Двести Журнал - Журнал Двести
Авторитетное жюри? Да будь оно для знатоков и ценителей фантастики и в сто раз авторитетнее — кого из той же девятки жюри "Странника" сочтут вне фантастики безусловным авторитетом? Ну, скажем, Бориса Натановича. Еще кандидатуры есть?
Для изготовителей и потребителей внелитературных опусов итоги голосования по "Страннику" — тоже не критерий. (Это мы уже проходили по опыту с "Молодой гвардией").
Значит, до признания премии (не книг, не личностей писателей, а _премии_!) еще идти и идти, если мы говорим о Большой Литературе. О низкой литературе речи нет вообще. Так что сколько ни говори, а в обозримом будущем премия и ее лауреаты будут значимы все для тех же квалифицированных читателей фантастики.
А между тем квалифицированный читатель плохо воспринимает навязывание чего бы то ни было — даже если навязывание это прикрывается репутацией Больших Мастеров. Этот читатель знаком с традициями присуждения иных премий и способен определиться в оценке престижа награды. Этот читатель знает, что авторитет премии достигается многолетним трудом, а не простым желанием ее создателей. Он, читатель, никогда не сочтет истиной в последней инстанции коллективное мнение жюри, пусть и состоящего из безусловных лидеров отечественной фантастики и людей безупречных моральных качеств (надо все же помнить о неполном совпадении специфики читательского и писательского восприятия, об уязвимости критериев оценки, о сложных отношениях между школами фантастики и отдельными личностями, о многих и многих нюансах).
Я не собираюсь подвергать сомнению конкретные итоги присуждения "Странников", разве что еще раз скажу: коллизию с так называемым "самонаграждением" хорошего и уважаемого мною издательства надо было предвидеть и предотвратить. Это, увы, не единственный просчет — и дело не в них. Речь не должна идти об итогах. Речь должна идти об _отношении_ к мероприятию и к тем, кто на него пришел. (Мысль эта не моя, но я целиком с нею согласен).
Когда аудитория воспринималась (возможно, даже без ясного осознания этого) лишь как статисты, призванные заполнить зал, когда статус премии, напротив, воспринимался с непомерной серьезностью, могло получиться лишь то, что получилось. Вдобавок ко всему из рук вон плохо была подготовлена вся режиссура представления. Торжественное включение нового светила не удалось. Произошла элементарная реакция отторжения еще и потому, между прочим, что происходящее действо смогло нарушить уже сформировавшуюся атмосферу, если угодно — ауру "Интерпресскона", но не смогло ее заменить собой и вытеснить вовсе. Только и осталось ощущение огромной бестактности, совершившейся на наших глазах. Мероприятие пытались ДОЖАТЬ, публика дожиматься не желала, и в результате избыточного напора в механизме акции что-то треснуло и обломилось. Чувство меры подвело. А честно пытавшихся выправить положение писателей было жалко. Даже неиссякаемого, казалось бы, дара убеждения Бориса Натановича оказалось недостаточно. Он-то пытался разъяснить, почему "Странник" — _хорошая_ премия, а нам представляли _самую лучшую_…
Ощущать себя эдаким Властелином Солнца, наверное, очень приятно. Но и очень ответственно. Заранее уготовив "Страннику" королевские регалии, его создатели приняли на себя и непомерную ответственность. Любые просчеты — от технических до этических — представали стократно увеличенными, а ошибки — не прощались. (Хотя называться могли совсем не те ошибки, о которых действительно бы следовало говорить). А ведь большей их части можно было избежать. Увы…
А на следующий день (и хорошо еще, что _после_, а не _до_) мощным финальным аккордом упомянутого отношения прозвучал доклад Андрея Михайловича Столярова о литературной войне. Создание репутации завершилось. Следует ли говорить, что планировалась совсем _не та_ репутация?
Видимо, нужно хотя бы коротко сказать о мотивах моего выхода из номинационной комиссии "Странника" (Кстати, малоприличная опечаточка, приходящаяся в "Оберхаме" аккурат на мою реплику о выходе, принадлежит, естественно, не мне. Это вроде уже знаменитого: "Сучно жить на этом свете, господа!" Но поговорим о серьезном.)
