Виктор Кожемяко - Время борьбы

Иногда говорят: впитал любовь к чему-то или к кому-то с молоком матери. Ему необыкновенная любовь к Тютчеву передалась от отца. Был Данила Васильевич простым крестьянином, потом – председателем колхоза, сельсовета. И, видимо, знание того, что именно в этом месте, на этой земле, среди этой природы появился на свет и возрос тютчевский гений, произвело еще с ранних лет столь сильное впечатление на крестьянского мальчика, что потянулся он к стихам знаменитого земляка, переходя от простых ко все более сложным. Да так и остался покоренным великой поэзией Тютчева на всю жизнь, передав глубокое свое чувство сыну.

Помню, при первой встрече с Владимиром Даниловичем – было это здесь, в Овстуге, лет двадцать назад – он рассказал мне, что самой большой драгоценностью для отца был сундучок с изданиями тютчевских стихов и книг о любимом поэте. Он так дорожил этим собранием, что в начале войны, перед приходом немцев, закопал сундучок в условленном месте, наказав сыну достать потом, если его не будет в живых.

Кстати, книги из отцовского сундучка, среди которых были старые, дореволюционные, и стали первыми экспонатами первого музея, который молодому учителю В. Д. Гамолину удалось открыть в январе 1957-го (после-то в поисках экспонатов он изъездит всю страну!). Громко сказано: музей. Это была всего одна комната, но – в здании историческом и, самое главное, Тютчева помнящем. Собственно, единственное такое здание сохранилось, и, надо же, сюда поселили супругов Гамолиных!

Дело в том, что здание это было школой, которую в 1871 году построила дочь Тютчева, Мария Федоровна, для крестьянских детей. И школа оставалась тут до самого возвращения Владимира Гамолина. Но вот как раз накануне его приезда рядом открыли вновь построенное школьное здание, где ему и предстояло учительствовать, а в старом устроили нечто вроде общежития для молодых учителей. В комнате, которую он сразу присмотрел под тютчевский музей, предполагали разместить школьную мастерскую. Однако Гамолин стал стеной: музей – и ничего другого! В твердости его характера и поразительной целеустремленности могли теперь все убедиться.

Да и Москва не сразу строилась. В каждом деле важен первый шаг. Началось-то с комнатки, а когда я первый раз сюда приехал, музейная экспозиция давно уже занимала все здание бывшей школы и бывшего учительского общежития. И уже говорил мне Владимир Данилович, что обком партии и облисполком приняли решение о восстановлении главного усадебного дома Тютчевых. Надо было слышать, с какой трепетной радостью он это говорил!

В сценарии овстугского Дня поэзии на 1981 год появляется пункт: «Закладка первого камня в фундамент восстанавливаемого дома Тютчева». А ровно через пять лет, в канун II Всесоюзного тютчевского праздника поэзии, новый музей в возрожденном из небытия родовом доме поэта торжественно распахнул свои двери для тысяч посетителей.

Надо ли разъяснять, что он, Гамолин, без сомнения, был счастливейшим человеком на этом торжестве.

Только вот про местные праздники поэзии стоит еще добавить. Самый первый официально так даже и не назывался. Просто областной краеведческий музей, директор которого Л. З. Школьников горячо поддержал начинания овстугского учителя-энтузиаста, подарил селу в 1961 году бюст Ф. И. Тютчева. У Владимира Даниловича сразу возникла мысль: надо не просто открыть бюст (конечно же, возле музея!), а провести по этому случаю поэтическое торжество, настоящий праздник для всего села. Чтобы как можно сильнее звучало тютчевское слово – и стихи его, и романсы, и, хорошо бы, стихи о нем.

Тут всё село и узнало, что, оказывается, Владимир Данилович – сам одаренный поэт. С импровизированной трибуны, которую составили два сдвинутых борт к борту грузовика, он прочитал и многое из Тютчева, и своё поэтическое признание в любви – ему и землякам:

Иду в поля, вдыхаю воздух,Вобравший свежесть рощ густых...Мне бесконечно дорог Овстуг,Как тютчевский волшебный стих.

Долго в селе говорили про этот день. А учителя Гамолина стали донимать вопросами:

– Данилыч, когда опять поэзию праздновать будем?

Праздновали через год – в следующем июне. Да так и пошло. Сперва был сельский праздник поэзии, затем районный, потом областной и, наконец, Всесоюзный, на который поэты уже не только из Москвы и других городов страны поехали, но и из зарубежья далекого – тоже.

