Ульрика Майнхоф - От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки
Так возникла несогласованность домашнего хозяйства и воспитания детей. Нельзя более пренебрегать профессиональной деятельностью женщин при современном уровне индустриализации. Что должно происходить при этом с детьми, является нерешенной проблемой. Честная дискуссия на тему, насколько совместима трудовая деятельность вне дома и уход за малыми детьми, невозможна в принципе — эти два вида деятельности несовместимы. Даже бабушки и милые соседки в этом случае являются всего лишь неполноценной заменой матери. Это доказано многочисленными исследованиями и публикациями. На досуге об этом можно поспорить.
Проблема так плохо разработана, что можно только повторять уже сделанные предложения по ее решению; еще ничего не апробировано, и если в один прекрасный день начнется принятие решений, то, вероятно, очень скоро дело дойдет до совсем других взглядов на вещи. Ясной представляется необходимость следующего: освобождения матерей, имеющих малолетних детей, от трудовой деятельности на первые несколько лет, затем — детские сады; сокращенный рабочий день на переходный период абсолютно желанным не является — поскольку приводит к дискриминации женщин, а не к повышению их престижа; помощь соседей, помощь на переходный период со стороны работодателя. О таких вещах только го–ворят, они практически не реализуются, ответственные за их решение еще даже не названы, контекст не обсужден.
Ясно одно: возникшие вследствие изменения положения женщины [в обществе и на производстве] проблемы в отношении семьи и детей не могут быть решены женщинами самостоятельно, ими должно заняться все общество. Но общество этого не делает. Согласно опросу женщин, количество одних только детских садов должно быть увеличено минимум втрое — величина, которая, вероятно, сопоставима лишь с верхушкой айсберга — с действительно потребным количеством, в то время как многочисленные вынужденные решения для матерей потребностями не считаются.
Вместо того чтобы помочь женщинам решать проблемы, женщин более ста лет подвергают критике. Понятие материнская работа стало лозунгом и ругательством. Свою собственную несостоятельность общество компенсировало нападками на матерей; претензия, которая вначале вовсе не воспринималась обществом, теперь возвращена матерям.
Нападки осуществляются на двух уровнях. Первый — с тех пор, как существует материнская работа, о женщинах распускаются самые невероятные слухи: говорили, что в ФРГ якобы имеется 3 миллиона безнадзорных детей — теперь стало известно, что лишь от 3 до 4 % детей работающих матерей, не достигших десятилетнего возраста, страдают от недостаточного ухода. Растущая молодежная преступность якобы является следствием занятости матерей — статистика говорит, что дети работающих матерей подвергаются уголовному наказанию не чаще, чем другие. Браки якобы страдают от профессиональной деятельности женщин — но можно считать доказанным, что браки с работающими женщинами реже распадаются. Якобы за счет создания большего количества детских садов появилось бы еще большее количество трудящихся женщин — но отчет федерального правительства о состоянии женщин опровергает это. Женщина якобы идет на работу для достижения чрезмерного достатка — но Объединение немецких профсоюзов уже представило исследования, которые показали, что заработки мужей большинства трудящихся женщин ниже среднестатистического прожиточного уровня.
Клевету опровергли, но социологические опросы показали, что пропаганда отложилась в сознании: большинство населения отрицает работу женщины как жены и матери[175] во имя детей. Так, женщины со своими детьми подвергаются шантажу, хотя, может быть, в том и проявляется их человеческое начало, что они позволяют себя вместе со своими детьми шантажировать, что они, само собой разумеется, признают главным важность пребывания с детьми. Противоречиво ведут себе те, кто упрекает работающих женщин, что они якобы не заботятся о маленьких детях, и кто делает этим женщинам внушения — церковь, партии, парламентарии. Тот же самый круг общества, что так озабочен вопросом ухода за детьми, до сих пор ничего не сделал для создания достаточного количества мест в детских садах. Их детские дома являются пристанищами холода и одиночества; их школы недостаточно оснащены; детей из социально обделенных семей ни разу не собирали в детских садах, вместо этого их отправляют во вспомогательные школы, когда это уже поздно делать; не хватает детских площадок для игр; охрана материнства рассматривается как нечто, не заслуживающее внимания. Резкость, с которой подвергают нападкам материнскую работу — некоторые даже хотят ее отменить законодательно[176], — противоречит тому, что должно быть сделано для детей. Постоянные обвинения в нечистой совести, которую приписывают трудящимся женщинам, возящимся со своими детьми, на самом деле должны быть переадресованы государству и обществу, партиям, церкви, парламентариям.
