Леонид Филиппов - От звёзд — к терновому венку
На земле остается огромная масса людей, большинство. При всем разнообразии все они хорошие, не то что в XX веке. Но ЧТО они делают?.. Ведь уже в «Беспокойстве» был дан первый яркий образ искателя новизны и силы — отжатого на периферию, не востребованного, не вписавшегося в новый спокойный мир. А теперь вот нет и космической экспансии — и где они, эти люди?.. Творчество? Удел единиц. Ну, пусть тысяч… (Вот Ася, например, — творческий гастроном. Смешно и грустно. Как тут не вспомнить амфибрахиста Константина…) А что же для большинства? Сфера обслуживания? Не нужна, вроде…
Идея исчерпала себя до последней капли. Буря иссякла, паруса опали. Штиль.
Дальше Стругацкие будут писать ТОЛЬКО по-другому и о другом. Как бы ни была велика и мощна эйфория молодости, но и ее запаса не может хватить навечно: нечем подпитывать; ни внутренний источник, ни окружающий мир ничего для этого не дают. Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено…
* * *Многим обидно, но факт: писатели, наделенные воистину уникальным синтетическим даром, Фантасты мирового уровня — в конце концов из фантастики как таковой «выпали» окончательно и бесповоротно. Они умели видеть «поперек», умели ставить вопросы, которых нет и не будет никогда…
Истинная фантастика, как теперь ясно думающему читателю, занималась и занимается вещами, виртуальными по самой своей сути, а вовсе не тем, что когда-нибудь будет. Мир Полудня реален, и все, что Мастера говорили о нем, было сущей правдой. Они описали свой мир верно. Просто это самозамкнутый мир. Как, скажем, мир геометрии Лобачевского. К этому надо добавить еще одно — с уверенностью можно сказать, что он столь же интересен, сколь и недостижим. Зато исключительно полезен для ума, для души, для фантазии. Общение с ним развивает умение смотреть извне и понимать человека.
Однако это же — и уводит: тех, кто принимает такой мир за чистую монету, за описание будущего. Уводит подобно наркотику. Ведь и мы хотим жить и летать! И так же, как наркотик, общение с виртуальным раем несет самую серьезную угрозу душевному здоровью, ибо нельзя материалисту надолго погружаться в мир объективного идеализма безнаказанно. Скучно на этом свете, господа! А решать вопросы, которых никто никогда реально не ставил, — увлекательнейшее, неисчерпаемо интересное занятие. Как чистая математика. Как поиск философского камня или внеземных цивилизаций… И, так же точно, не давая ничего «непосредственно», приводит к важнейшим побочным результатам. Каковых человечество не получило бы никогда, не занимайся оно такими вот «бесполезными» делами.
И все же писатель по имени АБС на этом этапе пути решается ампутировать у себя отмирающую конечность. Сделать это без ущерба для организма оказалось возможным лишь потому, что никогда виртуальность не была для этого автора так уж важна. Боюсь, у многих других подобная операция дала бы едва ли не стопроцентную летальность…
Авторы таких книг, как «Волны» и, особенно, «ОЗ» — это Мастера, которые ничего не боятся. Не боятся потому, что уже все испытали. И на себе, и на своих героях. Героев этих слишком пугали и ничем более напугать не могут. Перечитывая сегодня «полуденные» книги, мы видим Мастеров, какими они были, когда сочиняли то, чего никогда не видели, но о чем наверняка знали, что оно есть. В самих же этих книгах мы находим не только и не столько образ мира, в котором хотели бы жить, сколько ЛЮДЕЙ. Обитателей 18-й комнаты Аньюдинской школы-интерната, Ирму с Бол-Кунацем, Малыша, Лэна с Рюгом, у которого не бывает родителей, маленького конопатого Тойво Глумова, бесстрашного добряка Кира Костенецкого… И тех взрослых, кто рядом с ними, — их Учителей. Во главе с самым добрым — дедушкой Горбовским. Проще говоря, учимся в сегодняшнем мире выискивать едва различимые щупальца Будущего. Ведь видят же их сами Мастера — а стало быть, они есть. Ничего нельзя придумать!
И вообще, раз наш мир породил Мастеров — он не безнадежен. Да, человек не изменился к лучшему за тысячелетия своей истории, и тьма не отступила за эти тысячелетия ни на йоту. Но надежда — не в истории большинства, порождаемого тьмой и в нее же уходящего. Надежда — в тех редких вспышках огня, которые распарывают черное варево, и тогда из кромешной тьмы взлетает вверх великая глыба Храма. Огонь угасает во мгновение, Храм погружается в темную бездну, и каждый раз этот провал сопровождается грохотом катастрофы. Но как неистребима тьма, так же неистребимы и противостоящие ей огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивающие несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывают сапогами. Несмотря на то, что они не нужны никому на свете и все на свете против них… И в этом — победа истинной Фантастики и истинного оптимизма — внутреннего. Оптимизма мудрости.
