Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл
Тиль оставил свой номер телефона в галерее, чтобы Саймон при случае связался с ним, что тот и сделал. Бизнесмена заинтриговало увиденное, но его немного беспокоило то, как мрачно выглядит его киберлибертарианство, преломленное через призму «Парадокса основателя». Общение продолжилось, и новые знакомые договорились встретиться во время следующей поездки Саймона в Соединенные Штаты.
Писателю не терпелось продолжить разговор – он был полон решимости глубже понять видение будущего «от Тиля». Энтони, более прямолинейный политик в своем антагонизме к Тилю и к тому, что он символизировал, был сбит с толку неожиданным поворотом событий, хотя и возбужден этим. Меня же эта ситуация с перетягиванием одеяла просто дезориентировала – монстр материализовался и больше не был только лишь человеческой эмблемой морального омута в центре рыночной экономики. Он предстал реальным человеком, неуклюже стоящим в рубашке поло и шортах, потеющим на жаре, потащившимся в художественную галерею, чтобы удовлетворить человеческое любопытство, что же мир искусства думает о его печально известной, странной и радикальной политике. Суверенный индивид в той же физической среде, что и мы, обычные подданные. Вместе с тем это усугубляло тайну того, какое будущее планировал Тиль для Новой Зеландии.
Была одна пустяковая загадка: что за ремонт вели те строители в апокалиптическом pied-à-terre в Квинстауне. Нипперт в недавней статье в New Zealand Herald опубликовал архитектурные чертежи этого дома. Тиль вносил кое-какие переделки в хозяйскую спальню. Он обустраивал там «комнату страха»[61].
5
Внеземные поселения
Ближе к концу финального эпизода документального сериала от National Geographic «Марс» есть сцена, в которой Илон Маск, основатель частной космической транспортной компании SpaceX, посещает мыс Канаверал со своим маленьким сыном. Вместе они поднимаются на лифте на стартовую башню, откуда когда-то начинали свой путь в космос космические челноки. Маск объясняет мальчику, что в прошлом именно так поднимались астронавты перед стартом. Пока Маск и его сын смотрят на Космический центр Кеннеди, зеленую болотистую равнину и Атлантический океан за ней, голос миллиардера за кадром рассказывает о миссии своей компании по колонизации Марса и о том, как ему всегда казалось, что мы давным-давно уже должны быть там, но почему-то сбились с пути.
«И теперь, – говорит он, – мы вернемся туда».
Кадры первого успешного запуска космического корабля многоразового использования SpaceX – важнейшей составной части плана компании по созданию колонии на Марсе – завершают фильм. Перед нами предстает грандиозный образ ракеты, расправляющей свои аэродинамические гребни, – гордая вертикаль над посадочной площадкой, остров покоя в бушующем огне. И мы видим крупным планом молодые лица сотрудников SpaceX, сияющие надеждой в свете ракетного пламени, и взрыв восторга и облегчения. Будто бы мир был искуплен, а будущее восстановлено в своем законном праве через шесть лет после того, как НАСА прекратило программу космических шаттлов, и почти через пятьдесят лет после последней высадки человека на Луне.
«Поистине удивительно, – говорит Маск, – что теперь жизнь может шагнуть за пределы Земли. И мы не знаем, как долго это окно возможностей будет открыто. Больше всего меня вдохновляет мысль о создании автономной цивилизации на Марсе как о величайшем приключении в истории человечества. Было бы так здорово проснуться утром и осознать, что именно это сейчас происходит».
Признаю, я относился к Маску с более или менее стойкой неприязнью.
Миллиардер – борец с профсоюзами, монополизировавший язык коллективной надежды и устремления, чтобы продвигать частное предпринимательство по отправке богатых людей на Марс, как мне казалось, выражал собой все самое деградировавшее и жалкое, что было в нашем времени.
Для меня это был человек, который пытался завоевать сердца и умы запуском в космос одного из своих автомобилей Tesla. Трудно было представить себе что-либо более жалкое, пошлое или дебильное, чем запуск красной спортивной машины на постоянную околосолнечную орбиту. Тем самым он испоганил огромную нечеловеческую пустоту космоса блистающей дрянью потребительского мусора. Я тогда удивлялся, почему никто в SpaceX не додумался сказать Маску, что его красный спортивный автомобиль гарантированно будет бесконечно долго вращаться вокруг Солнца, если тот просто припаркует его у собственного дома.
У меня было много общего с ярыми фанатами Маска: в нем я видел мифическую фигуру. Миф о нем создало мое собственное воображение, и в нем совершенный простак по какой-то непостижимой олимпийской прихоти был избран богами и наделен тройственным даром ума, изобретательности и денег, которые он использовал именно так, как это сделал бы простак: начал строить цивилизацию на Марсе и пулять ракетой в космос роскошные потребительские товары.
И все же, глядя на кадры фильма на своем ноутбуке во время полета из Дублина в Лос-Анджелес, я почувствовал странное волнение. Возможно, низкий уровень кислорода на борту влиял на мои когнитивные функции, но я ощущал нечто щемящее в этой ностальгии по будущему, в этой настойчивой уверенности, что то, что казалось безвозвратно потерянным, на самом деле может быть восстановлено.
Я понял, почему люди так вкладывались в Маска и его проект, почему их так волновала и даже вдохновляла его личность. В тот момент он показался мне не придурком, обласканным богами, и не злобным бароном-разбойником[62], а, скорее, ребенком, невинным мальчиком, который ничего не хочет, кроме как отправиться на Марс и чтобы другие захотели отправиться с ним тоже.
Серия завершается вдохновляющей речью Роберта Зубрина, бывшего инженера аэрокосмических систем оборонного подрядчика Lockheed Martin. В 1998 году он основал организацию под названием «Марсианское общество» (Mars Society), выступавшую за заселение Марса людьми. Наклонившись к камере и широко раскрыв глаза, Зубрин настойчиво шепчет в какой-то агонизирующей радости, словно пытаясь пробудить зрителя, весь мир от глубокого сна:
«Посмотрите наверх! Там есть все! Там есть триллионы других Земель! Вот почему мы собираемся это сделать. И в следующий раз, когда мы полетим туда, мы полетим, чтобы остаться».
На этих словах меня охватила какая-то экстатическая меланхолия. Я пересматривал эту сцену вновь и вновь, подчинившись странному чувству, которое все это будило во мне, – печали. Она неизвестно откуда взялась, и я сам едва понимал ее. Фраза «триллионы других Земель» произвела на меня
