Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

Итак, тюрьма.

Тюрьма со всеми обычными её атрибутами: тесной камерой, короткими прогулками и длинными допросами. Он слышал обо всём этом и, зная, что борец за свободу обречён рано или поздно встретиться с тюрьмой, безбоязненно ждал этой встречи. Вопреки надеждам гонителей, он и не подумал отчаиваться, напротив, казался полным энергии и боевого задора. Он был уверен, что долго здесь не просидит: недаром, борясь против налогов, он старался не выходить за рамки легальных действий; и хотя он знал, что в своих доносах враги попытались оболгать и извратить его слова и поступки, именно это и представлялось ему особенно благоприятным и даже спасительным — ложь было легко разоблачить и на лжецов нетрудно указать.

Он сразу же и указал на них.

Уже во время первых допросов, заявив о противозаконности ареста, Бабёф обличил обоих Билькоков, обманщиков и клеветников, занимавшихся интригами при старом режиме и не менее успешно морочивших новые власти. Чтобы продемонстрировать истину, он сумел с помощью жены собрать отзывы о своей деятельности в Руа и соседних городах. Он обратился за поддержкой к столичной прессе; мало того, он умудрился, несмотря на тюремный режим, выпустить свою газету, на страницах которой, не ограничиваясь собственным оправданием, брал под защиту других узников, арестованных за разрушение застав в июльские дни 1789 года.

Особенно действенную помощь Бабёфу оказал Марат.

Марат, информированный обо всём происшедшем, выпустил специальный номер «Ами дю пёпль», почти весь посвящённый делу Бабёфа.

Номер вышел 4 июля.

«Я разоблачаю сегодня, — писал Марат, — преступление, в сто раз большее, чем то, которое было совершено против мнимых поджигателей застав, и вызывающее в сто раз большую тревогу у всех честных граждан, потому что предметом его явился человек, имеющий заслуги перед обществом, потому что дело его должно заинтересовать всю нацию. Этот заслуживающий уважения человек — Бабёф, гражданин Руа».

Друг народа обращался к видным парижским революционерам и демократам с просьбой оказать всемерную поддержку невинно пострадавшему.

К этому же вопросу он вернулся вторично день спустя.

А на следующий день после этого, 7 июля, просидев в тюрьме полтора месяца, Франсуа Ноэль получил свободу.

Он неоднократно подчёркивал роль, которую в его освобождении сыграл знаменитый парижский публицист.

— Марат, да, Друг народа Марат был моим защитником, — говорил он позднее Лорану. — Его пламенное перо дало мне возможность выйти из этого первого испытания незапятнанным…

Впрочем, с «незапятнанностью» всё обстояло сложнее, чем того хотелось Бабёфу. Выпуская на волю «мятежника» с явным зубовным скрежетом, судебные власти постарались закрыть ему путь к дальнейшим публичным выступлениям. С этой целью, освобождая подсудимого, они не отменяли приказа об аресте; иначе говоря, Бабеф не был реабилитирован и в любой момент мог оказаться подвергнутым новому аресту.

Об этом ему не раз придётся вспомнить в дальнейшем; но так или иначе, сейчас он был свободен, а свобода не могла не радовать — она давала возможность продолжать борьбу.

Пробыв короткое время в столице, он возвратился в Руа. На пути, в городах и деревнях, его повсюду встречали как близкого друга. Простые люди стремились пожать ему руку, выразить свое сочувствие и полную поддержку. Его упрекали, что, арестованный, по дороге в Париж, он не крикнул: «Ко мне, французы!» — и тогда бы его мигом освободили!.. Объятия, приветствия, поздравления — всё это нарастало по мере приближения к Руа.

В Руа он вступил как триумфатор. У ворот города ожидала патриотическая депутация, под крики «Да здравствует народ!» проводившая его до самого дома, где уже был сервирован стол, о чём заранее позаботились чуткие земляки; последнее было весьма кстати, ибо Франсуа Ноэль не имел и гроша в кармане.

Столь же тепло принимали его и в следующие дни. «Я не мог реализовать и половины приглашений на обеды и ужины, — писал он жене, задержавшейся в столице, — и до сих пор мне ещё ни разу не пришлось зайти в булочную». Все клялись Бабёфу в своей преданности и солидарности, уверяя, что, если бы не этот предательский арест, его наверняка избрали бы мэром.

