Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6300 ( № 45 2010)
– В чём же заключалась их новизна?
– Покровский был одним из первых историков, представлявших историю страны как смену общественно-экономических формаций. Двигателями исторического развития страны он считал социально-экономические процессы, а не развитие государства и личности. Естественно, что огромную роль в своих работах, основанных на марксистском понимании законов развития общества, он отводил классовой борьбе. С именем Покровского обычно связывают определение истории как политики, опрокинутой в прошлое. Такой подход позволял «доставать» из глубин истории те факты, те знания, которые «играли на руку» текущим конъюнктурным потребностям.
Одной из наиболее критикуемых оппонентами позиций было категорическое неприятие роли личности в истории. Личность по Покровскому – производная от социально-экономических условий. Например, популярной была его фраза «торговый капитал в шапке Мономаха». Для представления монархов, государственных и церковных деятелей, полководцев и других, прежде авторитетных, персон отечественной истории в уничижительном свете Покровский не жалел «изобразительных средств». К примеру, Петра I он называл «сифилитиком», разложившимся человеком. Такой взгляд был в пику государственной школе, то есть школе его учителей, которые считали личность монарха ведущей в развитии страны. Досталось от Покровского и многим деятелям культуры и искусства: например, Чехова он называл «нытиком», Чайковского – «хлюпиком». Школа Покровского с большим рвением отрицала национальные традиции, национальную самобытность России, критиковала царизм, «великорусский патриотизм и шовинизм». После развенчания Покровского историки «старой школы» с большим удовлетворением отмечали, что они теперь могут вернуть историческим именам их подлинное значение.
Со «старой» академической школой он вёл борьбу не на жизнь, а на смерть. Именно Покровский, провозгласивший, что период мирного сожительства с буржуазной наукой «изжит до конца», стал одним из инициаторов так называемого «Академического дела», в результате которого «старая профессура» подверглась репрессиям. По сути, он предал своих учителей и товарищей по академической науке.
Он был аутсайдером в своём кругу. Вероятно, именно по этой причине он был так одержим мыслью о выращивании интеллигенции нового типа, которая смотрела бы на него «снизу вверх». И некоторые его работы тоже написаны «в пику» либо «в ответ на…».
– Так что же получается, что и свою концепцию исторического анализа отчасти он создавал «вопреки»?
– Лишь отчасти. Существовали и объективные причины: на рубеже XIX–XX веков вообще возникла некоторая неудовлетворённость состоянием исторической науки. Было ощущение того, что она не отвечает на многие вопросы, на которые должна была бы ответить. Покровский предложил свою концепцию в исторической науке, которая была достаточно эклектична, и её справедливо критиковали за «несостыковки». Но, с другой стороны, в науке важны любые подходы, и то, что Покровский занялся созданием собственного взгляда на историю, заслуживает уважения.
Тогда в науке в целом господствовал позитивистский подход, а Покровский предложил своё прочтение истории, основанное на марксистских постулатах. И в этом ничего плохого нет, – хорошо, когда в историческую науку вносят какие-то новые идеи и на их основании разрабатываются новые подходы к историческому прошлому. Плохо, когда они признаются единственно правильными. Кстати, сам он надеялся, что «историки следующего поколения… сумеют, вероятно, понять и объяснить историческую неизбежность этих противоречий… Они признают, что уж кому-кому, а нам, работавшим в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в строку… что, благодаря нам, им есть с чего начать».
– Возможен ли в принципе беспристрастный ретроспективный взгляд на страну, государственных деятелей, события и явления?
– Отвечу так: к нему надо стремиться и стараться избегать той односторонности, которую исследователь сам осознаёт. Ведь всем нам положен предел – по уровню профессиональной подготовки, по ситуации вокруг и так далее. Кстати, любимая ученица Покровского Анна Михайловна Панкратова, говоря о субъективном и объективном подходе к историческому прочтению событий и фактов, отмечала, что они (то есть представители школы Покровского), конечно, «прикрашивали» историю, считая это своим партийным долгом.
