Газета Завтра - Газета Завтра 2 (1206 2017)
Окладников отцепил от ноги майора автомат, достал из его залитого кровью лифчика автоматный рожок и гранату, сунул себе в карманы. Пополз, волоча ногу, подальше от вертолёта и мёртвого майора, которые могли служить ориентиром для повстанцев.
Он дополз до неглубокой выемки, у которой рос маленький куст, покрытый розовыми цветами. Листья были мелкие, глянцевые, как у растений пустыни. Куст торопился отцвести, пока не наступило летнее пекло. Розовые цветы выделяли клейкий сок, и крохотные насекомые с прозрачными крыльцами облепили ветки, лакомились соком.
Он понимал, что случилось ужасное, то, что случается на войне, но удаляется сознанием с переднего плана, сохраняется как невнятная угроза, заслоняется инстинктами, азартом, верой, что эта участь его минует. Не миновала. Он был сбит, ранен, находился рядом с врагами. Но среди этого ужаса сияло чудо спасения. Он не разбился. Его не разорвала ракета. Он уцелел, чтобы продолжать жить. И этим чудом обязан отцу и матери, которые на другой половине земли, в оренбургской деревне, молились о нём, думали непрестанно, посылали невидимый луч своей нежности и любви. Окладников ловил этот луч, лёжа в малой ложбинке под палящим солнцем, глядя, как в стороне догорает вертолёт, и поодаль лежит мёртвое тело майора.
Мысленно он присел на волшебную скамеечку, украшенную разноцветными пуговицами, и стал молить, чтобы к нему пришло избавление.
Солнце пекло. Вяло колыхался дым догоравшего вертолёта. Майор лежал поодаль, и его нога была приподнята в колене. Видно, Окладников согнул её, когда стягивал ремень автомата. На розоватых цветах мерцали прозрачные крылья беззвучных насекомых. Окладников всматривался в белёсое небо, ожидая увидеть точки приближающихся вертолётов, старался уловить их далёкий стрёкот. Машины приблизятся, сделают круг, и одна останется в воздухе, нацелив на землю жала реактивных снарядов, а другая опустится, из-под сверкающих винтов ринутся автоматчики, и он увидит их родные лица, почувствует крепость их спасительных рук.
Было тихо, лишь в дымном скелете сбитого вертолёта что-то потрескивало.
Он увидел, как в стороне запылило. По дороге в солнечной пыли катил грузовичок. В кузове, держась за кабину, стояли люди. Грузовичок остановился. Пыль снесло, и на землю спрыгнули четверо. Окладников видел в их руках автоматы. У одного на плече висел гранатомёт. Окладников перестал дышать, а потом в груди тоскливо заныло, затрепетало. Это были враги, появления которых он ожидал, откладывал на потом, вымаливая появление вертолётов. Но первыми появились враги. Вертолёты, подоспев, ударят по ним из курсовых пулемётов, взрыхлят взрывами дорогу, перевёртывая грузовичок, обращая в бегство стрелков. Станут гонять по степи стрекочущими пулемётами.
Стрелки, держа автоматы, сошли с дороги и стали приближаться к догоравшей машине. Они шли осторожно, останавливались. На одном был красный, обмотанный вокруг шеи шарф. Он казался главным. Останавливал остальных, водил рукой, указывал на горящий вертолёт.
Окладников из ложбинки видел, как они приближаются. Их смуглые, покрытые щетиной лица, их упругая поступь, тусклый отсвет стволов, красный шарф предводителя.
"Вертолёты, где вы, родные? — молитвенно думал он, втискиваясь в ложбинку, подтягивая к себе короткоствольный автомат.
Стрелки с двух сторон подошли к вертолёту. Рассматривали обугленный короб, уклонялись от зловонного дыма. Они не лезли в расколотый фюзеляж, лишь заглядывали в расплющенную кабину, где слиплись изуродованные и обугленные пилоты и борттехник. Увидели лежащего в стороне майора. Навели автоматы, стали крадучись подбираться, а потом, убедившись, что он мёртв, распрямились и подошли, негромко разговаривая.
Предводитель в красном шарфе пнул майора, согнутая в колене нога майора распрямилась и опала.
Лицо предводителя стало поворачиваться, и его глаза встретились с глазами Окладникова. Мгновение смотрели один на другого. Предводитель вскрикнул, ринулся к Окладникову, и тот, рванувшись в ложбинке, ударил из автомата. В развороте Окладников потревожил ногу, от острой боли едва не потерял сознание. Автоматная очередь прошла стороной. Стрелок в красном шарфе отпрянул, и все четверо отбежали и скрылись за решётчатым корпусом вертолёта, затянутого гарью.
Было тихо. Что-то уныло потрескивало в разбитой машине. Стрелков не было видно. Окладников осторожно, испытывая боль в ноге, развернулся в своем укрытии, понимая, что оно не спасает его от пуль, он виден врагам, и они меткими выстрелами могут его добить.