…Наверняка избрали бы мэром…

Франсуа Ноэль спешит оглядеться и видит кое-какие перемены. Проиграв кампанию в Руа, господа Билькоки не пали духом, напротив, сумели «пойти на повышение». Воспользовавшись перевыборами, господин Билъкок-старший успешно баллотировался в городе Мондидье, потянув за собой и Билькока-младшего. Но кто же избран на его место в Руа? Увы! Мэром избран господин Лонгекан, второе «я» обоих Билькоков, один из главных предводителей всё той же судейской касты…

Нет, перемены только кажущиеся. Новый мэр, как и прежний, не созывает общих собраний граждан и требует неукоснительной уплаты налогов — крупные собственники и не думают сдавать позиций. А наивные бедняки предместий лишь тешат себя мыслью, будто могут избрать, кого пожелают. Нет, они ничего не в состоянии сделать, пока патрициат стоит во главе города и во главе страны.

События ближайшего будущего полностью подтвердили верность наблюдений Бабёфа: путь к официальным должностям для защитника интересов народа по-прежнему был закрыт.

Благодарные граждане избрали его в Генеральный совет коммуны Руа. Но едва он приступил к исполнению обязанностей, Лонгеканы и компания добились признания выборов недействительными, поскольку избранный… находился под следствием! Тщетно Бабёф оспаривал это решение, тщетно предъявлял справку, что обвинявший его суд упразднён, а дело сдано в архив; высшие инстанции утвердили вердикт «отцов города» — и он был лишён должности.

Вскоре после этого кандидатуру Франсуа Ноэля попытались выдвинуть в мировые судьи. Но у входа в помещение, где происходили выборы, по приказу муниципалитета были расставлены жандармские посты, которые не пропустили Бабёфа. Его избрали заочно председателем собрания выборщиков, но муниципалитет аннулировал решение граждан, а на пост мирового судьи был избран тот же Лонгекан, уже бывший мэром, хотя закон и запрещал совмещение должностей.

Но враги напрасно радовались — заставить отступить бесстрашного борца оказалось не так-то просто. Отринутый от официальных должностей, он не стал слабее. Напротив, голос его приобрёл ещё большую уверенность и силу.

Осенью 1790 года неутомимый вожак предместий возобновляет временно прерванное сражение.

Он издаёт свою газету — «Пикардийский корреспондент», её читают и обсуждают не только в Руа, но в Лане, Амьене и Компьене, в Сен-Кантене, Перонне, Мондидье и Бове.

Кое-кто даже величает Бабёфа «Маратом Пикардии».

И правда, подобно Марату, он организует свое бюро, куда может обратиться всякий страждущий и обездоленный со своей жалобой, просьбой, получить справку, консультацию, поддержку. Добровольные корреспонденты газеты помогают редактору откликаться на все события, волнующие тружеников края. При этом, однако, Бабёф вовсе не ограничивается местными интересами, он резко критикует антинародную политику Учредительного собрания, его цензовую избирательную систему, его аграрную политику, его аристократическую конституцию, столь не соответствующую высоким принципам Декларации прав человека и гражданина.

Именно по этой причине он и присоединяет к своему двойному имени «Франсуа Ноэль» третье — «Камилл». Камиллом он величает себя в честь полулегендарного римского политического деятеля, «второго основателя Рима», изгнанного сенатом за симпатии к плебеям. Подобно Камиллу, он не отступит перед новым «сенатом» во имя свободы, братства и процветания своих сограждан, простых людей.

И ни на миг не упустит из виду того, что поглощает его вот уже скоро год, ради чего он претерпел жестокие гонения и тюрьму: проблему косвенных налогов.

Новый мэр Лонгекан, идя по стопам своего предшественника, делал всё, чтобы подыграть откупщикам. Он созывал трактирщиков и торговцев, привлекал на свою сторону колеблющихся и делал внушения несговорчивым. Он бомбардировал высокое Собрание доносами и просьбами о присылке войск.

И не раз уже казалось, будто он добился своего.

Трактирщики и торговцы соглашались с его доводами, колеблющиеся признавали его правоту, несговорчивые становились послушными, а Собрание присылало войска.

Но достаточно было появиться человеку, не занимающему никакой официальной должности, появиться и сказать своё слово, чтобы все эти успехи рассыпались словно карточный домик: за полчаса рассеивались в прах старания недель и месяцев. И правда, ныне Бабёфа встречали бурей аплодисментов, его рекомендации превращались в неписаные законы, он один становился выразителем общей воли.