Лев Шейнин - Проклятое клеймо
Выслушав это заявление (оно было высказано достойным представителем тех кругов, которые упорно сопротивляются стремлению многих перемещенных и обманутых людей вернуться на свою родину), немецкий журналист пишет: «Повсеместно люди, с которыми мы говорили, были распропагандированы, запуганы и больны. Больны не только легочными и сердечными заболеваниями, — им не хватает родной украинской земли».
Кто же задерживает советских перемещенных лиц?
Однажды в комитет «За возвращение на родину» (он находится в Берлине) обратился гражданин Евгений Гринюк, возвратившийся со своей женой и сыном из Бразилии. Гринюк заявил, что он и его семья хотят вернуться на родину, которой их лишили. В Берлине Гринюк имел неосторожность остановиться в гостинице, расположенной в западном секторе. Как только Гринюк посетил комитет и заявил о своем желании вернуться на родину, он и его жена были арестованы полицией и зачем-то направлены во Франкфурт-на-Майне. Может быть, полицейские чины считали, что перемена климата изменит решение Гринюка вернуться на родину? Может быть, они рассчитывали, что тюремная камера устроит Гринюка больше, чем Бразилия?.. Словом, мало ли что может быть..» Важнее другое: во Франкфурте-на-Майне Гринюка отдали под суд, и жрецы франкфуртской Фемиды приговорили его к тюремному заключению на десять месяцев… Более того, заботясь о судьбе подсудимого, милостивый франкфуртский суд добавил в своем приговоре, что по отбытии наказания Гринкж обязан возвратиться в… Бразилию. Есть еще судьи во Франкфурте-на-Майне!..
Не намерена отставать от франкфуртских коллег и мюнхенская юстиция. За аналогичное «злодеяние» она держит в тюрьме гражданина Вербицкого. Решив вернуться на родину, Вербицкий имел неосторожность прямо написать об этом письмо в комитет. Он резонно полагал, что переписка с комитетом — его частное дело и что в желании человека вернуться домой нет состава уголовно наказуемого деяния. Вербицкий, кроме того, наивно верил, что конституция Федеративной Республики Германии охраняет тайну личной переписки.
Впрочем, разочаровался не один Вербицкий. В Ганновере, например, письма, отправленные комитетом, не доходят до адресатов, так как передаются полиции и не возвращаются.
Ганноверская полиция забавляется по-своему — она сжигает письма, адресованные советским гражданам. Понимают ли организаторы этого полицейского произвола, что, сжигая письма, невозможно сжечь то чистое и высокое чувство, которое неодолимо влечет человека на его родину, даже когда он перед нею виноват?
Тысячи советских людей, оказавшихся в бедственном положении на чужбине, законно надеялись, что после установления дипломатических отношений между СССР и Федеративной Республикой Германии будут созданы благоприятные условия для возвращения советских граждан на свою родину. Факты, однако, говорят о другом: эти люди подвергаются судебным репрессиям и полицейским преследованиям.
17 сентября 1955 года в газете «Известия» был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» Конечно, этот документ, являющийся ярким выражением гуманной политики Советского правительства, поставил клеветников в тяжелое положение. Но они продолжают клеветать, обманывать и угрожать.
В лагерях среди советских граждан распространяются грязные листовки. Изготовляют их не только в Западной Германии, но и за океаном. Перед нами одна из таких листовок. Написанная тем ерническим языком, которым отличались полвека назад черносотенные издания, она превосходит их по своему цинизму, безграмотности, тупому и косноязычному изуверству.
Автор листовки — человек, что называется, с размахом. Стремясь помешать добровольному возвращению на родину обманутых людей, он «дерзает» призывать «влиятельных особ в США к тому, чтобы они создали из себя Всеамериканский Центр для Реального Спасения Беженцев из-за Железного и Бамбукового Занавеса».
Далее он предлагает немедленно пустить в ход всю пропагандистскую машину:
«Спешно потребны толстокожепробойные и меднолобосверлильные выступления радио- теле- киноговорителей, проповедников и ораторов…»
Листовка заканчивается такими словами:
«Благонадежные! За дело!
Организационно-действующий инициатор
А. Говалов».
В левом нижнем углу листовки этаким маленьким шрифтом «инициатор» взял да и тиснул свой почтовый адрес, из коего, увы, с очевидностью явствует, что вопли мистера Говалова испущены… в Нью-Йорке.
