Слава Тарощина - Рожденные телевизором

Кстати, о литературе. Тут программная политика канала дает, пожалуй, самый ощутимый сбой. Ничего не имею против Николая Александрова, он человек профессиональный, обаятельный, но не настолько, чтобы вести целых три программы о литературе (а может, уже меньше или, напротив, больше – летом не поймешь). Его передачи «Порядок слов», «Разночтения», «Экология литературы» по ровной интонации, вялому ритму и неотчетливому содержанию слабо отличимы друг от друга. Авторские предпочтения вообще, похоже, часто лежат в сфере, весьма далекой от подлинного творчества. В «Порядке слов» на автопилоте анонсируются книги двух-трех крупнейших издательств. В претендующих на аналитичность «Разночтениях» царят мир, дружба и ньюсмейкеры. Тут обсуждаются не явления литературы, а проекты. Помню, как меня поразил проект «Ярмольник», упоенно демонстрирующий новое увлечение – аудиокниги. Жестом сеятеля актер разбрасывал убедительные оценки: «У Стругацких устарела форма, я немного поджал „Трудно быть богом“, а у Набокова я не сократил ни одной запятой, так как он – гений». Ныряя в пучины литературоведения, Ярмольник не забыл подарить кассету критику Михаилу Эдельштейну (ему почти не удалось раскрыть рта) с просьбой написать рецензию…

Одним словом, иерархия ценностей, исповедуемых «Культурой», – вещь в себе. Дыхание времени здесь почти неощутимо. Отнюдь не в должном объеме и качестве пятая кнопка выполняет свою главную функцию – служить кислородной подушкой для зрителей, страдающих удушьем от пошлости федеральных монстров. Когда-то, на заре существования, когда канал только искал свою нишу, в передаче, если не ошибаюсь, «Ночной гость» появился дизайнерский шедевр: фальшивый камин, в который вмонтирован экран телевизора. Казенный уют студии – мягкие тона, сочетание серого, зеленого, лилового, излом мерцающих бокалов, Серебряный век в рамках соцреализма – все намекало на особую атмосферу. Тогда это показалось просто провалом вкуса, связанным с поиском лица. Теперь, по прошествии лет, кажется по-другому: фальшивый камин с вмонтированным в него экраном был выбран в качестве знака и символа весьма точно.

Рискну предположить, почему «Культуре» не подошел «Подстрочник». Мысль Лилианны Лунгиной об интеллектуальном мужестве, которое дается труднее, чем мужество физическое, здесь явно неактуальна.

Бреем мышей

Триумф пародийной программы «Большая разница», выходящей теперь еженедельно, – явление сколь положительное, столь и неожиданное.

Лет пятнадцать назад наша страна начала расставаться с прошлым не смеясь, как завещал вышедший из моды Карл Маркс, но подхихикивая. Мощную конкуренцию штатным юмористам составили политики. Тягаться с такими стихийными мастерами смеха, как Черномырдин, становилось все труднее. Ему в затылок дышали и другие достойнейшие люди. С помощью бессмертных афоризмов Строев боролся за власть («Здравствуйте, я пришел вас отведать!» – приветствовал он больного Ельцина); Шандыбин – с инородцами («евреи такие же люди, как мы, только другие»); Жириновский – с пишущей братией («я люблю журналистов вроде Джона Рида: сделал репортаж, умер, похоронили»). И напротив – юмористы советской выделки решили претендовать на звание духовных лидеров нации. «Я хочу, чтобы с моих концертов люди уходили, переоценив некоторые категории жизни», – заявлял Михаил Задорнов. И уточнял причину столь высоких амбиций: «СССР разрушили не диссиденты, а юмористы».

Напрашивался вопрос: зачем они это сделали? В передачу советских времен «Вокруг смеха» (ее и сегодня часто показывают по ТВ в качестве недостижимого эталона) ход Петросяну и Дубовицкой был закрыт. А как только Задорнов с коллегами расправился с СССР, держатели «Кривого зеркала» и «Аншлага» стали подлинными монополистами на ТВ, эдаким Газпромом от сатиры и юмора самого низкого пошиба. Впрочем, то, чем они занимаются, не имеет никакого отношения к русской смеховой культуре с ее невероятным диапазоном – от мрачной, как самогон, гениальности Салтыкова-Щедрина до искрометного, как шампанское, таланта Жванецкого. Их юмор вообще не имеет отношения ни к чему на свете.

