Газета День Литературы - Газета День Литературы # 66 (2002 2)
В том, что его почти не выпускали с Ханкалы, Олег небезосновательно подозревал отца. Кудрявцев-старший, совершенно случайно узнавший от своего товарища, что сын за год умудрился не только стать переводчиком с чеченского, но еще и сам напросился в командировку, пришел в ярость. Вызванный "на ковер" в кабинет отца, Олег услышал столько эпитетов в свой адрес, сколько не слышал их до этого за всю жизнь.
— Никогда не думал, что вырастил полного мудака! — громыхал отец. — Чего тебе не хватает? Романтики захотелось? Когда тебе чечены жопу на фашистский знак порвут — будет тебе романтика! Я, как последний идиот, пытаюсь устроить его будущее. Готовлю ему нормальную командировку в нормальную страну. А этот мудак ломится в Чечню. Да ты хоть понимаешь, что ты творишь? Если там, — отец ткнул пальцем в потолок, — решат, что ты "чеченец", то все! Так до пенсии и будешь ползать по этому гребанному Кавказу. Ты о матери, стервец, подумал? Как ей, с ее давлением, сказать, что единственный сынок решил в Чечню мотануть, романтики набраться?.. А случись что, думаешь, тебе памятник Путин поставит, или если тебе ногу оторвет, Дашка твоя будет из под тебя горшки выносить? Хер ты угадал! Калеки бабам только в фильмах нужны. А так махнет хвостом — и поминай, как звали! У нее женихов и без тебя, дурака, пруд пруди…
Из кабинета отца он вышел совершенно сломленным и раздавленным. Если бы в тот же день можно было все отыграть назад, он, конечно бы сделал это, но армия есть армия — принятые решения в ней обычно выполняются. И уже через неделю семья провожала Олега на аэродром "Чкаловский". За эти дни отец немного поостыл. И хотя в его серых глазах не пропал стальной блеск раздражения, он помягчал. Так, вернувшись вечером со службы и оглядев полученный Олегом новый, только со склада, тяжелый ватный бушлат блеклой зелено-морковной расцветки и неуклюжие кирзовые "берцы" он хмыкнул:
— В такой робе только зеков на работу водить!
На следующий вечер он привез комплект зимней формы и высокие легкие ботинки на меху. "Сплав" — была обозначена на лейблах и ценниках марка фирмы.
— Держи, вояка! На синтепоне, не продувается и не промокает. И "берцы" вполне подходящие…
Отцу Олег доверял. В Афгане тот два года командовал полком, а потом, после академии, еще год — дивизией…
Уже провожая его на борт, отец вдруг неуклюже обнял его.
— Ладно, сын, запомни одно. От войны не бегай, но и сам на нее не напрашивайся. Судьба не любит самодеятельности. Головы не теряй. Смотри на старших. Тебя там встретят мужики достойные. И береги себя! Ты у нас один…
Скорее всего Кудрявцев-старший посодействовал, чтобы младшего не слишком привлекали к войне. Олега сразу по прибытии оставили при управлении разведки, хотя, как он вскоре узнал, переводчики были очень нужны и в действующих частях.
Небольшую комнатушку в приспособленном под жилье стальном морском контейнере он делил с капитаном-переводчиком Виктором, который, представляясь, сделал ударение на последний слог — ВиктОр. Капитан был всего на четыре года старше Олега, но выглядел на все сорок. Болезненно худой, с запавшей под глазами вечной желтизной и ранней плешью он выглядел просто кощеем. В первый же вечер, когда Олег "прописывался" по случаю прибытия, ВиктОр, поднимая очередной стакан с местной мутной водкой, хмыкнул:
— В девяносто восьмом меня два черножопых пидора в Анголе паленым ромом траванули. Они на английскую "сис" работали. И оч-ч-чень мной были недовольны. Какой мы тогда контракт из-под носа англичан увели… — он многозначительно сузил глаза, словно из ханкалинского далека пытался рассмотреть двух далеких злобных негров. — Печень тогда из-под ребер просто вываливалась. Пить врачи вообще запретили…
И он выпил, всем своим видом показывая салаге лейтенанту, насколько героическим поступком для него является это употребление огненной воды.
Сейчас капитан служил в управлении внешнего сотрудничества, точнее, дослуживал. Почти полгода он ожидал долгожданного приказа об увольнении. На "гражданке" его уже давно ждало место в каком-то российско-голландском СП, которым управлял его друг. И потому эта командировка была ему, как он сам говорил, как серпом по яйцам.