Но враги не стреляли. Они не хотели его убивать. Они хотели захватить его в плен. Страх оказаться в плену, мысль о том, что он, русский генерал, окажется в плену повстанцев, ожесточили его, превратились в ожесточённое чувство отпора. Он слил воедино всю оставшуюся в нём энергию, собрал всю по каплям из разных частей своего побитого, сотрясённого тела и был готов защищаться.
Двое стрелков, пригибаясь, выскочили из укрытия, кинулись в сторону, желая обогнуть ложбинку. Окладников очередью остановил их, загнал обратно.
Короткоствольный, с чёрным рыльцем автомат не обеспечивал попаданий. Окладников стал выцеливать прогалы среди вертолётных шпангоутов, ожидая увидеть стрелка и всадить в него пулю.
Но враг не появлялся, а из дыма вынеслась кудрявая трасса гранаты, прянула над его головой. По соседству грохнул взрыв, окатил душной волной. Место, куда угодила граната, дымилось и тлело.
Этим враги хотели его оглушить. Двое опять появились, приседая на корточки. И Окладников послал в них злую очередь, отбиваясь от них, не пуская к себе, вновь загоняя за металлический ком обломков.
"Вертолёты, где вертолёты? Где, чёрт возьми, вы, родные?"
Он увидел, как двое стрелков выскочили из укрытия и бросились бежать, но не к нему, а к дороге, где стоял грузовичок. Удалялись, и Окладников пустил им вслед очередь. Один упал, но тут же поднялся и продолжал бежать. Они заскочили в грузовичок, и тот умчался, поднимая золотистое облачко пыли.
Окладников расстрелял весь рожок и сменил его. Это был последний рожок, его спасение и надежда. Он смотрел, как тает золотое облачко пыли, и молил, и приказывал:
"Вертолёты, где, чёрт возьми, вертолёты? Господи, пошли вертолёты!"
Было тихо. Ни стрельбы, ни перебежек врага. Окладников сжимал автомат, нервно, зорко смотрел, не появится ли в проломах шпангоутов красный шарф.
Ему казалась ужасной мысль о плене.
Было невыносимо представить, как на телеэкране возникнет его измождённое, измученное пытками лицо, и он запекшимися губами произнесёт отречение от Родины, армии, винясь перед врагом. И это увидят его друзья генералы, подчинённые офицеры, министр обороны, все люди, с отвращением от него отворачиваясь. Зарыдают мать и отец, видя муку и позор сына. А потом покажут его в оранжевом балахоне, на коленях, и чёрный палач тесаком отрезает ему голову, держит за волосы, и это увидит Ольга, сидя перед телевизором на удобном диване, на котором они сидели, обнявшись.
Это было ужасно, сотрясало его. Он перехватил цевьё автомата, глядя на воронёный луч солнца, пробегавший по стволу.
Крохотный куст розовел цветами. Хрупкие крылья насекомых тихо мерцали. И безумная, спасительная мысль: напряжением души, молитвенным страстным порывом вырваться из своего обличья, из окровавленной пятнистой одежды, из расцарапанного лица, избитого тела и переселиться в хрупкое прозрачное тельце этой божьей твари. Сложить за спиной прозрачные крыльца, припасть к цветку и исчезнуть из ужасной человеческой жизни, где война, пули, ожесточённые люди, падающие в огне вертолёты. Переселиться в хрупкое бытие, где он станет невидимым, недоступным. Избежит позора и смерти.
Раздался стрёкот. Его глаза страстно обратились к небу, стали искать крохотные, как пернатые семечки, вертолёты. Но на дорогу с хвостами пыли выкатили четыре грузовичка. В кузовах были люди. Над кабинами темнели пулемёты. Грузовички встали на дороге, и с них спрыгивали стрелки. Их было двенадцать или пятнадцать. Он считал и сбивался. Они столпились на дороге, а потом рассыпались цепью, полумесяцем, двинулись на него.
Они приближались, останавливались. Были в пределах выстрела. Но он не стрелял, подпускал их ближе. Услышал, как один из стрелков, прижав ко рту ладони, сложив их раструбом, прокричал: "Не бойся! Мы убивать не будем. Мы братья. Есть, пить дадим. Доктор покажем. Давай по-хорошему!".
Говор был ломаный, то ли кавказский, то ли азиатский. Стрелок опустил руки, что-то сказал своим. И они пошли вперёд, окружая его.
Окладников повёл стволом, нажимая на спуск, выпустил долгую, веером, очередь. Видел сквозь скачущий ствол, как двое упали, а остальные стоя, припадая на колено, лёжа, открыли шальной огонь, который окружил его свистом пуль, шорохами пробитой земли, облачками пыли в тех местах, где вонзались пули. Куст с цветами и насекомыми был срезан, и с его исчезновением исчезла последняя надежда на спасение.
