно,

Стихи поются в тишине,

И не случайно — непрерывно

Они звучат в тебе, во мне.

По улице метель метёт,Шатается, свивается,Мне кто-то руку подаётИ кто-то улыбается…

Метель на улице, метель в саду.

В душе метелится. Куда иду?

И где причал-прют себе найду,

Когда всё прошлое в сплошном чаду?..

Нет, и в кромешной мгле бил светлячок —

Такой же трепетный, как родничок, —

Он освещал всегда тот пятачок,

Куда не мог внедрить сеть паучок.

Теперь светильник мой погиб-погас,

В паучью сеть попал и мой Пегас.

Бреду пешком во тьме и слышу глас:

"Никто руки тебе уж не подаст".

Улыбки дружеской, увы, не жду.

Метель закружит всех в Новом году:

Купель крещенскую совьёт в аду,

А Иордан-ручей сольёт в бурду.

В твой праздник листопадно-светлый

Приснился сон мне очень странный:

Рябина, дуб — у края света,

А возле них — усталый странник…

Я думаю — то божий Суд был,

Коль после яростных метаний

Опять свели мы свои судьбы

На перекрёсток испытаний.

Да, риск велик. Но раз Всевышний

Благословил эту затею,

Так будем жить, чтоб третий лишний

Не смог войти в наш ладный терем.

Юрий Петухов. ГОД АЛЕКСАНДРА ПРОХАНОВА

Год Русского языка канул в Лету, не принеся языку нашему ничего доброго и утешительного. Наступил год новый — год Александра Проханова.

То ли так совпало, то ли к этому всё и шло, но этот юбилейный для него год стал той временной отметкой, на которой и правые, и левые, и либералы, и патриоты, и республиканцы, и имперцы вынуждены были признать — многие, скрепя сердце и скрипя зубами, — приоритет Писателя — выдающегося Русского Писателя, от которого прежде пугливо открещивались, талант которого открыто признавать не решались, которого попросту боялись из-за его непохожести на иных. Сработали незыблемые законы диалектики — и вслед за "отрицанием" пришло закономерное "отрицание отрицания": с ведущего писателя нашего горемычного Отечества, разваливаясь в падении, посыпались громоздкие, навешанные на него клеветниками России, казалось бы, навечно пудовые свинцово-каменные ярлыки-вывески "маргинала", "мизантропа", "красно-коричневого", экстремиста, "соловья Генштаба", "крайне левого", "крайне правого", оголтелого и махрового "империалиста"… Вдруг стало ясно, что подлинный писатель, русский писатель, выше всех течений, движений, партий, "-измов", хренизмов и прочих "инн" на лбу, что он не там, где "правые", "левые" или "центристы", а там, где Россия, Правда и Бог. Во всяком случае, это дошло наконец-то до многих, очень многих… тех, до кого не дошло, остаётся лишь мимолётно и походя пожалеть.

Год Проханова — это тот миг вечности, та "остановка в пути", по Марку Аврелию, когда с покорённых вершин можно взглянуть вниз, на пройденный путь, и узреть тех, с кем когда-то начинал подъём, далеко внизу — у подножия исполинской горы-пирамиды, на которую не только взбирался, которую сам возводил.

Но к году этому Александр Андреевич шёл долго и непросто. Именитые критики наши ещё напишут немало статей и книг о нём самом, о его творчестве… Я же попытаюсь, пусть и поверхностно, во многом интуитивно, но всё же разобраться в некоторых частностях того феномена русской мысли, русского духа ХХ-ХХI веков, который именуется Александр Проханов.

Лев Данилкин с его прекрасной и объёмной книгой "Человек с яйцом", надиктованной ему Мастером и вышедшей к юбилею великого писателя земли русской (по образному и вполне конкретному выражению Владимира Соловьёва), не всё смог объяснить мне в Проханове (да и вряд ли кто-то сможет объяснить всё). И потому я попробую нащупать какие-то ответы на свои вопросы сам.

Для меня Александр Проханов, прежде всего, — писатель и идеолог — Великий Русский Писатель, художник слова, создавший потрясающие художественные полотна, и Идеолог, генератор идей, которые могут и должны спасти Россию (и, следовательно, мир). Второго писателя, равного по величине и масштабности, по вселенской всеохватности, — в России, а, соответственно, и в её глобальных окрестностях, нет (к великому моему сожалению, писательство вообще в контексте повсеместной деградации человечества вырождается в сочинительство забавно-похабных историй и псевдолитературную гламур-попсу: скажем, модные нынче пелевины, быковы, улицкие, ерофеевы… при всех их потугах и лукавых мудрствованиях — на Русского Писателя не вытягивают даже в совокупности. Проханов, при всём его авангардизме и нонконформизме, — это классический Русский Писатель во всей полноте этого ёмкого понятия, сложившегося в ХVIII — ХХ веках).

Равновеликого и даже приближающегося к нему по уровню и силе мысли идеолога — не существует. Это факт, с которым многим именитым политологам, публицистам, аналитикам, шаманам от социологии, политколдунам и придворным "идеологам", несмотря на их "лавровые венки" и амбиции, придётся смириться.

И потому я вкратце, в силу способностей и возможностей, попытаюсь представить Александра Проханова в двух этих ипостасях, которые по существу слиты и нераздельны в нём — едином и неделимом — как два проявления одного безграничного и, безусловно, ниспосланного Свыше таланта.

С ранней прозой Проханова и его репортажами из "горячих точек" я знаком недостаточно хорошо. И потому не могу судить о них аналитически, чего, собственно, никогда и не делаю. Есть ощущение, впечатление — обобщённое восприятие, которое порою бывает точнее и богаче любого анализа. Проханов того, репортёрского периода своего творчества, мне видится почему-то более близким даже не к Кольцову, Кривицкому или Симонову, как к военным журналистам, — хотя он и не уступает им ни в образности, ни в точности, ни в мастерстве… — но, скорее, к Хемингуэю. И у одного, и у другого вселенское мировоззрение зарождалось именно там, вне своей страны, на чужих землях, в горнилах войн, если говорить прямо, колониальных, имперских войн. Видимо, надо было пройти эти испытания мировым огнём, чтобы писать так. Каждому своё. "Старина Хэм" сделал многое, но остановился там, где ему был положен предел. Проханов пошёл дальше. Но не сразу.