Юрий Поляков - Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

— Будете вести разговор о «пятой колонне»? Вы, кстати, полагаете, что происходящее — это результат осознанных или все же бессознательных действий?

— Люди подхватывают вирус антипатриотизма в семье, в школе, в вузе, в телеэфире. Посмотрите «Исторические хроники» Сванидзе! Оказывается, Михаил Светлов уходил в запои, чтобы избежать ареста. Ну, да, забрать мертвецки пьяного поэта очень трудно. Есть люди, убежденные, как и академик Сахаров, в том, что большая Россия не нужна, лучше десяток аккуратных удельных княжеств. Другим наша цивилизация мнится тупиком. Кто-то очень ценит отечественную культуру, а своего народа как-то стесняется…

Что же касается «пятой колонны», то тут особая история… Речь скорее об особой общественной страте или «консорциуме», если взять термин Льва Гумилева. Я назвал эту страту «геростратой», имея в виду поджигателя Герострата. Цель «геростраты» — уничтожение общества, которое ее и породило. Откуда такое стремление? Не знаю. Тайна. Возможно, это один из механизмов исторического обновления. Больной социум, победив «герострату», выздоравливает, даже усиливается, а вот не одолев, погибает, уступая место другим, новым сообществам.

Впрочем, я пытаюсь понять это явление не как ученый, а как писатель. Вот сочинил роман «Любовь в эпоху перемен», в котором пытался разобраться в перестройке, точнее, в судьбах людей той эпохи. Мне есть, что сказать о тех годах, во многом определивших наше будущее…

— Ну, и как Вы смотрите на наше будущее?

— Я думаю, процесс выздоровления все-таки идет, и «герострату» мы одолеем.

На самом деле это я начал горбачевскую перестройку

…А вот мы автора «раскололи» сразу. «Любовь в эпоху перемен»… Он специально назвал так свое произведение. С одной стороны — как это у него всегда бывает — «первым делом, первым делом» — любовь. Ну и потом ему, видимо, очень хотелось, чтобы читатель не пропустил и еще одного, может быть, самого главного героя творения — эпохи. А речь идет о времени горбачевской перестройки образца апреля 1985 года.

— Честно говоря, я начал писать о любви, а потом обнаружил, что на самом деле это о перестройке. Кстати, это роман о журналистах. У меня был давнишний сюжет про человека, который случайно находит у себя на рабочем столе фотографию девушки, пытается сообразить, откуда она могла взяться и начинает вспоминать свой давний роман времен, когда он был молодым репортером. Я хотел написать рассказ о странностях любви, а когда стал работать, то пришлось описывать время, в котором происходят события. Вот он приехал в городок Тихославль по тревожному письму. Помните такую популярную рубрику в советских газетах?

— Да, да, сами прежде всего искали в «Комсомолке» такие статьи.

— Вот и мой герой-журналист отправился в такую командировку. Я отсчитал двадцать пять лет, именно столько девушке на снимке, и попал в 1988-й. Вдруг понял, что, оказывается, описываю самый разгар горбачевской перестройки. Но я же реалист, я же не постмодернист, который все придумывает, мне надо реконструировать эпоху. Люди говорили об определенных вещах, у них были мечты, они бредили, допустим, Явлинским…

— Кудрявым, красивым!

— Разве? Я стал восстанавливать приметы времени — и увлекся. И в результате сначала из рассказа получилась повесть, а потом и целый роман. И теперь я даже не знаю, что главное — любовная история или художественная реконструкция перестройки, а главное, нашего тогдашнего перестроечного сознания.

— Ну, мы сейчас о любви и не будем говорить, потому что любовную интригу читатели найдут сами в романе и прекрасно с ней справятся… Давайте акцентировать внимание как раз на эпохе перемен. Здесь надо, наверное, кое в каких нюансах разобраться. Юрий Михайлович, с того времени, как мы все хотели перемен — помните знаменитую песню Виктора Цоя? — претерпели ли изменения ваши взгляды на эти желания и перемены?

— Мои взгляды претерпели очень сильное изменение. Потому что я был не только наблюдателем происходящего. И даже не пассивным участником тех событий перестроечных, я был одним из глашатаев перестройки. Потому что мои вещи — «ЧП районного масштаба» и «100 дней до приказа» — они были в ряду первых перестроечных книг…

— Мы ими зачитывались, мы передавали их из рук в руки. Это ходило, знаете, как знамя…

— А ведь они были написаны до перестройки. «100 дней до приказа» — моя первая повесть об армии — была написана в 1980 году, а вышла в 1987 году.

