Газета Завтра Газета - Газета Завтра 472 (50 2002)
ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Приютили меня в Шапках супруги Вакуненковы. Когда-то они жили на севере, а потом подались на Смоленщину, в родные места.
Иван Вакуненков — плотный, коренастый мужчина с сильными руками мастеровой хватки, быстро наладил с женой свое хозяйство в Шапках. У него при обширном, удобном доме, обшитом тесом, имеется всякая живность: корова, лошадь, поросята, куры, утки редкой породы. В огороде растут овощи, а в палисаднике стоят пчелиные ульи. Уродился и славный картофель. Вот только с водой проблема. Несколько лет назад и в Шапках, и в Заиках исправно работали водяные колонки. Нажал на ручку — и забористая струя чистой воды била из оголовка, как из брандспойта. Вода бежала к людям по запрятанным в земле трубам от водонапорной башни, на которой аисты свили гнездо. О том, что приключилось с башней, — расскажу позже. Теперь же мои земляки возят воду из Кляринова, где располагается администрация ТОО. Это в километрах трех от их деревень.
Слава Богу,в Шапках и Заиках имеются трудолюбивые лошадки.
Когда пришла беда с водой, руководство ТОО встрепенулось. Как говорили мои земляки, начальство распорядилось вырыть один кольцевой колодец на обе деревни, да, видно, в неудачном месте: до воды десять бетонных колец не добрались. Мастера рассерчали и ушли, администрация дело до конца так и не довела. Так что вода в деревнях сделалась на вес золота. Каждый бидон, как в госхране — на особом учете.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Водонапорная башня находится неподалеку от одноэтажного каменного строения. Я знал, что это "сырзавод", но раньше мало интересовался его судьбой. Оказывается, в 1996 году его постигла драматическая участь всех малых российских "нерентабельных предприятий".
Из Рудни, где находится знаменитый на всю страну молокозавод, выпускающий наряду с широким ассортиментом молочных изделий руднянское "сгущенное молоко", поступило указание: шапковский сырзавод ликвидировать. Ликвидация прошла по хищному и жестокому чубайсовскому варианту: добротное оборудование демонтировали, часть исковеркали для сдачи на пункт сбора "утильсырья", а с опор, по которым подводили электроэнергию к заводу, сняли для этой же цели многокилометровые жилы алюминиевых проводов.
Моя племянница Нина Чеснокова, приехавшая в Шапки в дом умершей матери отдыхать на лето, рассказала мне: "Ты не представляешь, какие вкусные сыры варили на нашем заводике. Работали там человек десять, как на западных молочных фермах. Сливки от молока получали обалденно вкусные. Я девчонкой помню, как научились на сырзаводе делать мороженое. Ей-Богу! Ничем не хуже московского пломбира."
О "металлобандитизме" в наших местах я узнал и от других лиц. Оказывается, в районном городишке Понизовье действовала "энергобригада", которая с бесшабашной удалью снимала провода на улочках среди бела дня. Люди идут мимо. Ни у кого не вызывает подозрения, что их оставляют без света. "Электрики" работали аккуратно и добросовестно: скручивали провода в рулоны и бережно укладывали в деревянные ящики (для сдачи в утильсырье).
Правда, в иных местах неискушенных ловкачей настигала кара — их убивало током: народец оказывался малоподготовленным профессионально. Но пункты металлосырья и поныне никому не отказывают. Закон защищает их — у хозяина имеется лицензия с круглой печатью, и никакой прокурор им не указка.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ. Последнее утро выдалось сумрачным. Над лугом висела широкая завеса сизоватого тумана
К полудню завеса стала утончаться, светлеть и под лучами солнца вскоре исчезла.
Я решил на прощание обойти деревни — завтра предстоял отъезд.
За черной развалившейся избой, окруженной глухим бурьяном (здесь когда-то стояла изба моего деда Ефима Афанасьевича Глушнева), слышались голоса людей, прерывавшиеся звонким хохотом.
Я обошел бурьян стороной и вышел на картофельное поле. Его убирали мои дальние родственники: дочь, зять и внуки Александры Глушневой, приехавшие из Барановичей — соседней Белоруссии.
— Ты уж не обессудь, Василич, что не смогла тебя приютить: смотри сколько ко мне понаехало, — виновато сказала Александра — вдова моего троюродного брата Пантелея.