ЗАДУМАЙТЕСЬ — ИБО ДРУГОГО СДЕЛАТЬ ПОКА НЕЛЬЗЯ. «Отягощенные Злом»
Пришел к своим, и свои Его не приняли.
Иоанн 1, 11
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
Иосиф Бродский
«Внеполуденная» книга в творчестве Стругацких — явление отнюдь не исключительное. Исключительное явление — ТАКАЯ книга: в ней вообще нет фантастики. И нет оптимизма. Тоже вообще. «ОЗ» — не антиутопия. Хуже. Впервые прямо признается, что Будущего — вот того, с прогрессом в самом Человеке — не будет. Никогда. Ни «хорошего» — как в Полудне и иже с ним, ни революционного — как в «Лебедях», ни полусказочного — как в «Понедельнике», ни даже болотно-тупикового — как в «Хищных вещах». Никакого. А просто будет, что было — настоящее. И только в него для нас приоткрыта дверь.
С этим и надо жить. В реальности.
Ибо человечество не летает в космос. В космос летают отдельные люди. Очень отдельные. Маргиналы. И человечество не прогрессирует другие миры. Как, впрочем, и себя. Плевало оно на прогресс. Оно, человечество, берет велосипедную цепь, обматывает ее изолентой и… В двадцатых годах двадцать первого века, точно так же, как и в двадцатых годах двадцатого, и в двадцатых девятнадцатого… Что же до века двадцать второго, то когда он еще будет, да и будет ли… И в веке ли дело? «Столетие — пустяк», как горько подметил Александр Галич. А цепь хороша в любое столетие — она простая и тяжелая. Независимо от того факта, что маргиналы зачем-то летят к звездам. Впрочем, что звезды: звезды — ерунда. Маргиналы на то и маргиналы, чтобы никого их шебуршение не трогало. Но есть ведь и другие, есть терапевты. Оптимист раннего периода АБС Иван Жилин. Столетняя программа спасения мира дураков… Другие Учителя. Вплоть до Г. А. Носова — рабби из города Ташлинска. Они-то занимались — ЯКОБЫ в разное время и в разных мирах — не звездами, а именно тем главным — которое на Земле. И что?.. Каковы всходы?..
Прошло двадцать столетий с первого пришествия Демиурга на Землю — и вот он вернулся: «— Какая тоска! — произнес он словно бы сквозь стиснутые зубы. — Смотришь — и кажется, что все здесь переменилось, а ведь на самом деле — все осталось как и прежде». В курсе положения дел и Г. А.: «Вот если бы мы умели с младых ногтей привить ему человечность и милосердие, это было бы самой надежной прививкой и против бездуховности, и против тяги к преступному риску. Да что толку говорить об этом, если мы все равно этого не умеем делать сейчас так же, как тысячу лет назад!» «Пересадить свою доброту в душу ребенка — это операция столь же редкая, как сто лет назад пересадка сердца».
Пессимизм «ОЗ» вполне сопоставим с пессимизмом «Улитки». Только здесь он куда реалистичнее.
Кстати, о реализме. «Все это были словари да энциклопедии, только словари, справочники, руководства и энциклопедии… Видимо, подразумевалось, что я должен стать эрудитом. И я попытался им стать. Без особого, впрочем, успеха». Что ж, реалистическое построение мира рано или поздно неизбежно приводит к честному анализу сказанного фантастом. Пусть даже невольно. Стась Попов СТАЛ суперэрудитом. С помощью фантастических средств и в фантастически короткое время. Здесь же, в ОЗ, герой, имея бессмысленный, нелепый набор справочных средств (а иным он быть и не мог), конечно, ничего с его помощью изменить в себе не в состоянии. Но ведь не так уж она важна, эрудиция… Важнее другое: встретившись с неведомым, герой испытывает не восторг исследователя, но страх и растерянность. А ведь здесь, в отличие от ситуации в НИИЧАВО или на Ковчеге, кандидата отбирали специально…
Страх и растерянность… «Так что пусть никто не удивляется тому ерническому тону, в котором пишу я обо всех этих моих обстоятельствах. Ничего забавного и занимательного в них нет. На самом деле мне страшно. И всегда было страшно. Я уж не помню, с какого момента. По-моему, с самого начала…» Уж не зашел ли тут невольно разговор не только о тоне рукописи «ОЗ», но — о литературном стиле вообще? И — к слову — о страхе того, кто знает правду?.. Того, кто блуждал в этих туманах, кто много страдал, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз. Этот страх знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки фантазии, зная, что только она одна успокоит его.