— Так это вы перестройку начали?

— Ну а кто ж еще? Конечно. Без меня не обошлось. «ЧП районного масштаба» я написал в 1981 году, а вышло оно в 1985-м, в журнале «Юность», редактором которого был Андрей Дементьев, смелый человек. Надо сказать, что «ЧП» вышло до перестройки — даже в энциклопедиях неправильно пишут. Эта вещь вышла в январском номере «Юности» в 1985 году, еще доживал последние недели бедный Черненко, и никому еще в голову не могло прийти, что через полгода грянут перемены. Говорят, Черненко поел скверного копченого леща. Жаль, не угостил Горбачева. Но это я сейчас так думаю, а в романе старался восстановить…

— …ваше тогдашнее отношение к переменам?

— Да, да. Сейчас, задним числом, говорят, что надо было все делать по-иному, это бесполезно. Мы делаем выводы, уже обладая нынешним опытом, а тогда мы были простодушны, как монастырские девственницы.

— …Тогда нам все казалось прекрасным и радужным.

— Мы все были воспитаны в романтической парадигме линейного прогресса. Переведу на русский язык — нам казалось, что завтра не может быть хуже, чем сегодня, уже потому, что это — завтра. Выросло целое поколение, которое видело, как жизнь, может быть, не так быстро, как хотелось бы, но улучшается. Вот я, например, вырос в заводском общежитии маргаринового завода, в Балакиревском переулке, недалеко от Лефортово. И я очень хорошо помню, как в 60-е ходил в школу по этому переулку мимо одной-единственной личной машины «Победы». Я до сих пор помню фамилию владельца — Фомин… Еще где-то во дворе притулилась раскуроченная трофейная «Амфибия», которую привез кто-то из фронтовиков… Потом, когда я студентом туда приехал, в переулке уже было много машин. А когда я сам стал водить, там просто припарковаться стало негде. Но нам казалось: жизнь улучшается слишком медленно, а надо бы скачком, хлоп — и в изобилии. На этом нас и поймали…

— Вообще советские люди были заражены романтизацией революции, мы думали: повезло же тем, кто жил в эпоху перемен…

— Нам же не объясняли, что любое серьезное изменение государственной структуры — это обязательно падение уровня жизни, рост преступности, межэтнические конфликты. Нам не рассказывали на уроках истории, что гражданская война была на 30% социальным конфликтом, и на 70% — межнациональной резней. Страна-то многонациональная. И много еще чего не рассказывали. Когда затевали перестройку, народу никто не объяснил, что с началом реформ вы станете жить гораздо хуже. Ведь если бы нам в 1988 году сказали: в 1991-92 году пенсия будет 5 долларов, будут закрываться заводы, многие останутся без работы, целые области станут депрессивными, шахтеры из самой высокооплачиваемой категории станут нищими… Перестройка закончилась бы на следующий день, а останки Горбачева так бы и не нашли…

— Может, и рассказывали, но мы же этого не воспринимали.

— Тех, кто пытался предупредить, обзывали «красно-коричневыми». Мы были убеждены, что надо обязательно все сломать. Плюс ко всему, мы настолько привыкли верить, что у нас в стране все делается по плану, что, когда появился Горбачев, никому в голову не пришло, что у него нет реального плана перемен, что он просто-напросто геополитический Хлестаков. Андропов, очень неглупый человек, говорил: мы не знаем страну, в которой живем. А надо бы знать! И когда начали преобразовывать строй, выяснилось, что строй-то не совсем такой, каким его себе представляли.

— Юрий, вы все время перебрасываете параллели из одного времени в другое. А можем ли мы сказать, что сейчас тоже идет эпоха перемен? Что нас роднит с тем временем?

— Александр, нас как раз с тем временем ничего не роднит. Тогда ломали так, что щепки летели. Нынче многие, в том числе и наша либеральная оппозиция, упрекают нынешнего президента и его команду в чрезмерной осторожности. У всех свои претензии. Одни возмущаются, почему, например, не отбирают незаконно приватизированные заводы, а другие требуют дополнительной приватизации того, что еще не перешло в частные руки. Все обвиняют власть в нерешительности. Но люди, которые сейчас находятся у власти, пережили ту самую перестройку и видели, как от поспешности просто рухнула страна. И я думаю, что нерешительность, которая уже идет во вред стране, связана именно с тем жесточайшим опытом конца 80-х — начала 90-х годов.