Впрочем и без этого ясно, что если листовка и написана бывшим русским под чью-то диктовку, то был он русским очень давно и скорее всего городовым, тем самым усатым, при свистке и шашке, царским городовым, о которых дети наши знают только по произведениям классической литературы.
Эта листовка, изготовленная в Нью-Йорке, заставила нас вспомнить об одном любопытном документе, который нашел себе место в официальном вестнике конгресса США, выходящем в Вашингтоне. В номере от 11 мая 1955 года «Конгрэшнл рекорд» (так называется этот вестник) опубликовал меморандум о развертывании подрывной работы против СССР и стран народной демократии. В нем прямо предлагается обсудить мероприятия для массового использования перемещенных лиц в качестве шпионов и диверсантов…
Но тысячи советских граждан, томящихся на чужбине, стремятся домой, на родину, готовую их принять и вернуть к жизни. И в этом им не смеют мешать ни бывшие царские городовые, ни сегодняшние ганноверские полицейские, ни судьи из Франкфурта-на-Майне, ни авторы меморандумов из «Конгрэшнл рекорд» — не смеет никто! Не смеет потому, что право вернуться на родину — их неотъемлемое человеческое право, право их совести, их сердца.
И пусть вспомнятся тысячам людей, насильственно оторванным от родной земли, прекрасные и вечно живые слова Тургенева:
«Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится».
Индюк президента
1Хотя Джемиль Баяр носил ту же фамилию, что и президент Турецкой республики, в их положении была некоторая разница. Президент Джеляль Баяр жил в столице Турции Анкаре, в президентском дворце, и согласно конституции являлся верховным главнокомандующим вооруженными силами республики. Банкир и миллионер, он до избрания его президентом был много лет министром экономики, а затем премьер-министром.
Джемиль Баяр Hie был ни президентом, ни премьером, ни министром, ни миллионером. И жил он не в столице, а в окрестностях Стамбула, в маленьком рыбачьем поселке Арбаш, где в глиняной мазанке умирал его старый отец Закир, почитаемый за мудрость всеми рыбаками побережья.
Джемиль тоже был рыбак, как, впрочем, и все его соседи. И так как рыбаками были и его отец, и дед, и прадед, то Джемиль был хороший рыбак. Несмотря на молодость, он безошибочно предсказывал погоду, точно определял на глаз силу шторма, наперечет знал излюбленные места плоской коричневой камбалы и полосатой серебристой скумбрии. Он сам плавал как рыба и шутя переплывал Босфор, не понимая, почему этот узкий водный коридор вызывает столь жгучий интерес иностранных дипломатов, настроивших именно здесь, на берегу Босфорского пролива, свои вычурные летние резиденции, купальни и пляжи.
Из этого нетрудно понять, что в отличие от его однофамильца Джемиля не интересовали политика, дипломатические интриги и дарданельская проблема, а также связанная с нею конвенция Монтре. В еще большей степени Джемилю были чужды не только миллионы, но даже единицы лир. Обычно он имел дело с медными, замасленными курушами, потому что ни смелость, ни тяжелый труд рыбака, ни штормы, застигающие в открытом море старые рыбачьи фелюги с дырявыми, позеленевшими от древности парусами, ни даже хорошая удача в лове не являются в Турции основанием для близкого знакомства с ее величественной лирой.
Тем не менее Джемиль был счастлив, как можно быть счастливым в 25 лет, когда мускулы играют, как котята, под смуглой от солнца и моря кожей, блестят черные, как маслины, веселые глаза, сверкают зубы, не знавшие дантиста, и все на свете кажется ласковым, как родное море, приветливым, как солнце, и прекрасным, как сама жизнь. Был он счастлив еще и потому, что в том же маленьком поселке, совсем недалеко от его мазанки, жила, улыбалась, смеялась и пела маленькая, гибкая, ловкая Хайшет, с золотистыми, как барабулька, глазами, и потому, что радостнее всегоона смеялась и пела, когда рядом с нею оказывался Джемиль.
Уже мудрый Закир шептался по ночам с матерью Джемиля о том, что их сыну, видать, по душе маленькая Хайшет, и о том, что она тоже дочь честного рыбака, ни разу еще не терявшего своих сетей, никогда еще не обидевшего соседа и всегда охотно, в любой шторм выходящего в море на выручку товарищей, попавших в беду. Ничем не могла опровергнуть мать Джемиля доводы своего мужа, а все-таки отмалчивалась, ревнуя единственного сына к будущей его жене, как ревнуют своих сыновей все матери на свете: рыбачки и министерши, крестьянки и губернаторши.