Второе: были приложены исключительные усилия, чтобы доказать, что женщина по сути своей предназначена исключительно для материнства, что якобы это ее, женщины, высшее назначение, а также смысл ее жизни, ее жизненная суть. За исключением Бетти Фридан, Симоны де Бовуар и еще нескольких одиночек, можно при достаточно капитальном знании новейшей литературы но проблемам женщин констатировать, что практически не появляются публикации без утверждения, что положение женщин, говоря словами отчета федерального правительства, «по своим физическим и духовно–нравственным свойствам обязательно связано с материнством». Александр Митчерлих: «Идеализация роли женщины в проявлениях табу общества указывает на то, что связь матери и ребенка для сохранения вида должна быть интенсивно гарантирована социальными правилами, кроме этого, что этих гарантий зачастую недостаточно и потому для сохранения идеала должны быть скрыты реально существующие недостатки»[177].
К объективно имеющимся трудностям трудящейся женщины также добавляется идеологизация ее роли матери как бремени. Эта роль муссируется, в то время как большинство трудящихся женщин планируют свою жизнь по одинаковой нереальной схеме: они рассматривают свою профессиональную деятельность как временную, ограниченную; они утверждают, и уверены в этом сами, что работают только в интересах семьи, детей. Это относится как к незамужним, так и к замужним, только разведенные представляют собой исключение[178]. Элизабет Пфайль доказала, однако, что связанные с семьей мотивы в пользу профессиональной деятельности претерпевают изменения — вначале работают для оснащения квартиры, затем — на создание дома, затем — на обучение детей; то есть официальная схема, как Правило, не соблюдается, профессиональная деятельность продолжается гораздо большее время, чем планировалось[179]. В действительности женщины подгоняют срок своей профессиональной деятельности к потребностям промышленности в рабочей силе. Они только думают, что работают для своих семей, и не подозревают, что их действиями руководят совсем другие законы.
Как, однако, может бороться работница за повышение зарплаты и улучшение условий труда, если она должна принимать свою профессиональную деятельность за искажение своего истинного призвания и, кроме этого, считать ее временным явлением, которое неспособно по–настоящему улучшить ее жизнь, улучшить ее саму как человека? Если наряду с унижением из–за более низкой зарплаты приходят еще подозрения, что она ведет себя неправильно, неправильно по своей сути, общественно неправильно? Она попадает в тиски. Дома, к которому она принадлежит, она бороться не может, на производстве, где она должна бороться, она не на своем месте. В доме находятся или приходят дети, на производстве ее ждет работа. Что ей делать, кроме как возиться? «Обдумывая, откуда они пришли и куда они идут, они в один прекрасный день увядают» (Брехт).
Как могут профсоюзы бить тревогу, если они отказались, идя на поводу у социал–демократии, от борьбы за эмансипацию обоих полов, мужчин и женщин, в пользу формального притязания на равноправие? Как может практиковаться в профсоюзах солидарность с женщинами, если целью профсоюзов уже не являются изменение общественных отношений, освобождение трудящихся от механизмов господства и кабалы, ликвидация противоречия между капиталом и трудом — что невозможно без равноправия? Если же подавление женщин более не рассматривается как часть подавления всех, то является ли их равноправие шагом к освобождению?
Женщин, учащихся в университетах, то есть находящихся в более выгодном положении, эта проблематика и касается, и не касается. Они, если хотите, являются жертвами равноправия. В то время как социальная борьба за эмансипацию более не ведется и вырождается в борьбу полов, они автоматически оказываются на стороне угнетаемых, хотя социально находятся значительно выше, попадают на поле битвы, где происходят атаки против материнской работы, где идеологизируется роль матери, где девушкам навязывается воспитание в качестве будущей домашней хозяйки и матери. Это достигает кульминации, когда у них появляются дети: материнство не знает социальных различий. В поисках новой роли образованная женщина обучается теми же средствами, что и работница, и, как и работница, подвергается подозрению, что она не желает «воспарить на крыльях материнства», подпадает психологически под то же давление, зачастую испытывает практически те же трудности — начиная от недостатка детских садов и кончая недостатком помощи по дому. Она попадает в те же тиски, иногда временные — поскольку у нее, как правило, в наличии больше средств для решения проблем. Полученное ими малореалистическое, почти всегда некритическое по отношению к обществу университетское образование не дает им возможности постичь свое положение — это некая часть «большой дискуссии», которая ведется с ними лично только условно. Их воображения, их возможности восприятия, их опыта редко хватает на то, чтобы представить положение сестер по полу в промышленности и торговле, их мораль и их общественно–политическое сознание препятствуют тому, чтобы солидаризироваться с этими сестрами.