Картошку убирали все сельчане. 70-летней Александре собрали мешков восемьдесят. Теперь ей и на прокорм живности хватит, и самой на пропитание, и на весеннюю посадку.
Мои земляки, если электричество не отключат, продержатся до теплых дней. Ну а если невзначай погаснут "лампочки Ильича" — есть в запасе стеариновые свечи.
Пока же в Шапках и Заиках сохраняются смоляне, не покидающие свою землю и, думается, в крайней беде готовые прийти друг другу на помощь. Недаром на водонапорной башне сохраняется гнездо аистов.
ВПЕРEД, К ОБЩИНЕ
Сергей Волгин
10 декабря 2002 0
50(473)
Date: 10-12-2002
Author: Сергей Волгин
ВПЕРEД, К ОБЩИНЕ
Все споры о земле, проходящие в течение последних девяти лет, повторяют дискуссию между сторонниками и противниками общинного землепользования конца XIX — начала XX веков.
После отмены крепостного права в 1861 году четыре пятых всех земель оказалось в общинном землепользовании. Крестьяне получили право пользования, а не право владения наделами. Выработанный веками общинный уклад являлся удобным способом для защиты от всех превратностей сельской жизни, стихийных бедствий, неурожаев. Сельские сходы определяли раскладку налогов между членами общины, распределяли между ними земли, осуществляли надзор над налогоплательщиками. В общине существовали круговая порука и взаимовыручка. Если крестьянин умирал, община поддерживала его семью. Когда общинник строил дом, ему оказывали помощь всем "миром". За недоимки бедняка отвечала вся община. Община поддерживала искусственное равенство. Внутри нее нельзя было полностью разориться, но нелегко было разбогатеть. Наделы распределялись по числу мужских душ в семье, чтобы каждому общиннику доставалось поровну хорошей и плохой земли. В общине сохранилось периодическое перераспределение земель. Через несколько лет наделы возвращались в общий котел и делились заново.
В начале 1893 года председатель кабинета министров Российской империи Н.Х. Бунге доказывал, что интересам охранительной политики отвечает не укрепление общины, а создание сословия крестьян-собственников. С резкой критикой позиции Бунге выступили великий князь Александр Михайлович и Победоносцев, которые утверждали: "Только общинное хозяйство может сейчас спасти крестьян от нищеты и бездомности, отдалить опасность голодной смерти". Бисмарк считал, что вся сила России в общинном земледелии.
В постановлении правительства в октябре 1903 года было записано: "Защита бедных крестьян от натиска на них людей одаренных большей энергией, а иногда большей неразборчивостью к достижению намеченных целей, была признана одной из главных государственных задач. Община рассматривается как институт, способный защитить интересы беднейшего крестьянства, предотвратить процесс его пролетаризации".
Революция 1905 года испугала правящие круги Российской империи и заставила их задуматься о необходимости земельной реформы, воплощение в жизнь которой могло бы создать класс крестьян-собственников, как опору режима. В октябре 1906 года главноуправляющий земледелием и землеустройством А.В.Кривошеин говорил: "Нам не устоять в великом состязании народов, если мы по-прежнему будем вырабатывать на каждую душу населения 22,5 пудов, и из этого должны будем кормиться, оплачивать всю нашу промышленность, покупать иноземные товары, платить наши долги. В интересах государства земля должна находиться в руках того, кто лучше других сумеет взять от земли все, что она может дать, и ради этого надо отказаться от несбыточной мечты, что в общине все могут оказаться сытыми и здоровыми".
9 ноября 1906 года вышел указ "О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования". Указ предоставил крестьянам право свободного выхода из общины. За выходящими из общины закреплялись в личном владении земли, находившиеся в их пользовании со времени последнего передела, при этом выделенные земли должны состоять из одного массива — отруба.
Деревня враждебно встретила Столыпинскую реформу. Незадолго до своей гибели Столыпин признал ее крах, так как она противоречила страсти русского человека всех уравнять и всех привести к одному уровню. К 1916 году в хутора выделилось только 10% всех крестьянских хозяйств, а из общины вышло ориентировочно 29% дворов, несмотря на усиленный нажим со стороны властей. Основная масса сельского населения проявляла откровенную враждебность к хуторянам и к имеющим отрубы.
