Петр Кропоткин - В русских и французских тюрьмах
Положение арестантов было бы, однако, еще более тяжелым, еслибы не то обстоятельство, что переполнение тюрем и интересы владельцев золотых приисков заставили правительство сократить срок заключение. Вообще говоря, ссыльно каторжный должен содержаться в каторжной тюрьме лишь около 1/3 всего срока его наказание. По истечении этого срока он должен быть поселен в деревне вблизи приисков, в отдельном доме, совместно с семьей, если жена последовала за ним в ссылку; хотя он обязан работать наравне с другими арестантами, но с него снимают кандалы, у него имеется дом, имеется собственный очаг. Понятно, что этот закон мог бы служить громадным облегчением для ссыльных, если бы только он, по обыкновению, не был изуродован при его применении. Освобождение арестанта из заключение целиком зависит от каприза заведывающего приисками. Кроме того, вследствие до смешного незначительной заработной платы, состоящей из 1 1/2-2 рублей в месяц, в придачу к пайку, освобожденный арестант, в громадном большинстве случаев, впадает в страшную нищету. Все исследователи единогласно изображают в самых мрачных красках нищету этой категории ссыльных и утверждают, что большое число побегов из «вольной команды» объясняется нищенскими условиями её существование.
Наказание, налагаемые на арестантов, целиком зависят от воли управляющего заводом и в большинстве случаев отличаются жестокостью. Лишение пищи и карцер – а читатель уже знает, что такое карцер в Сибири – в счет не идут. Наказанием начинают считаться только плети, удары которой щедро рассыпаются в неограниченном количестве за малейший проступок по воле и расположению духа управляющего.
Плети являются в глазах надсмотрщиков такой обыкновенной вещью, что «сто плетей» назначается за такие же проступки, которые в Европейской тюрьме повлекли бы за собою заключение в карцере; но, кроме плетей, имеется целая скала очень жестоких наказаний: напр., приковка к стене в подземном карцере на целые годы, практикуемая в Акатуе; приковка на 5 или на 6 лет к тачке, причиняющая самые ужасные нравственные страдание и, наконец, – из «лиса» т.е. обрубок дерева или кусок железа, весом в 1 1/2 пуда, прикрепляемый к кандалам и носимый преступником в течении нескольких лет. Ужасное наказание «лисой» выводится из употребление, но приковка на несколько лет к тачке до сих пор в большом ходу. Сравнительно недавно политические арестанты: Понко, ?омичев и Березнюк были присуждены за попытку бежать из Иркутской тюрьмы к приковке к тачкам в течении 2 лет.
Нечего и говорить, что управляющий приисками является чем-то вроде самодержавного монарха и что какие-либо жалобы на него совершенно бесполезны. Он может грабить арестантов, подвергать их самым ужасным наказанием, может даже мучить их детей – никакие жалобы не дойдут до начальства; а если бы нашелся арестант, осмелившийся пожаловаться, его просто заморят в темном карцере или он умрет под плетьми. Всем пишущим о ссылке в Сибирь следуеть помнить, что над смотрителями нет никакого контроля, честный же человек не сможет долго оставаться во главе каторжной тюрьмы в Сибири. Если его обращение с арестантами отличается гуманностью, это качество рассматривается в Петербурге, как «опасная сантиментальность» и он будет уволен со службы. Если он отличается даже примитивной честностью, его непременно выживет компание грабителей и всяких охотников до казенного пирога, которая собирается обыкновенно вокруг такого лакомого куска, как казенные золотые прииски. Русская пословица говорит: «Дайте мне на прокорм казенного воробья и я с ним прокормлю все мое семейство», а золотые прииски представляют несомненно величину более значительную, чем казенный воробей. На них работают тысячи арестантов, которых надо кормить и снабжать орудиями для работы; на них имеются машины, требующие починок и, наконец, – самое главное – на них производится очень выгодная торговля краденым казенным золотом. Вообще, на казенных приисках из поколение в поколение работает солидно-организованная шайка казнокрадов, которая настолько сильна, что даже деспотический, всесильный Муравьев-Амурский не мог справиться с ней. Честный человек, случайно попавший в эту воровскую шайку, рассматривается ею, как «беспокойный» и если ему не устроят отставки при помощи различных подвохов, он обыкновенно уходит в конце концов со службы по собственному желанию, утомленный бесплодной борьбою с ворами. Вследствие этого Карийские золотые прииски редко имели, в качестве начальников, таких честных людей как Барбоде-Марни или Кононович; во главе их почти всегда стояли жестокие негодяи, вроде Разгильдеева.
Эти традиционные порядки тянутся вплоть до нашего времени. Не говоря уже о том, что поразительная жестокость управляющих заводом вошла в пословицу, не далее как в 1871 г. на Каре практиковалась средневековая пытка. Даже такой осторожный писатель, как г. Ядринцев, рассказывает о случае пытки, практиковавшейся начальником приисков, Демидовым, над свободной женщиной и её 11-ти-летней дочерью.