— Да я в неделю у Валерки заколачиваю больше, чем здесь генерал за четыре месяца! — пояснил он.
До отъезда ВиктОру оставался всего месяц, и потому капитан собирался окончательно "лечь на сохранение". Термин этот, как вскоре узнал Олег, означал максимальное сворачивание всякой служебной активности, чтобы по возможности тихо и без происшествий дотянуть до "дембельской" вертушки на Моздок.
И потому, когда "спецназеры" доложили, что в ходе одной из засад был захвачен в плен афганец и Марусин собрался лететь в бригаду, капитан, который должен был лететь с ним переводчиком, откровенно затосковал.
— Твою мать! И больным не скажешься. Марусин потом сгноит за месяц. Он "беременных" на дух не переносит. Пес войны хренов!
ТОГДА-ТО ОЛЕГ И РЕШИЛ ПОПРОСИТЬСЯ вместо Виктора сопровождать начальника разведки.
— Я подтвержу, что ты лежишь с температурой. А дари, пушту, фарси — мои дипломные языки.
— Ты чего, старичок, серьезно? — изумился капитан. — На хера тебе это надо? У тебя такая должность, что можно хоть до пенсии здесь груши околачивать. Зачем тебе эти горы?
— Я еще ни разу не работал на настоящем допросе, — признался Олег. — Хочу, пока есть возможность, опыт получить.
ВиктОр удивился еще больше:
— Ты что, серьезно? Совсем сдурела твоя башка. Оно тебе надо? Думаешь, это так интересно? Брось. Это самая грязь войны. Знаешь, почему грушники не пишут мемуаров? Да потому, что никто не хочет вспоминать о том, что видел и делал...
Но соблазн "закосить" был для капитана слишком велик и, помявшись для приличия, он дал себя уломать…
Начальник разведки, услышав о болезни Волкова, испытующе посмотрел на Олега, который всем своим видом пытался доказать, что все именно так, как он рассказывает.
— Говорить не может. Ангина. Хрипит. Но я могу его заменить. По диплому я "перс". Не подведу вас, товарищ полковник.
Олег рассчитал все точно. Все же за спиной был уже год службы, и "систему" он уже "просекал". Времени разбираться и искать замену Волкову уже не было.
— Хорошо. Со мной полетит Кудрявцев, — как отрезал Марусин.
На следующее утро Олег в неизменном "разгрузнике", с табельным "пээмом" в специальном кармане на груди стоял рядом с Марусиным на площадке приземления.
После короткого доклада комбрига и недолгого совещания, во время которого Олег слонялся по лагерю в сопровождении улыбчивого прапорщика, который знакомил его с расположением бригады, его наконец разыскал посыльный. Когда он подошел к штабной палатке, Марусин с комбригом уже вышли на улицу.
— Ну, где тут у тебя "переговорная"? — спросил Марусин командира.
"Переговорная" оказалась обычным "кунгом" армейского КамАЗа. Он был разделен надвое невысокой, по пояс, пластиковой перегородкой. С одной ее стороны был небольшой кабинет, где стоял покрытый плексигласом стол с прикрученной к нему настольной лампой, старенький компьютер и несколько раскладных табуреток. Другая сторона "кунга" была до потолка обита жестью. Там была прикрученная намертво мощными винтами к полу металлическая табуретка, перед которой от пола до потолка проходила стальная труба. У табуретки стояло старое мятое оцинкованное ведро, наполовину наполненное водой, которая мутно и зыбко отражала в себе потолочные фонари. В "кунге" было зябко, и потому никто не раздевался. Марусин широко, по-хозяйски сел за стол, рядом с ним сели комбриг и начальник штаба. Еще один штабист, молодой юркий парень, опустился за компьютер. Олег устроился на свободной табуретке с другой стороны стола.
— Ну, давай сюда своего афганца, — скомандовал Марусин.
— Васильченко, давай бородатого! — негромко крикнул комбриг.
Через полминуты "корабельная" дверь "кунга" распахнулась и здоровый, медведеобразный прапорщик втолкнул перед собой крепкого, смуглого, почти шоколадного бородача. Руки "духа" были скованы наручниками. За ним в "кунг" поднялся часовой. Прапор коротким тычком, словно он загонял в стойло корову, усадил пленного на табурет за перегородкой.
