Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи

На остановке, ожидая автобус, у дупла в старом карагаче я вдруг заметил синицу. Домовитая, чуть нахальная, эта птица, как и везде, чувствовала расположение человека и занималась своими делами так уверенно и сноровисто, что, наблюдая за ней, я зевнул свой автобус… Стойте-ка, но больших синиц в Алма-Ате, кажется, не должно быть! Кто-то давно мне рассказывал: не может синица преодолеть с севера больших пустынных районов… Максим Дмитриевич, выслушав мой рассказ о встрече с синицей, улыбнулся: «Все правильно. Не было. И очень мы горевали об этом. В наших садовых местах эта работница очень нужной была».

В шестидесятых годах местные натуралисты решили помочь синице одолеть пустыню на самолете. В областях Омской, Пермской, Новосибирской было поймано шесть с половиной сотен белощеких желтеньких птиц и доставлено в Алма-Ату и окрестности. Город сердечно встретил переселенцев. Дуплистых старых деревьев сейчас всюду недостает – развесили для синиц домики. И прижились птицы! Сейчас их многие тысячи. Великолепно чистят сады, радуют бодростью постоянной и песней: пинь-пинь…

В гнездо синица кладет нередко больше десятка яиц. И каждый год маленький птичий народец расширяет свою территорию возле гор. Из стариков-переселенцев вряд ли кто остался теперь в живых. А новые поколения синиц считают своей родиной лесные окрестности и сам большой город с именем Отец яблок.

• Фото В. Белоусова (из архива В. Пескова). 17 июня 1984 г.

Июньская ночь

Сидя у костерка, вспомнили давний обычай. Зимой, в Спиридонов день, «часобитчик», звонарный староста Архангельского собора в Кремле, докладывал царю, что «отселе зачинается возврат солнца с зимы на лето, день прибывает, а ночь умаляется». За хорошую весть царь жаловал старосту двадцатью четырьмя серебряными рублями – по числу часов в сутках. В июне, под Петров день, блюститель «часобитий» сообщал, что «отселе зачинается возврат солнца с лета на зиму – день почнет умаляться, а ночь прибывати». За эту весть старосту заключали на сутки в темную камеру Ивановской колокольни.

Наш костерок – тоже символически пограничный: рекордно день долог, ночь коротка. Живая природа этот рубеж отмечает цветением липы, созреванием земляники, в пластиковом мешочке у нас с внуком десяток подберезовиков. Ранние эти грибы называют колосовиками. И верно: стеной к опушке подступает усатая сизая рожь.

Июньский рубеж замечаешь и в птичьей жизни. Дней десять назад лес полон был голосов. Сейчас в лесу тесно от зелени. А голоса поредели. Дрозды не поют, а лишь верещат, оберегая ставшую на крыло молодь. Орут, взлетая неожиданно из кустов, молодые вороны, поет зяблик. Стыдливо-запоздалый голос кукушки. Стонет горлица на припеке. В березняках можно подразнить еще иволгу. Свистнешь: «фиу-лиу», и она тебе флейтой: «фиу-лиу».

К заходу солнца дневные певцы умолкают. На вечерней заре бывают минуты: кажется, все живое затаило дыханье – провожает светило. Большое, красное, в летних розовых облаках, солнце прощальным лучом достигает березы, растущей в темноте елок. С минуту горит на белой коре румянец. И гаснет. В ельники пришла ночь. А на опушке светло. Заря долгая. Наблюдаем, как в ельники с разных мест собираются на ночевку сороки. Наш костерок их смущает: шумно стрекочут, взлетают и снова садятся. Наконец с характерным приглушенным стрекотанием – «все в порядке!» – они занятно ныряют сверху в еловую темноту.

Вечерние голоса приходят на смену дневным. В овражке, заросшем черемухой и крапивой, по-весеннему сходит с ума соловей. Кричит коростель. И непрерывно, как заведенная, трещит камышовка-сверчок. Две утки пикируют из-за леса на розовый отсвет болотца и плывут, как два утюжка, оставляя усы на воде.

Мир освещается только зарей. Но при этом свете находим вблизи от костра два больших подберезовика. Белая бабочка садится к огню обсушить намокшие от росы крылья. Туман, смешанный с дымом от костерка, заволакивает низины. Из пахучего теплого покрывала торчат лишь макушки кустов.

Границу ночи и вечера обозначили две совы. Они сидели, как видно, где-то поблизости. Одна из них с любопытством скользнула вниз у костра и царицею ночи полетела над рожью.

