Петр Оленин-Волгарь - Всемирный следопыт, 1930 № 01
Мы спешились. Наших лошадей взяли проводники. Некоторое время они с любопытством за нами следили, потом повернулись на живот и заснули. Я опустился на колени и начал внимательно рассматривать трупы насекомых.
Растянутый и высохший яйцеклад отдельных самок был глубоко вонзен в песок. Я раскопал почву и на глубине семи-восьми сантиметров с чувством удовлетворения нашел бледно розовую кубышку. Она не была, как у других саранчовых, покрыта корочкой из слипшихся частиц земли: оголенные яички, похожие на малюсенькие бананы, плотно налегали друг на друга, образуя упругий и нежный огурчик. В кубышке было девяносто пять яичек; из каждого такого яичка должен был вылупиться прожорливый саранчук.
Дальнейшие раскопки превзошли все мои ожидания. На одном квадратном метре залегало около ста двадцати кубышек. Следовательно, до двадцати трех тысяч саранчуков могли отродиться на площади обыкновенного письменного стола!..
— Да они сожрут весь Лебаб! — отчаянно вскричал Абдулла.
Я послал его отыскивать кубышки по линии меж песков, а сам взял направление, перпендикулярное к началу его движения: таким образом можно было приблизительно определить общую площадь заражения.
Передо мной с безотрадным однообразием стал возникать за бугром бугор, Кварцевым блеском сверкал песок. Он был упруг и податлив. Солнце осторожно накаливало кожу лица. Я вспомнил о Черных Солончаках и повернул к лошадям: слишком много времени могли отнять тяжелые и топкие увалы.
— Километров десять будет… квадратных! — крикнул мне издали Абдулла.
— Ну, хватили! А впрочем… чорт ее знает.
Мы разбудили проводников и поспешно тронулись дальше, держа направление на юг. Перед каждым скоплением мертвой саранчи Абдулла слезал с седла и привычным движением выкапывал саранчуковые кубышки. Неправдоподобной плотности саранчовая залежь простиралась до самых солончаков.
Они открылись перед нашими глазами бесконечным и мрачным видением. Были они похожи на тусклое зеркало, отливающее таинственные внутренним светом. С края, где злостный избыток соли был до предела насыщен влагою воздуха, черная глина хлюпала под копытами жидким и сверкающим месивом. Дальше к центру солончаки были тверды, упруги и звонки.
Я пустил Могучего иноходью. Конь вытянул шею и вдохновенно поплыл над мрачным паркетом, рассыпая дробный и чистый звук. Ноги его мелькали с зачарованной быстротой. В плавной стремительности колыхалось короткое тело, трепетала густая монгольская грива.
Преломленные лучи солнца с затаенной злобой отражались от черного диска солончаков. Казалось, что солнце в полном затмении навзничь легло на землю, и мы едем по этому мертвому солнцу, изливающему из недр своих зловещий рассеянный свет.
Больше часа пересекали мы равнину солончаков.
Потом были бугры, увалы, увальчики, гребни и знойные ложбины, прикрытые девственными зарослями селина. Желтые горбы, голубая глазурь неба, безлюдье, дичь. Белобрюхие стада антилоп-джейранов; спокойная гибкость их движений, в которых было больше наивного любопытства, чем звериного страха. Стремительная упругость прыжков дикой кошки; пепельная шкурка ее нежно рябила точками черных пежин. Тугая медлительность черепах. Панические зигзаги розовых ящериц. Смехотворно грозные позы варанов, которых туркмены зовут «зем-зем» и чьи ликующие шкурки идут за границу на выделку «крокодильих» портфелей и туфелек для пресыщенных дам. Остановки ради кубышек, когда рыжий Иль-Мурад в глупом нетерпении хлестал камчою коня и надоедал назойливым причмокиванием губ.
Тени прятались под брюхо коням. Близился полдень.
На склоне уродливого бугра плотною массой желтели трупы саранчи. Я склонялся в своих вычислениях, построенных больше на теории вероятности, чем на простых правилах умножения, к тому, что цифра зараженной площади доходит уже до ста квадратных километров. Но как ни утомительно было в дурманящий зной рыться в огнедышащем песке, надо было исследовать и это крупное скопление трупов.
— Боюсь слезть с лошади, — нетвердым голосом сказал Абдулла. — У меня кружится голова и красные круги перед глазами.
Я спрыгнул с седла и опустился на колени. Пот сразу смочил лицо. Песком обожгло руки, Я поднялся. Через подошву сапога настойчивыми струйками проникал жар. В гневном нетерпении топтался на раскаленном песке Могучий. Я не выдержал и вскочил в седло.
Было одиннадцать часов утра.
