Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 21-30
Гуманизм — это вечный инвариант всех культур и народов. В тот момент, когда мы приравниваем гуманизм к Западу, а Запад — к негативу, мы уничтожаем гуманизм, свой гуманистический потенциал. Это первое.
Второе. Развитие — есть мечта всех народов мира. О развитии говорят древнейшие легенды и сказания, о развитии говорят величайшие тексты мира. Нельзя по причине того, что линейная модель развития является ложной, отказаться от развития вообще.
Да, существовали величайшие взлёты и падения. Да, после этих падений людям казалось, что позади Золотой век. Но нельзя в целом отказаться от развития, не отказавшись от Бытия, как высшего принципа. Отказавшись от Бытия, как высшего принципа, и присягнув Небытию, то есть смерти, мы оказываемся в ловушке гностицизма. В чистом виде.
Поэтому всегда были и всегда будут великие противопоставления: развитие — деградация, гуманизм — антигуманизм.
Линейная теория прогресса — упрощённый и неверный вариант развития. Марксистский вариант никогда ни о какой линии не говорил. Для этого (и об этом говорили все учителя марксизма, что известно начиная с первого курса института, а то и ранее) был выдуман принцип диалектической спирали, по которой это всё восходит. На самом деле всё ещё намного сложнее.
Существуют страшные срывы, страшные падения. Человечество может упасть куда угодно, но это не значит, что развития нет. И это не значит, что оно не является благом.
Жизнь — есть один из триумфальных этапов на лестнице развития. За ними следуют следующие этапы — разум. За ними будут новые этапы… И всё это восхождение и есть высшее благо, стремление к высочайшему идеалу.
В чём разница между Россией и другими странами мира? Разница заключается в том, что Запад действительно создал определённый вариант развития. ВАРИАНТ развития. Он не развитие изобрёл вообще, а создал определённую модель развития. И назвал её проект Модерн. 500 лет он действительно реализовывал эту великую модель — Модерн.
Русские никогда не хотели реализовывать эту модель. Они всегда считали, что у них есть альтернативная модель развития. Модель, отличающаяся от западной, и при этом являющаяся развитием. Русские не проклинали развитие во имя некой примордиальной традиции или чего-нибудь ещё. Это делали глубоко восточные народы. Русские считали себя альтернативным Западом, и они объективно являются им и только им.
В той мере, в которой Россия православная страна, она является страной христианского, то есть западного, мира. Но она является страной альтернативного христианского мира, правопреемницей Византии, которая была альтернативой папскому Риму.
Эта альтернативность уходит в бездны истории, ибо, когда римляне мстили Греции в античную эпоху (при том, что у них было с Грецией глубочайшее переплетение, у них была и ненависть), они, срывая греческие непокорные города, писали: «Месть за Трою», — ибо они считали себя троянцами, а греков ахейцами, воевавшими с троянцами. Так говорили мифы и художественные произведения, которые в данном случае важнее, чем историческая правда.
«Энеида» Вергилия для западного, да и мирового сознания, важнее, чем историческая правда, ибо именно по этой «Энеиде» веками и веками училась западная элита, да и мировая в целом. «…Да помнил, хоть не без греха, из Энеиды два стиха»…
Так вот, повествование «Энеиды» об Энее и его отце Анхизе, отсылающее к Криту, есть следующая ступень, когда мы сходим в то, что Томас Манн называл «колодцем истории». Есть ещё более древние ступени. И когда из них начинается обратное движение, когда ты дошёл до конца, оказался у бездны и поднимаешься назад, ты видишь всю эту лестницу. И понимаешь, что Запада всегда было два. Что Запад Александра Македонского и Запад классического Рима — это два разных Запада, но это два Запада.
Никогда нельзя лишить Россию статуса альтернативного Запада. И более того, именно потому, что Россия является альтернативным Западом, основной Запад не любит её больше, чем всю Азию, вместе взятую. Даже если вся Азия будет воевать с Западом и пытаться его уничтожить, классический Запад, не только англо-саксонский, но и мировой, никогда не признает Россию. Потому, что признав её, он соглашается на альтернативу. В условиях же действительного собственного исчерпания — а эти условия (и тут Игорь Ростиславович абсолютно прав) возникли ещё в XIX веке и зафиксированы Шпенглером и многими другими — в этих условиях он должен передать России пальму первенства. А он не хочет.
Он этого не хочет сделать именно потому, что это альтер эго. Это нечто близкое и, одновременно, бесконечно далекое. Католицизму православие ненавистно больше, чем дзен-буддизм или индуизм. Потому что то — чужое. А это — конкурент на одном поле. И так на любых этапах истории.