Еще можно разглядеть на часах стрелки. Последний автобус на Калужском шоссе пройдет через час. По пояс в росной траве идем к остановке. Все смолкло: соловей, коростель. И только какой-то крошке полагается петь и ночью: «ти-ти-тили-тю…»

Автобус шел без единого пассажира.

– Заблудились, что ли?.. – с любопытством спросил шофер.

Дорога местами ныряла в разливы тумана. Над лесами еще виднелись блеклые перья зари. И вот-вот должна была засветиться полоска неба и на востоке.

• Фото автора. 24 июня 1984 г.

Хакасия

У Сибири тоже есть юг. Таймырским носом земли, прилегающие к Енисею, далеко углубляются в Арктику, тут льды даже летом. И в это же время на юге Красноярского края – жара под сорок, зреют арбузы и помидоры. Винограда нет, но издавна это место именуют «сибирской Италией».

Глянув на карту, вы увидите: южная противоположность Таймыра называется Хакасией. Административно – автономная область, географически – место, где жаркая степь живет в окружении гор. Она и жарка потому, что горы не дают прорваться сюда ветрам – ни влажным западным, ни холодным северным.

Проезжая, тут видишь множество пастбищ. Бесчисленные курганы – свидетельства давней и долгой жизни в этих степях. К реке Абакану тут жмется сейчас крупная современная промышленность. А горы нелюдимы, малодоступны. И если бы вы захотели увидеть дикое, еще не тронутое топором царство, то надо от города Абакана подыматься вверх и вверх по реке.

За городком Абазой начинается это царство, мало кому доступное, – река Абакан норовиста, и лишь одиночки в местной конструкции лодках, похожих на щук, одолевают порожистый бег воды. Чужак, новичок тут почувствует себя неуютно. Но, раз проплыв Абаканом, этот край уже не забудешь. Жемчужина здешних мест – Телецкое озеро – уже Алтай, не Хакасия. Но Абакан, поглядите на карту, синим хвостом своим близко подходит к Телецкому озеру. Все, кто помнит озеро и тайгу на его берегах, легко представят себе чары горной Хакасии.

И хороши места, где степь исподволь начинает холмиться, а горы цепочкой синеют на горизонте. Они округлы, еще и пологи. Возле них по равнинам пасутся овцы, видишь косяки лошадей. Тут же находят себе приют самолеты и вертолеты, несущие службу в горах.

В поселке Таштып изумрудно-зеленое летное поле почему-то любят посещать лошади. Дни нелетной погоды тут часты, и лошадей прямо-таки тянет ходить между задремавшими самолетами. Слышу слово «Таштып», и в памяти сразу же возникает эта картина: двухкрылые летуны на приколе и табун лошадей с мальчишкою-пастухом.

У Таштыпа хакасская жаркая степь подступает к горам.

• Фото автора. 30 июня 1984 г.

Пчелиный враг

Июньский полдень в пойме реки. Цветет липа. Медовый запах плывет над лугами. Шмели и пчелы летят, огруженные соком цветов. Где-то должна быть пасека… Находим ее под пологом растущих островком лип и развесистых ветел. Ровный, спокойный, здоровый гул стоит под деревьями. Пахнет медом, дымком. Два пасечника попыхивают дымарем, третий в громадном котле над костром плавит воск. Кричит по соседству в лугах коростель, запоздало кукует кукушка. У опушки слышно: косцы точат косы. Умиротворяющие звуки и краски! В такие минуты кажется: нет на земле ничего плохого, все живет в радости и покое. Чувство обманчивое. Но все же есть в громадном явлении под названием жизнь такие вот островки. С этой мыслью и со словами «Принимайте гостей!» приветствуем пчеловодов. Пасечники здороваются, но как-то невесело. Поясняя эту свою невеселость, один говорит:

– Завелся, проклятый…

На указательном пальце у пчеловода – живая ничтожность размером с чешуйку просяного зерна. Невзрачное, малоподвижное существо. Но мы понимали, что означает его появление. Уже полтора десятка лет пчеловоды всего мира проклинают клещевое заражение пчел с названием варроатоз.

Клещ появился нежданно-негаданно и буквально на глазах распространился по континентам. Сотни тысяч пасек им обескровлены, некоторые вовсе перестали существовать. Убытки исчисляются миллиардами. Явление это сравнимо с распространением колорадского жука. Разница в том лишь, что жук пришел к нам с запада, а клещ – с востока, да еще в том, что скорость распространения клеща намного превысила скорость жука, чему способствовал человек с его самолетными перевозками, с бесконтрольным переселением пчел.