Газета День Литературы - Газета День Литературы # 131 (2007 7)
– Да я шучу, Коль, – сказал брат.
– И я пошутил.
– Мне как-то кино больше, – зевнул брат. – Фантастика. Типа машина времени: врубил, и в будущем… Я, брат, всё время думаю про вас.
Слезинка вытекла и побежала по щеке старшего брата.
***
Какое, к свиньям, будущее, брат!
Я вышел на обитый рейкой, превращённый в лоджию балкон.
Погляди за окно, на мчащие, с непроницаемыми стеклами коробки с пиками антенн, на невыветриваемый смрад над городом, бубнящих в рацию омоновцев на перекрёстках.
Оно, которого мы так тревожно ждём, давно пришло.
***
Брат все-таки повёл меня к друзьям. Кидать на стол. Главный друг Виктор, босс Степана, жил в газпромовском посёлке, специальном городке для богачей.
Я заскучал и тотчас заболела голова, только спустились, поздоровавшись с развинченным, поддатым боссом, в подвал замка. Где были сауна, камин, круглый бассейн, похожий на гигантскую, промышленных масштабов бочку. Я заглянул: нет, там не плавали листья укропа с хреном.
– Кто из вас старший? – нагло спросил босс.
– Вы с ним ровесники, – поспешно сказал брат.
Этот? Ровесник? Я оглядел стены. Зеркала в подвале не было.
***
Не зная, куда себя деть, разоблачившись, я пошёл периметром подвала. Несмотря на размах и мрамор, подвал был подвалом, свод сельскохозяйственно давил.
Виктор под длинную, торпедой, дыню завёл рабочий горький разговор: какие они с братом дельные газпромовские боссы, и сколько вокруг безруких – ни себе, ни Родине – людей.
Плескавшиеся после сауны в бассейне жёны шумно говорили, как им хорошо после парилки поплескаться, поплавать в бассейне.
Трёп, догадался я, терпим только от близких. Чужой категорически несовременен.
Вот Пушкин не трепался, оттого и культ, и головы.
***
Сели за стол, и я схватился за закуски, чувствуя себя шпионом, иностранцем, затесавшимся на грубую русскую пьянку.
Суслик – я сразу, только мы вошли в подвал, вспомнил о Суслике – рассказывала мне, что в мае на традиционной ежегодной вечеринке с одноклассниками ей впервые стало скучно, тошно от тостов и шуток, и она ушла плакать в уборную.
Потому что не было тебя, сказала Суслик.
– Коля, наверное, домашний, книжный человек, – сказала жена босса, обращаясь не ко мне, но к брату. Я заметил прыгнувшего в глазах брата чёрта.
Что-то похожее мне уже приходилось слышать.
***
Я тебя поняла, сказала мне Аннетта тогда. Я тебя разгадала.
Я был по-вечернему поддат, сидел, глядя в стеклянную стену на закатное солнце. Анна зашла ко мне с просьбой открыть очередную её фантастическую бутылку.
– Никакой ты не гуляка и не Казанова, – сказала Анна, шлёпая на стол коробку конфет и садясь на игрушечный диван: короткая юбчонка вверх, ловкие ноги Анны хоть куда ещё. – Ты, на самом деле, подкаблучник, домосед и жлоб.
Подкаблучник – это глупости, из ревности, но правда в Анниных словах была. То есть, начни меня скоблить, гуляка праздный слетит, точно кожура с молоденькой картошки.
Чистить картофелину дальше она, очевидно, не считала нужным.
Я знал, положим, что на самом деле всё не так уж очевидно. Открывая слой за слоем, рефлексируя, рискуя оказаться вообще ни с чем, я понимал, что только свет прозрений моё оправдание, и цель, и средство. И кому-то этого, наверное, хватило бы, и с верхом – но, увы, не мне.
Грустные мысли угнетали мою волю, вот какие это были мысли: что, если кураж, порыв мой – вовсе и не Богом данный путь, а только моё неумение жить ясной, здоровой, породистой жизнью, какой, наверное, живёт Валерка С. и какою, до знакомства со мной, жила Суслик. Что я недостоин и лишен её.
Они же, эти мысли, гнали меня дальше, дальше, дальше – в бесконечность?
