Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6283 ( № 28 2010)
Комментарии:
Донкихотство сидит в каждом
Искусство
Донкихотство сидит в каждом
ЗВАНЫЙ ГОСТЬ
Но, по мнению Василия Ливанова, отпраздновавшего в минувший понедельник своё 75-летие, это вовсе не достоинство наше, а недостаток. Причём весьма существенный. Благодаря интервью, которое Василий Борисович дал «ЛГ» накануне юбилея, читатель, как нам кажется, сможет убедиться: в самом Ливанове – выдающемся артисте, талантливом писателе и вообще уникальной творческой личности – донкихотовское начало не просто существует, но многое определяет.
– Рисовали вы с детства, школу окончили при Академии художеств, но поступили всё-таки в Щуку. Как ваш отец отнёсся к тому, что вы решили продолжить семейную традицию?
– Поначалу отрицательно. Когда я пришёл и сказал, что поступил в Щукинское училище, он позвонил Рубену Николаевичу Симонову и попросил его ещё раз меня проэкзаменовать. Он очень опасался, что я пойду по фамильному накату, а когда учёба кончится и нужно будет проявить себя в профессии, мне предъявить будет нечего. Мне назначили время. Я пришёл. В кабинете кроме Симонова сидели Мансурова, Абрикосов, кто-то ещё, но я плохо соображал, кто именно: у меня в глазах был туман от волнения. Начал я с моего любимого Пастернака. Потом попросили почитать Лермонтова, затем Маяковского, Пушкина, Блока. Наконец меня отпустили. Рубен Николаевич позвонил отцу и сказал, что поступил я правильно.
– Так поэзией и ограничились? А как же проза?
– Прозу «разыграть» можно, притвориться. А поэзия – как музыка, не проскочит ни одна фальшивая нота.
– И Борис Николаевич принял ваш выбор?
– Принял он его гораздо позже, когда мне было уже двадцать восемь. Пока я учился, он ни о чём меня не спрашивал, никаких рекомендаций не давал. И видел только один мой дипломный спектакль. Но быть настоящим отцом не значит с утра до вечера пичкать своего ребёнка мудрыми сентенциями. Я всем в своей жизни обязан отцу и деду. Они были актёры от Бога.
– Молодёжь во все времена достаточно критически относится к опыту предков, но сегодня это доходит практически до полного отрицания: мы, мол, живём в совсем другое время…
– Конечно, они живут в другое время. Но их родители в этом не виноваты. Чтобы сохранить уважение своих детей, ни в коем случае нельзя им врать и заискивать перед ними. Надо суметь сохранить собственное достоинство. Это очень трудно. Может, поэтому связи между поколениями сейчас так непрочны.
– Вы с отцом снимались вместе в «Слепом музыканте». Трудно было?
– Наоборот, легко. Отец был потрясающим партнёром. Для меня он остался главным учителем в профессии. Это была очень интересная работа. Мне подсказали, что хорошо бы перед съёмками пообщаться со слепыми людьми. Общество слепых мне предоставило такую возможность. А когда съёмки закончились, там устроили показ. Слепые, конечно, не смотрели, а слушали фильм и потом поинтересовались, где нашли такого слепого актёра. Им твердили, что актёр – зрячий, но они были уверены, что их обманывают: с такими интонациями может разговаривать только невидящий человек. Получилось, что я угадал их мир каким-то интуитивным образом. Работа была очень интересная. Актёр ведь проверяется именно на классике.
– А я от ваших коллег слышала мнение совершенно противоположное: в классике вывезет автор…
– Никогда в жизни! Никакой классик никого не вывезет, а вот погубить может запросто. В классике нельзя играть в меру своих чувств, только в меру переживаний твоего героя, а он, как правило, глубже, многограннее тебя. Была когда-то такая теория: актёр должен играть в меру своих чувств, ему нельзя отличаться от толпы. Хейфиц говорил, что выбрал Баталова в фильм «Дело Румянцева» потому, что у него «трамвайное» лицо. Представляете?
– Это у Баталова-то?!
– О нашей профессии любят глупости сочинять. Говорят, мол, актёр – зависимая профессия. Ерунда. Если так рассуждать, то любая профессия зависима! Сантехник – и тот зависит от начальника ЖЭКа! Актёр не зависит от режиссёра, он же не марионетка. У него есть собственное мнение о роли, которая ему поручена. Тут дело не в зависимости от режиссёра, а в единомыслии с ним. Если оно существует – получается творческое содружество, а если его нет, актёр либо уйдёт из картины, либо будет играть так, как он считает нужным. Масленников как-то проговорился: Конан Дойл – весьма средний писатель, истории о Холмсе с Ватсоном – комедия. Если бы мы с Виталием поверили режиссёру, провал фильма был бы неминуем.