«В 1871 г., – говорит Ядринцев, – смотритель Карийского золотого промысла, Демидов, открыл убийство, совершенное одним каторжным; чтобы раскрыть все подробности преступление, Демидов пытал через палача жену убийцы, которая была женщина свободная, пришедшая в Сибирь с мужем добровольно и следовательно избавленная от телесного наказание; потом он пытал 11 летнюю дочь убийцы; девочку держали на воздухе и палач сек ее плетью с головы до пят; ребенку дано уже было несколько ударов плети, когда она попросила пить; ей подали соленого омуля. Плетей дано было бы и больше, если бы сам палач не отказался продолжать битье»[32].
Люди не делаются такими зверями сразу и всякий вдумчивый читатель поймет, что Демидов воспитал и развил в себе эту жестокость путем долговременной практики, которая, в свою очередь, была возможна лишь вследствие его полной безнаказанности. В виду того, что женщина, подвергнутая истязанием, не была арестанткой, её жалобы дошли до начальства; но на один эпизод, случайно обнаружившийся, сколько сотен случаев такого же рода остались не обличенными и никогда не будут отданы на суд общественного мнение!
Мне остается сказать лишь несколько слов о тех ссыльно-каторжных, которых казна отдает в наймы владельцам частных золотых приисков. Эта система не была еще введена во время моего нахождение в Сибири и сведение о ней, вообще, не отличаются обилием. Я знаю только, что опыт был признан неудачным. Лучшие из частных владельцев избегают нанимать ссыльно-каторжных, убедившись вскоре на опыте, что всякое соприкосновение с чиновниками в Сибири приходится дорого оплачивать; лишь мелкие промышленники или люди, не брезгующие ничем, продолжают пользоваться наемным арестантским трудом. На приисках таких промышленников арестантам приходится меньше страдать от жестокости надсмотрщиков, но зато они страдают от недостаточного питание, непосильного труда и скверных помещений, не говоря уже об утомительности долгаго пути с приисков и обратно, по тропинкам, прорезывающим дикую Сибирскую тайгу.
Что же касается соляных варниц, где работает некоторое число ссыльно-каторжных и теперь, то это самый худший вид каторги и я никогда не забуду поляков ссыльных, которых мне пришлось видеть на Усть-Кутском соляном заводе. Вода соляных источников обыкновенно выкачивается при помощи самых примитивных механических приспособлений; и работа при насосах, которая продолжается и в течении всей зимы, по общему отзыву – очень изнурительна. Но еще хуже положение рабочих, занятых при громадных сковородах, на которых выпаривается соль и под которыми для этой цели разводится адский огонь. Людям приходится по целым часам стоять совершенно обнаженными, мешая рассол в сковородах: по их телу струится пот от невыносимой жары и в то же время они стоят на сквозном потоке холодного воздуха, проходящего сквозь здание, чтобы способствовать скорейшей выпарке соли. За исключением немногих, занятых той или иной формой более легкого труда, все виденные мною на этом заводе каторжане более напоминали призраки, чем живых людей. Чахотка и цынга собирают обильную жатву среди этих несчастных.
Я не буду касаться в настоящей главе последнего нововведение – каторжной работы и поселение ссыльных в новой, более отдаленной Сибири, на острове Сахалине. Судьба ссыльных на этом острове, где никто не хочет селиться по доброй воле, их борьба с бесплодной почвой и суровым климатом, будет рассмотрена мною в отдельной главе. Я не буду также касаться на этих страницах положение ссыльных поляков, попавших в Сибирь после возстание, в 1863 г. Их судьба заслуживает более, чем беглой заметки. Я еще ничего не сказал о громадной категории ссыльных, посылаемых в Сибирь, с целью водворение их там в качестве земледельческих рабочих и ремесленников.
Те из них, которые были присуждены к каторжным работам, не только лишаются всех личных и гражданских прав, но также и права возвратиться на родину. Вслед за их освобождением от каторжных работ, они включаются в огромную категорию ссыльно-поселенцев и остаются в Сибири на всю жизнь. Возврат в Россию им отрезан навсегда. Категория ссыльно-поселенцев отличается наибольшей численностью в Сибири. Она состоит не только из освобожденных от каторжной работы, но также из почти 3000-ного контингента мужчин и женщин (28.382 в течении 10 лет, с 1867 по 1876), высылаемых ежегодно в качестве ссыльно-поселенцев, т.е. долженствующих быть поселенными в Сибири с лишением всех или некоторых личных и гражданских прав. К этим ссыльно-поселенцам, или просто поселенцам, как их обыкновенно называют, должно прибавить 23.383 высланных в течении тех же 10 лет на водворение, т.е., на поселение с лишением некоторых гражданских прав; 2.551 высланных на житье, без лишение прав, и 76.686 высланных в течении того же самого периода времени административным порядком; таким образом, общее число ссыльных этой категории за 10-ти летний период достигает почти 130.000 чел. В течении последних 5 лет эта цифра еще увеличилась, так как она доходила до 17.000 чел. в год.