Солнце стояло над головой, неподвижное и роковое. Зной потоками вспыхивающих игол изливался на обожженное тело. Воздух стеклянной массой струился над песками. Пески накаливались и дрожали, объятые бредом солнечной лихорадки. С коней лился пот. Я чувствовал: кипящей кровью набухает голова и лопаются, как каштаны, последние мысли.
— Товарищ… я сейчас… свалюсь, — прохрипел сзади меня Абдулла.
— Держитесь, — грубо сказал я, не оборачиваясь. — Нечего хныкать. — Повернувшись боком на седле, развязал куржум и вынул мохнатое полотенце. — Возьмите и обвяжите голову, а то еще удар хватит!
Кровь настойчиво била в виски. Пот слепил глаза и солонил губы. По спине и затылку прыгали огненные блохи. Голова тяжелела и казалась невообразимо большой.
Проводники остановились. Иль-Мурад нагайкой тыкал вперед; Анна-Бахим недоверчиво качал головой и пальцем показывал влево. Кони яростно крутились на вершине увала.
— В чем дело? — спросил я Абдуллу.
— Рыжий говорит, что нужно ехать в Беик-тепе не сворачивая. А толстый боится, что мы попадем в непролазные Высокие Бугры.
Иль-Мурад не внушал мне доверия. Этот легковесный хвастун с прямолинейностью тупого и равнодушного ума вел нас все время по одному направлению: он не видел роковых котловин и провалов, не замечал скрытых примет пустыни, по которым можно было угадывать необходимые отклонения от мысленно намеченного пути.
— Пусть нас ведет Анна-Бахим — приказал я Абдулле, и мы свернули влево.
Сыпучий путь потянулся меж бугров — гладких и сверкающих как бычьи пузыри. Потом бугры сомкнулись и встали перед нами в насмешливом безмолвном ожидании. Мы приблизились к крутой их подошве и затянули поводья, Анна-Бахим склонился с седла и стал рассматривать песок под ногами лошадей. Лицо его налилось кровью, шея вздулась и пот торопливо капал с коричневого носа. Иль-Мурад тотчас же подъехал к нему и рукою показал назад.
— Башим агартма! Не морочь голову, — крикнул я рыжебородому хвастунишке.
Лошади, тяжело виляя крупом, взобрались на бугор. Впереди был все тот же ликующий и наглый простор пустыни, завешанный вдали желтоватой мглой.
Лошади, по колено погружаясь в песок, спустились с увала. И у подножья его мы увидели черные точки ослиного помета.
Это было откровение. Мы стояли неподвижные и наслаждались скромным видом естественных знаков, указывающих на то, что здесь проходили одомашенные животные, а следовательно и человек. Анна-Бахим горделиво улыбался. Абдулла спрыгнул с седла и недоверчиво потрогал сухие твердые комочки. Они лежали разорванными четками, выброшенные на ходу за ненадобностью каким-нибудь равнодушным вислоухим ослом. Но для нас они были звездами земли, по которым можно было и днем держать путь через пустыню.
И мы тронулись по этому овеществленному следу.
Бугры расступились. Словно отодвинутые чьей-то нетерпеливой и властной рукой, они изломанной линией протянулись на северо-запад. Перед нами открылась белая ложбина. Анна-Бахим привстал на стременах, и чалый метис его перешел сразу на короткий галоп. Я обогнал этого цыбатого урода и увидел впереди себя влажную яму, зияющую среди песков.
Это был кем-то разрытый и брошенный родник; подпочвенной водой из поверхностных пластов земли он наполнил яму до краев.
Лоснятся седла и качаются освобожденные стремена. В сладком нетерпении лошади вытягивают шеи. Жадно глотает Могучий, потом внезапно задумывается, раскрывает рот, и вода через желтые зубы струится на песок. Он вновь тянется к яме, нервничает и с истерическим визгом бьет задом коня Иль-Мурада. В беспокойном огорчений лошади топчутся по влажному песку. Они продолжают хватать воду и, стуча резцами, выплевывают ее обратно.
Я зачерпываю горсть и пробую: вода горько-соленая.
Покорно и молча едем дальше.
Не отъехали мы и пяти километров от горького родника, как пустыня неожиданно вздохнула. Под конскими копытами зашептал стремительный песок. Мрачные клубы пыли метнулись в сторону. Ближние бугры, словно упрямые распылители, подули песочным ветром. Перекатываясь через голову, пронеслись мертвые от страха верблюжьи колючки. Я вынул из куржума плащ. Иль-Мурад развязал платок, опоясывавший халат, и обернул им затвор винтовки. Абдулла застегнул ворот. Даль бугров пожелтела, словно малярик, потемнела и пропала.
Мы тронули лошадей собачьей рысью.