Я вовсе не имел целью оказывать на кого-то моральное давление, являть пример или производить впечатление. Просто желание работать в комиссии пропало. Да я и числился там номинально, не приняв в формировании списков никакого участия, хотя неоднократно пытался это сделать. То ли времени на всяческую координацию не хватило, то ли серьезность премии действительно исключает на практике заочное участие. Не знаю, да и неважно это. А еще были у меня претензии по Положению о "Страннике" (материалы мне Андрей Чертков предоставил, хотя и не все). Скажем, о степени влияния жюри на работу номинационной комиссии или о целесообразности Верховного Суда Странников. Но, как оказалось, все давно уже было решено, согласовано и принято. А между тем и сейчас об этих документах, как мне кажется, нелишне спорить, причем не только по организационной части, но и по методике собственно подсчетов. (Кто мне объяснит, как соотносится с нормами этики то, что член жюри вправе давать двум авторам равное число баллов и одновременно — разные места?) Вот тогда уже появилась мысль: не зря ли я занимаю место в этой комиссии? Ну, а процедура вручения и то, чего я наслушался после нее (кроме, повторяю, доклада А.Столярова и прочих официальных событий того дня), укрепили эту мысль окончательно. Есть простая этическая норма: если можешь выйти из структуры, принципы которой не разделяешь и не можешь изменить — сделай это.
Вот, собственно, и почти все. То есть, конечно, можно и дальше препарировать всяческие слова и действия тех дней, но главное, по-моему, и так ясно. Кроме одного: что нам теперь делать?
Влезать в эту войну или удерживать всех от драки? На полную мощь запускать "механизм этического дистанцирования" или призывать хороших писателей опомниться и заняться вместо организации акций и кампаний основной своей работой? Подвергать укоризне вновь созданную премию (а заодно уж — до кучи — и соответствующее издательство) или попытаться кому следует внушить, что гордыня — смертный грех и что от разборок читателей с писателями (как, впрочем, и с издателями) не выиграет никто?
Я не знаю. В конфликт вовлечено столько безусловно уважаемых мною (да и только ли мною?) людей, что поддерживать любое однозначное решение — все равно резать по живому.
Надо думать. Надо спорить. Надо выслушивать всех, кто имеет что сказать. А еще надо помнить простенькую формулу одного из героев Стругацких:
"Главное в нашем положении — не совершать поступки, которых мы потом будем стыдиться".
8 июля 1994
Борис Штерн
Открытое письмо
Уважаемые оберхамовцы!
Как говорится, первый раз пишу в стенгазету и очень волнуюсь — а вдруг не напечатаете?
Прочитал "Оберхам" о "Сидорконе-94". Бережной и Николаев попросили высказаться: мол, твое мнение, которое, и все такое. У меня нет никакого желание участвовать в литературных разборках, я уже один раз участвовал в заочной дискуссии с "молодогвардейцами", которую организовал Андрей Лубенский лет десять назад. Ощущение: "Лучше уж от водки умереть, чем от скуки". Но сейчас высказаться придется, все-таки мои друзья и хорошие знакомые чего-то делят, а я в стороне. Надо чего-то сказать.
Доклад Андрея Столярова не пришелся мне по душе. Война с "Молодой гвардией" закончилась. И совсем не "нашей" победой — прав Щеголев просто вопрос оказался исперчен. "Молодая гвардия" вдруг надулась, превратилась в ВТО, еще надулась, еще… и лопнула. Что дальше? Начнем бить друг друга? Не хочу. Я вне схватки. Не "под", не "над", а "вне". Тезис о главенстве "художественности" неубедителен. Что в этом термине? Искренность, раскованность, фантазия, писательское мастерство — слишком много чего в этом термине, он очень размыт, чтобы тащить его в краеугольные камни. Столяров это прекрасно понимает, делает оговорку, что он это прекрасно понимает, и все-таки тащит в фундамент вместо камня этот кусок художественного льда. Вода польется. Толстой говорил о главенстве в искусстве "религиозности" — не в смысле церковных верований, а в том, что писателю хорошо бы "иметь бога в животе". А Пушкин что-то еще говорил про "чувства добрые он лирой пробуждал". Еще писателю должны быть присущи "человечность" и "порядочность". Зачем пинать многострадальную "Аэлиту", остающуюся-таки главным российским призом (пусть и не без проколов), и зная тех хороших людей из "Уральского следопыта", которые так много сделали для российской фантастики? Запальчивая фраза "плохой писатель — как правило, плохой человек" — не добрая, не писательская, не юмористическая, не художественная. Не игроцкая. Оскорбление Щеголеву из той же оперы.
Вот что еще. Посмотрел я зимой по ТВ заседание питерского семинара. Позвонил мне Боря Сидюк, — включи, говорит, телевизор. Включил и стал с приятностью обозревать знакомые все лица. И вдруг снизошло на меня какое-то отрезвление (хотя я больше года уже не пью).