Да, марксизм был западничеством. Но он был альтернативным классическому Западу западничеством. И именно его альтернативность и была принята Россией и трансформирована ею в соответствии со своей глубочайшей традицией или тем, что называется ключевыми социокультурными кодами. Так устроена Россия.
Теперь немножко о том, что нравится больше всего нашим нелиберальным антикоммунистам.
Я-то считаю, что история России начнёт поворачиваться в нужную сторону тогда, когда нелиберальные (я не знаю, как их назвать — консервативные, ультраконсервативные, любые другие) антикоммунисты перестанут быть антикоммунистами и антисоветчиками. А признают простейшую вещь: сначала возникает союз сил, демонтирующих Сталина; потом возникает союз сил, демонтирующих советское вообще; потом союз сил, демонтирующих имперское, — возникает немедленно. Все события последней истории просто в очередной раз прояснили, в какой степени это всё связано друг с другом. А потом всё это приходит по русскую душу. Выясняется, что вообще русский дух есть мерзость.
Нельзя разорвать эту цепь в действиях противника. Никогда ни один последователь или противник, если он не притворяется, не кривляется, не надевает на себя маски, не оторвёт одно от другого. Никому Сталин и этот советизм не нужны. Все хотят окончательной разборки с русским духом.
Значит, каждый белый или любой другой патриот, который действительно верен России, на этом этапе (после того, как с такой беспощадностью снимаются маски на Западе и внутри страны) должен отказаться от антисоветизма, антикоммунизма и всего, что это породило.
Он должен переосмыслить для себя советизм и коммунизм в любом, сколь угодно близком ему, духе. Но он отрицать это уже не может, не оказавшись в совсем другом лагере, совсем не в том, в который зовёт его дух патриотизма. Он немедленно оказывается по другую сторону баррикад. Этого нельзя допустить.
Что же касается самых глубоких вещей, связанных с развитием, то тут гипноз антизападничества (а именно антизападничество есть код наших почвенных сил и, к сожалению, это не первое столетие длится) просто мутит голову, мутит разум. Как только принимается концепция альтернативности, концепция того, что Россия — есть альтернативный Запад, а не анти-Запад… По отношению ко всему остальному — к гуманизму, прогрессу, развитию в целом — должна быть принята совершенно другая система критериальности. Нельзя называть все это злом потому, что классический Запад называет это добром. Тем более что он сейчас — в своем постмодернистском виде — уже отказывается называть это добром.
И тут возникает парадоксальная связь между постмодернистским западничеством и нашими антизападниками (они же почвенники, они же контрмодернисты, или, как им кажется, премодернисты). Здесь наиболее тонкая коллизия, конечно, связана с Хантингтоном. Хантингтон — это серьёзно. К сожалению, мне кажется, что это серьёзно-то в основном в политическом, а не концептуальном смысле, но в связи с этим я что-то расскажу.
Как-то так произошло в моей жизни, что меня никогда не тянуло в одну из стран мира под названием Соединённые Штаты. Так сложилась жизнь. По многу раз бывал в очень многих странах, и как-то так дорога моя никак не пролегала туда. Это не значит, что я никогда не вёл никакого диалога: я всегда вёл его и буду вести. Но как-то так меня туда не манило. Никак.
На что справедливо сами США отвечали сдержанным негативизмом в мой адрес, и это было совершенно правильно.
Нечто другое произошло один раз. В самом-самом конце эпохи Ельцина одна из крупнейших впоследствии фигур западного истэблишмента, занимавшая официальное положение в Москве, а потом в руководстве Соединёнными Штатами, стала заигрывать со всеми фигурами из другого лагеря, со всеми людьми, которые не относятся к этому классическому западничеству, в том числе и с вашим покорным слугой.
Так состоялся мой единственный за всё это время визит в Спасо-Хаус, в резиденцию американского посла, где на меня с ужасом смотрели наши западники, приходящие туда… я не знаю… каждый день (шучу)… Это не к вопросу о том, кто у каких посольств шакалит, нет. Это просто к вопросу о том, что, являясь ревнителями Запада вообще, и Соединённых Штатов, в первую очередь, они, естественно, оказались гораздо ближе к самим американцам, чем те, кто выражали и продолжают выражать глубокие сомнения по поводу искренности американских намерений дружить с Россией, а также искренности намерений США вести мир по ступеням прогресса и гуманизма.