– Никакого сногсшибательного успеха точно не было бы!
– То-то и оно. После того как у меня с режиссёром возник очень серьёзный конфликт – по творческим причинам, а не по тем, о которых он любит говорить, –Масленников потом придумал такую формулу: когда съёмка очередной сцены заканчивалась, он говорил: вы угадали тайный замысел режиссёра. Конан Дойл, конечно, не Шекспир, и не надо сравнивать их дарования. Тем не менее он создал образы, которые живут уже более ста лет и ещё не один век проживут.
– Они дают человеку надежду…
– Мы перед съёмкой спросили у Масленникова, зачем он затевает эту картину, ведь экранизаций были сотни.
– Даже у нас была одна – «Голубой карбункул» с Масюлисом в роли Холмса.
– Была ещё «Собака Баскервилей», которая заслуженно забыта. Там только Саша Кайдановский здорово играл. Так вот Масленников не знал, что нам ответить. Начал что-то говорить про «англичанство». И впоследствии часто к этому термину прибегал, хотя он по существу ничего не объясняет. Мы с Виталием решили играть людей, которые бескорыстно приходят на помощь терпящим бедствие.
– В этом, по-вашему, секрет популярности фильма?
– Не только. Все экранизации Конан Дойла страдают одним недостатком: вперёд выходит детективный сюжет, актёры его только обслуживают. А для нас были важны взаимоотношения персонажей – Холмса с Ватсоном и этих двоих со всеми остальными. Почему сейчас детективные сериалы не отличимы друг от друга? В них осталась только интрига. И нет живых образов. У зрителя не возникает желания познакомиться с героями. Не с актёрами, а с их персонажами. Не зря же английская пресса писала о том, что наши фильмы вернули им их национальных героев. Я счастлив наградой, которую мне пожаловала королева, поскольку для меня этот орден является фактом международного признания русской актёрской школы. Из киношников-неангличан кавалеров ордена Британской империи только трое – Лиз Тейлор, Спилберг и ваш покорный слуга.
– Орден изначально учреждался для военных?
– Да, но потом решили, что деятели культуры могут не меньше военных сделать для процветания империи. Девиз ордена так и звучит: «Для Бога и для Империи». Британцы так хранят свои национальные традиции, что нам у них надо поучиться. Им плевать, что о них говорят другие, традиции святы и неприкосновенны. Ибо они цементируют нацию.
– В вашей интерпретации Холмс и Ватсон стали примером настоящей мужской дружбы.
– И не могло быть иначе. Мы с Виталием были очень дружны. Дружили наши дети и жёны. Дружбу сыграть невозможно. Объектив объективен, говорил мой учитель, кинооператор Сергей Павлович Урусевский. Можно любовь сыграть, а дружбу – не получится. Шекспир в сонетах ставил дружбу выше любви. Потому что любовь может быть безответной, а дружба – нет. Она невозможна без глубокого взаимопонимания, совпадения мировоззрений, сходства в восприятии окружающего мира, признания общих моральных ценностей. Это доверие и взаимопомощь. Так у меня с композитором Геннадием Гладковым: скоро 70 лет, как мы дружим. И конечно, дружбу держит совместная творческая работа. С Соломиным мы же не только вместе снимались. Он попросил меня написать для него пьесу. В 83-м поставил в Малом «Моего любимого клоуна» и сыграл там главную роль. Для меня его уход – рана незаживающая. И всё равно он всегда рядом.
– Что выигрывает литературное произведение и что теряет при переносе на экран?
– Ничего не теряет, если исполнитель становится соавтором писателя.
– Нешуточное дело быть соавтором, скажем, Сервантеса.
– Нешуточное. Классику нельзя играть по принципу «я так вижу». Не может быть разночтений, вариантов. Фильм, снятый о Холмсе Гаем Ричи, чудовищен. Никакого отношения к Конан Дойлу он не имеет. Не может быть автор с мировым именем предлогом для фильма или спектакля. Я всё думаю о тех, кто калечит Гоголя. Как они его не боятся? Полагаю, Николай Васильевич всё видит, и Бог весть, как это им аукнется.