Теперь, понятно, праздник не Всесоюзный, а Всероссийский. В прошлом году в этот день освятили вновь отстроенную церковь – зазвонили над ней колокола. Но для инициатора всего этого и многого другого праздник поэзии на здешней земле стал в прошлом году последним. Неполных три месяца не дожил Владимир Данилович до тютчевского двухсотлетия, которого так ждал...

Анна Сергеевна, супруга его, рассказывала мне, как все произошло. Было 17 сентября – один из самых радостных дней для брянцев, день освобождения от фашистской оккупации. С утра Владимир Данилович посетил вместе с односельчанами памятные военные могилы, а потом ждал «высоких гостей». Когда в музей приезжали издалека, он старался проводить экскурсии сам, хотя почти за полвека вырастил много прекрасных экскурсоводов, которыми справедливо гордился. А на этот раз гости что-то задерживались, и в итоге ему позвонили, что не приедут совсем.

– Он сильно огорчился, – говорит Анна Сергеевна. – «Ну вот, – вздохнул, – им не до Тютчева...» И упал. Сердце остановилось.

Последние слова его были о Тютчеве.

Зная этого человека, я представляю, сколько выдержало его сердце в разные годы. Ведь не очень-то старый, всего 73. Но равнодушным быть никогда не мог – вот в чем суть! А служение памяти Тютчева стало для него служением России.

Я сказал, что он вырастил хороших учеников, и это действительно так. Но все же лучше него никто экскурсии не проводил. Это были необыкновенные уроки любви – к Поэту, к поэзии, к Родине. Так вдохновенно и глубоко, как он читал Тютчева, по-моему, не читает ни один артист. Уж сколько времени утекло после той первой моей встречи с ним, а до сих пор слышится его голос, читающий, может быть, самое трагичное тютчевское, написанное после утраты последней любви:

Вот бреду я вдоль большой дорогиВ тихом свете гаснущего дня...Тяжело мне, замирают ноги...Друг мой милый, видишь ли меня?Все темней, темнее над землею —Улетел последний отблеск дня...Вот тот мир, где жили мы с тобою.Ангел мой, ты видишь ли меня?...

Конечно, во многом он был уникален и неповторим, как всякий талант. Но сегодня, вспоминая Гамолина, обязательно надо сказать, что, слава Богу, в своем подвижничестве, энтузиазме, бескорыстии не одинок он на нашей земле. Взять хотя бы то же музейное дело, родное ему. До него начинал и прославился на всю страну как хранитель Пушкиногорья Семен Гейченко. В Константинове на Рязанщине создавал и с каждым годом продолжал совершенствовать есенинский мемориал Юрий Прокушев. А сколько теперь у нас народных музеев Есенина – в Североморске, Вязьме, Орле... Всех и не перечислить. Народные они потому, что никакого государственного статуса не имеют, а создаются буквально самим народом и для народа. Создатели их – рабочие и учителя, студенты и врачи. Те, кому истинно дорога родная культура.

Наша надежда на таких людей.

Народный артист

Я встретился с народным артистом СССР Евгением Самойловым, накануне его 85-летия в апреле 1997 года.

За день до этой встречи в телепрограмме «Театр+ТВ» ведущая Екатерина Уфимцева принимала очередного гостя. Сравнительно молодой актер. Талантливый. Играл у модного Виктюка, снялся у Муратовой и Рогожкина, тоже модных. А недавно по указу президента стал заслуженным артистом РФ.

И вот, поговорив о разных обстоятельствах вчерашнего и нынешнего актерского бытия, из чего вытекало, в частности, насколько свободнее стала жизнь творца в театре и кино сегодня, ведущая задает сакраментальный вопрос:

– Скажи, Сережа, а о чем ты больше всего мечтаешь?

– Я мечтаю, – приподнято ответил кудрявый собеседник, – сниматься с блестящими западными артистами. Я мечтаю сниматься во всем мире. Я мечтаю, чтобы мои фильмы смотрели в Германии, Америке, в Париже...

Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.

Блестящие западные артисты есть, конечно. Желание, чтобы тебя узнали в Париже и Америке, понятное.

Но невольно подумалось: а мечтает ли этот актер, чтобы его узнали в родной-то стране? Чтобы фильмы с ним смотрели, любили, ждали в сельских клубах и заводских домах культуры, на полярных станциях и пограничных заставах, в научных институтах и на судах дальнего плавания? Как любили и ждали, например, фильмы с Борисом Бабочкиным, Николаем Черкасовым, Борисом Чирковым, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым, Марком Бернесом, Павлом Кадочниковым, Владимиром Дружниковым и, конечно, с Евгением Самойловым, звездой советского кино 30-х-40-х годов, замечательным мастером русской сцены.