***
"Ай, Витя! – думал я, щупая череп. – Ай, мерзавец! Ты ведь поумней, чем хочешь показаться. О чём ты думаешь, проснувшись ночью, в замке, победитель?"
Как всё же бесконечно далеко ушёл я от рабочих разговоров, от элитных дач, от боссов и от их бессмысленно стареющих, несексуальных жен… И никуда, никуда не пришёл.
Виктор как будто протрезвел к концу, когда стало понятно, что я не опасен. Мы попрощались с ним тепло, как братья.
Я ощущаю себя юношей, подростком. Потому что ни черта ещё не сделано?
***
Все русские семейные рыбалки удивительно похожи друг на друга.
На двух машинах мы приехали на дачу брата, перевалочную базу, и теперь брат возился с сетью, размотав её во всю длину газона, женщины занимались сбором яблок, падавших, со стуком, под деревья, а я любовался точными движениями брата.
Хорошо всё же, что мы с братом разные. Он вот такой военный, балагур, добытчик, а я вот такой ранимый, курицы не зарубивший в жизни и весь из себя писатель. Было бы глупо, если б оба мы были военные. Еще глупей – писатели.
Вторая жена брата, Дама Треф, была – заметно отличаясь мастью – фигурой из прежней колоды. Я едва не назвал её тем, первым, именем.
Было понятно, почему брат выбрал эту партию. В Даме легко угадывались черты бывшей мечты офицера – теперь, по истечении положенного времени, ставшей полковничихой, офицерской мамочкой. Она была семейный врач и массажист.
Мне вспоминается семейная рыбалка в Красных Горках.
« * *
Отцовский шофер с братом ушли ставить сети, не признающий сетей батя тихо удалился с удочкой, а мы с прихваченным на пикник лысым чёртом остаёмся на лужайке с женой Степки, белокурой мечтой офицера.
Сбитая с толку магнетизмом лысого, мечта щебечет, путая слова, с невесть откуда взявшимся акцентом. Фальшиво хохочет и боится встретиться глазами с влажным взглядом чёрта, вполне довольного раскладом сил.
Я с грустью думаю, что всё же женщине с такой кормой и такой грудью не пристало тушеваться, даже перед лысым, чью давящую волю, безусловно, ощущаю на себе и я.
Впрочем, силы демона и белокурой слишком неравны. У них и единицы измерения разные.
Уже умея противопоставить свою волю чёрту, я пока беззащитен перед сладкой энергетикой мечты.
***
Теперь другое дело.
Оторвавшись от блокнота, я спокойно, дым от сигареты в форточку, смотрю на вышедших ко мне в вечерних платьях Даму и Тростинку.
Брат с Фёдором уехали в ночь, ставить сети.
Опершись кормой о подоконник, избегая прямых взглядов, сбывшаяся мечта несёт обычный дамский вздор, подтекст которого: с таким, как ты, наверно, можно прожить жизнь, Ник, правда?
Наплакалась бы ты со мной, думаю я.
Идиллию с вареньем и наливками прервал звонок. Даму, домашнего врача, к температурящему сыну вызывал клиент.
Выругавшись, мечта стремительно переоделась и уехала.
– Я скоро! – помахала она из машины.
Мы помахали вслед. Огни, мигнув, скрылись за поворотом узкой улицы.
Я пропустил вспыхнувшую Тростинку за калитку и запер железные ворота.
***
Женщины Света. Матовые. Непростые.
Только от них исходит тонкий, несказанный свет, указывающий на возможность счастья.
Сияние: загадочное, лунное – одних, и энергичное, дневное, полное – других, часто и составляет смысл – о, не жизни! – гонки в бесконечность.
Мы просыпаемся в разных постелях, но в одной, по-студенчески разгромленной светёлке.
Заря лежит на шторах, на бутылках, на твоем комом брошенном свадебном платье.
Неосмотрительно, конечно, нас вчера оставили вдвоем.
Ты, милое дитя, ребёнок, с головой под одеялом.
Только рука на белой, выпросталась, жёваной подушке.
Лучик. Знак.
***
Супруга брата обняла меня в дорогу у вагона. Малость помедлив, обнялись и с братом.