Противостоять экспансии осмелились немногие. Выстоять сумели единицы – талантливые обитатели «Городка» Стоянов с Олейниковым и промышленный синдикат «Comedy club», берущий теперь не столько уменьем, сколько числом. И вот на пепелище пробивается дивный цветок под названием «Большая разница». Уже первые выпуски передачи удивляли сложностью поставленных задач – пародии на ТВ и его обитателей. Сей коварный жанр существует по строго регламентированным законам. Пародийное уничтожение старого и строительство нового, как полагал знаток вопроса Юрий Тынянов, – единый художественный процесс. Участники «Большой разницы» (почему-то в основном безымянные, их фамилии ни в каких титрах не отыщешь) это понимают. Их пародии невероятно смешны, узнаваемы, снабжены отменным текстом. Лучшие из них («Работяги» на фильм «Стиляги» и «Хрень» на передачу «Плесень») дорастают до той степени обобщения, за которым начинается искусство. Не говорю уж о снайперском попадании в образы: «сам себе режиссерище» Михалков, перед которым все тотчас падают ниц и судорожно крестятся; пугливый Познер с присказкой «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю»; Никас Сафронов с полотном, увековечивающим мадонну Пугачеву с младенцем Галкиным на руках…

Нельзя не воздать должное Первому каналу не только за высокое качество, но и за отвагу. Львиная доля пародий приходится на собственную продукцию, что сильно меняет оптику – на реального Малахова или Андрееву теперь без смеха уже смотреть невозможно. «Что делаете?» – спрашивают ведущего «Большой разницы» Урганта, а он меланхолически отвечает: «Бреем мышей». Хочется, чтобы данный процесс продлился как можно дольше.

Время Шукшина

Оказывается, 25 июля – не только день смерти Высоцкого, но и день рождения Шукшина. Все даты, связанные с Владимиром Семеновичем, сакральны для ТВ. Василию Макаровичу везло меньше. Но вот настало и время Шукшина – в его восьмидесятилетний юбилей наконец-то восторжествовала справедливость. Великий современник с гитарой отошел в тень, а Шукшину, напротив, была отдана большая часть эфира. Фильмы мастера шли вперемешку с документальными лентами о нем, и даже яблочные пироги в «Смаке» готовили жена Лидия и дочь Маша.

С одной стороны, культурная акция «День Шукшина на Первом канале» выше всех похвал. Она дает объем, пространство для осмысления, возможность погружения в шукшинский космос. С другой стороны, на фоне его мощи и запредельной искренности множественные потуги с помощью документальных фильмов (а точнее, того, что под этим термином понимается, – торопливые нарезки, вялые синхроны, небрежный текст) постичь феномен Шукшина неминуемо терпят крах. Пожалуй, лишь ювелирная авторская работа Сергея Урсуляка «Человек земли» способна в какой-то степени выдержать соседство с первоисточником. Остальные сочинения о юбиляре выглядят весьма неубедительной попыткой понять отдельное природное явление, которым был Шукшин. Увы, к остальным следует причислить и широко разрекламированную ленту Маши Шукшиной «Расскажите мне о моем отце».

Судя по всему, проект задумывался как очень личный. Более того, он не столько об отце, сколько о дочери – через отца. Оригинальный замысел сразу вступил в противоречие со слабым сценарием. Своих воспоминаний у Маши об отце почти нет, а те, что есть, невыразительны (когда отец умер, девочке было всего шесть лет). На помощь приходят неизбежные нарезки с друзьями юбиляра, от Никоненко до Митты, которые мы не раз видели в День Шукшина. Маша, стараясь избежать стереотипов, сама расспрашивает собеседников, но тут ее подстерегает очередная опасность – она очень зажата перед камерой и совсем не владеет искусством интервьюера. В разговоре с Евгением Мироновым, побывавшим со своим шукшинским спектаклем в Сростках, Маша первым делом задает вопрос: «Вас там узнали?», на что Миронов не без раздражения отвечает: «Да не о том нужно спрашивать».

Шукшина не только спрашивает, но и говорит «не о том». Распадающиеся фрагменты композиции она старается сцементировать пространными авторскими отступлениями, что приводит совсем уж к печальному результату. Мизансцена, в которой Маша в обнимку с березкой пускается в доморощенное философствование на очень важные для отца темы, да еще и смонтированная встык с пронзительными кадрами из «Калины красной», смотрится апофеозом безвкусицы. Впрочем, главное не в частностях. Погрешности стиля и вкуса в подобном проекте могла бы с лихвой искупить искренность автора. Но в том-то и дело, что фильм лишен подлинного чувства. У Маши много крупных планов, где она безупречно хороша. Она часто смотрит в даль светлую, тайком утирая слезы, а катарсиса все нет. Разговоры об отце с самыми близкими людьми – мамой, Лидией Федосеевой-Шукшиной, и сестрой Олей удивляют не столько пустотой, сколько взаимным недоброжелательством, раздраженной холодностью и отстраненностью от предмета.