Газета День Литературы - Газета День Литературы # 94 (2004 6)
Я тоже сошел на берег из утомительной кругосветки, и Борис Примеров предложил познакомить меня с морячкой.
— Пойдем к Нестеровой. У нее мамаша готовит настоящие казачьи борщи.
Узнав Бориса, женщина в черном платье, похожая на старуху Изергиль, подслеповато моргая, заговорщицки приложила корявый палец к тонким губам и взглядом поманила на кухню через коридор.
— Тс-с!— прошептала она у двери, на которой держался присобаченный кнопками листок со словами: "Тише! Леночка работает, пишет стихи!"
Нас проводили на кухню, где мы терпеливо сидели, ожидая, когда Леночка закончит свое новое творение. Уже наступил полдень, из кастрюлек на плите исходили чудные ароматы...
Нестерова появилась неожиданно и с чувством прочитала "свежее" стихотворение, интонационно любуясь каждой строчкой, обволакивая звучным тембром совершенно непримечательные фразы. Видя восторженное лицо родительницы, мы не осмелились критиковать.
— Хорошее!— кратко оценил Борис. А я малодушно смолчал...
— Аршак, не обижайся. Зато мы отлично пообедали,— произнес примирительно Примеров, когда мы вышли от хозяев. — Конечно, я слукавил,— как бы извинялся Боря.— Но обед этого стоит!..
Лена Нестерова стремительно росла, набирала авторитет, сделав головокружительную карьеру. Ее завалили общественными должностями, и она потеряла контроль над собственным мужем, писавшим невразумительные стихи "под Есенина" и пропивавшим скудные гонорары жены.
И вот подкралась беда, умерли один за другим родители. И Леночка Нестерова не выдержала. Августовским утром птицей выпорхнула с балкона высокого четвертого этажа, оставив на мостовой последний восклицательный знак еще молодого, полного сил тела...
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПИИТ
Сережа Глумюк (по моему разумению, с такой фамилией нельзя стать поэтом!) производил впечатление парня "своего в доску". Невысокого росточка, похожий на взъерошенного апрельского воробья, вечно спешащий куда-то на утильной иномарке, в бардачке которой, в целлофановом пакетике, аккуратно сложены коллективные сборники, куда вошли и его вирши, переведенные на македонский и румынский языки.
— Я сам не понимаю, как они туда попали,— наигранно объяснял несведущим, как будто имя его и без того широко известно в литературных кругах. Издал за свой счет пару книжонок общим тиражом 200 экземпляров. Этого скромного багажа хватило, чтобы получить заветное удостоверение — стать членом Союза писателей. Господи, здесь можно и возразить: некоторые даже без публикаций того же добились! Писательское звание в наши времена не значит ничего — власть предержащие девальвировали оракулов слова! А вот для некоторых — "клондайк". Изощренный ум и тут нашел выгоду! Настоящие поэты обнищали, а Глумюк сообразил: в России сложно напечататься, его скучные опусы явно уступают талантливым. Зарабатывая коммерцией, решил кататься по заграницам, чтобы красоваться на различных праздниках поэзии — ведь за бугром давно потеряли ориентиры: кто есть кто...
На родине, чтобы его не забывали, Сергей раз в год устраивает в Малом зале ЦДЛ свой творческий вечер. Минут сорок творец скороговоркой отчитывался, а человек пятнадцать его слушали. Я попросил Глумюка озвучить свое любимое стихотворение.
"Волк идет по тропинке..."— начал он. И я не выдержал, взорвался: "Извините, коллега, волк — не человек, он не ходит!"
— Что ты привязался к строке?! А как надо писать?— растерялся международный пиит.
Тогда я сказал: "Думаю, на другие языки тебя переведут правильно — крадется!.."
ОБЕД В ШАХТАХ
О скупости его ходили легенды... С Иваном Филипповичем Федоровым, наверное, самым тяжелым поэтом Союза, вес которого зашкаливал за сто девяносто килограммов, я был в командировке в тихом городе Шахты в липкую июньскую жару, когда даже дворовые собаки прятались в тень...
— Иван Филиппович, пойдемте пообедаем?
— Нет-нет, дорогой Аршак,— отмахнулся он короткими ручками, вытирая огромным клетчатым платком испарину со лба,— я решил похудеть!...
Плотно перекусив, я вернулся в гостиницу.
— Ну как, поели? — с голодным блеском в глазах спросил Федоров.