– Давайте поподробнее остановимся на «школе Покровского». Что следует понимать под этим словосочетанием?
– Во-первых, «школа Покровского», взятая в кавычки, – это выражение негативного отношения к ученикам Покровского, когда их обвиняли в «вульгаризаторском», «антимарксистском» подходе к истории страны. Второе значение, которое используется в современной исторической науке, – это название исторической школы, которая начиналась с Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова и Института красной профессуры, в котором Покровский был ректором. Поступали туда молодые активные члены партии, имевшие стаж партийной работы и направление от партийной организации. Уровень образования не имел приоритетного значения, главной целью был поиск молодых проверенных людей, которые хотели бы самоотверженно заниматься историей своей страны. К слову, многие из выпускников ИКП – большие имена в советской исторической науке. Они с огромным энтузиазмом занимались историей России, но, к сожалению, марксистская парадигма, которая их увлекла, одновременно их и ограничила.
– Они как учёные-исследователи ощущали эти рамки?
– Конечно, ощущали. Более того, те из них, кто был действительно исследователем, проявляли некоторую двойственность, которая возникала при всех переломных моментах. Хрущёвскую «оттепель», например, они встретили не как что-то ломающее, а, напротив, с радостью – как возвращение к своему творческому старту в науке. Напомню, что в начале двадцатых годов ещё было относительно мирное сосуществование разных методологических построений в науке. Продолжала существовать «старая школа», а марксистское направление ещё только становилось, развивалось и было достаточно творческим – в школе Покровского допускались полемика, дискуссии и даже небольшая критика в адрес «мэтра». Со второй половины 1920-х гг. и особенно после так называемого «Академического дела», конечно, ситуация резко изменилась – взгляды Покровского уже приравнивались к официальным, его авторитет был непререкаем… Вероятно, есть закономерность в развитии любой идеи, когда на определённом этапе из творческой фазы она переходит в форму некоего монумента, коснеет, становится догмой.
– Понимал ли сам Покровский эту опасность?
– Думаю, что понимал. Недаром ведь он в последние годы жизни периодически возвращался к своим теориям, пересматривал их: «реабилитировал» сферу производства, пересмотрел свою формулу «торгового капитализма» и так далее. Покровский, как к нему ни относись, фигура – фигура огромная, значимая. Он – учёный, определивший развитие советской исторической науки до середины тридцатых годов, то есть до того момента, когда был осуществлён переход к другим идеологическим координатам.
– Речь о середине 1930-х годов, когда началась кампания по дискредитации его исторического наследия и репрессии его учеников…
– Это произошло в силу волевого решения руководства страны, прежде всего Сталина. Репрессии сильно ударили по выпускникам ИКП. В этот момент положение в исторической науке было переломным: «красная профессура» отправилась в изгнание, но начали возвращаться из ссылок фигуранты «Академического дела», на которых лежал отпечаток ужаса пережитого. Понимание того, что слово, научное слово может оказаться решающим в личной судьбе, делало из историков цензоров – цензоров самих себя. А это, как известно, самая сильная цензура. Это понимали и ученики Покровского, многие из которых просто отказались от своего учителя. Кто-то смог чудом уцелеть, но таким людям всё равно пришлось доказывать свою верность новому идеологическому курсу страны. Однако все, кто остался в науке, были преданы ей фанатично. Так смог воспитать их Покровский, и они это не раз подчёркивали.
– Подобное поведение связано только со страхом перед репрессиями либо сама идеология школы Покровского подразумевала некоторую «гибкость» взглядов?
– Так же как и в «прикрашивании» исторических фактов, в этой «гибкости» историки видели проявление партийности, верности курсу партии – если партия меняла свою точку зрения, они меняли свою точку зрения вместе с партией.