— Прекрасная кухня, Иван Филиппович. Знаете, директор кафе, оказывается, большой поклонник поэзии. Он узнал меня — говорит, что видел по телевидению — и накормил бесплатно. Поинтересовался и вами: "А где ваш товарищ Федоров?"
— Хорошую новость вы сообщили мне. В каком кафе вы были?
— Отсюда рядом, в трех кварталах, "стекляшка". Мы вчера мимо проходили...
— Что ж, пойду прогуляюсь...
Часа через полтора мрачного Федорова привезли на милицейской машине.
— Вы меня подло обманули!— грозно процедил он.— Я напишу жалобу!
— В чем я провинился?
— Не стройте из себя невинного человека! Я заказал три порции харчо, четыре вторых блюда, несколько салатиков и двенадцать стаканов компота... Поел. И, когда насытился, пошел к выходу. Официантка потребовала оплатить. Я ей говорю: "У вас сегодня ел Тер-Маркарьян. Он же задарма питался. Я тоже поэт!" Она закатила скандал, пригласила стражей порядка. Платить целых восемь рублей!!!
Я, честное слово, чуть не расхохотался. Еле сдержался, иначе Иван точно катанул бы "телегу" куда надо...
Но охоту шутить с ним отбил у меня навсегда!..
БЕЖЕНЕЦ
Вид его вызывал неподдельную жалость. Высокий, нескладный как подросток, в клетчатом пиджаке, с продолговатым небритым лицом, которое ослепительная, от лба до затылка лысина делала похожим на ученическую резинку для подчистки клякс в школьных дневниках...
— Аршак-джан!— обратился ко мне в ЦДЛ карабахский поэт Абрам Бахчуни,— помоги молодому таланту, Хачику Кирокасяну. Он, понимаешь, беженец...
Слово старейшины — закон, да и сама печальная фигура стоящего поодаль человека заставляла вздрогнуть сердце. Что стоит для меня перевести два-три стихотворения? И я согласился.
— Хорошо, давайте, пожалуйста, подстрочники. Завтра уезжаю в Переделкино. Может, успею что-то сделать.
Чтобы самому расписаться, решил начать с переводов. Подстрочники и оригиналы были откровенно слабыми. Что же делать? Тогда я прилег на диван и, взглянув на заснеженные по колено дорожки, стал вспоминать поездку в Степанакерт. В этот райский уголок древней армянской земли, где остались материнские корни. И под этими впечатлениями написал стихотворений тридцать!.. Отпуск закончился, и я позвонил автору.
— Я вас встречу у гостиницы "Измайловская".
Провел в номер, где в кресле восседала красавица с золотой цепью на ноге. Оставив рукопись, я откланялся.
Пока ехал домой, мучительно разбирался: как может беженец снимать двухместный номер в гостинице?
И я вновь позвонил: "Хачик, верните рукопись. Это ведь не ваши стихи, и я не хочу дарить свое творчество..."
— Да-да, конечно, я успел посмотреть. Клянусь, что не буду публиковать! — заверил меня обиженный голос.
Но через месяц читаю переводы в солидном литературном издании, а через полгода выходит пятидесятитысячным тиражом книга "Небесный камень", затем радио, телевидение...
Кирокасян развернул такую деятельность, что даже искушенные разводили руками. Финал: писательский билет и презентация, которую почтили присутствием крупные столичные литчиновники... Каюсь, во всем виноват я. Один. Вот почему больше никого не перевожу...
Иногда вижу в ЦДЛ этого лже-беженца. Не изменился. В том же клетчатом пиджачке, но с наглой ухмылочкой. Поговаривают, ищет нового переводчика.
ТОПОЛЯ
Название этого эссе взято из знаменитой в свое время песни "Тополя" Геннадия Колесникова, поэта из Пятигорска. Удивительный он был человек по кличке "Колесо". Мог неожиданно появиться без шапки в лютом, морозном феврале в Ростове-на-Дону, найти меня и с детской непосредственностью заявить: "Старик, меня менты сняли с поезда. Нет ни паспорта, ни копейки за душой... А надо быть в столице. Редактировать в Совписе книгу".
Приходилось выручать собрата. Я знал, что он никогда не покупал билет на поезд. Добирался на перекладных от города до города, чтобы попасть в Москву, где с утра до вечера пропадал за бильярдным столом в ЦДЛ и просаживал последние деньги. Грудной горб не мешал ему мастерски класть в лузы шары один за другим!..
