Лев Шильник - Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции
Дело в том, что почти все неандертальские черепа, найденные в Восточной, Центральной и Южной Африке (как молодые, так и старые), не обнаруживают диахронической закономерности, которую мы постулировали для палеоантропов Европы и Передней Азии. Их, так сказать, примитивные черты выражены гораздо резче, чем даже у классического шапелльца. Для африканских неандертальцев типичен огромный лицевой скелет, исключительная массивность черепного рельефа, мощный надглазничный валик и сравнительно небольшой объем мозга при наличии некоторых прогрессивных признаков. Антрополог Г. Конрой прямо пишет, что у них «доминирующей характеристикой лица… является его исключительная массивность». Черепа палеоантропов из Восточной Азии тоже не грешат прогрессивностью и вдобавок имеют специфические черты (особенно в строении зубов), восходящие чуть ли не к синантропу.
Все эти обстоятельства дали повод некоторым ученым отказаться от разделения неандертальцев на классических и прогрессивных по хронологическому критерию, а вести речь просто-напросто о локальных вариациях внутри неандертальского вида. Например, известный отечественный антрополог Валерий Павлович Алексеев (1929–1991) был убежден, что «вопрос о степени участия обеих групп европейских палеоантропов в процессе формирования Homo sapiens остается открытым; скорее следует ожидать, что поздние неандертальцы также могли явиться непосредственной базой для сложения физического типа современного человека в Европе». При этом он отмечал, что констатируемые разными авторами морфологические отличия (преобладание примитивных или прогрессивных признаков) часто делаются «на глазок», поэтому при ничтожном числе наблюдений оказывается невозможным вычислить средние по группам. Таким образом, с большим основанием, по мнению В.П. Алексеева, следует говорить о случайных и разнонаправленных вариациях внутри вида. Бесспорно только одно: размах изменчивости палеоантропов по целому ряду признаков ощутимо больше, чем у современного человека. Поэтому Алексеев склонялся к тому, чтобы выделить четыре группы неандертальцев внутри единого вида палеоантропов, каждая из которых занимает сравнительно четко очерченный ареал: европейские неандертальцы, африканские неандертальцы, неандертальцы группы Схул (это наши старые знакомцы с горы Кармел) и переднеазиатские неандертальцы.
Отчасти созвучна этим построениям и гипотеза другого отечественного антрополога — Якова Яковлевича Рогинского (1895–1986) о происхождении людей современного типа, получившая название теории широкого моноцентризма. На основе тщательного анализа обширного морфологического материала он пришел к выводу, что из родословной человека разумного должны быть исключены все ископаемые формы, кроме палеоантропов группы Схул. По его мнению, формирование Homo sapiens происходило в пределах довольно большой области, включающей в себя Северную Африку, Восточное Средиземноморье, Кавказ, Среднюю, Переднюю и Южную Азию. Таким образом, позиция Я.Я. Рогинского грешит некоторой половинчатостью: за палестинскими находками неявно предполагается право именоваться прогрессивными, а вот ранним европейским неандертальцам в этом отказано. Несколько забегая вперед, скажу, что и рассуждения Алексеева о возможном вкладе классических палеоантропов в процесс формирования Homo sapiens, и теория расширенного моноцентризма Рогинского сегодня безнадежно устарели, поскольку человек современного типа оказался много древнее, чем полагали еще 20–25 лет назад. Более того, генетические и молекулярно-биологические исследования показали, что неандерталец ни при каких условиях не мог быть предком современного человека, и подавляющее большинство ученых сегодня разделяют эту точку зрения. По всей вероятности, время появления первых ранних сапиенсов вполне сопоставимо с возрастом древнейших находок неандертальского человека, что говорит о параллельном существовании этих двух видов. Впрочем, более подробно вопрос о происхождении человека разумного мы разберем в следующей главе, а пока вернемся к нашим неандертальцам.
Что нам известно на сегодняшний день о материальной культуре и социальной жизни палеоантропов? Хотя умозрительная реконструкция психологии доисторических людей — занятие малопродуктивное, на этом зыбком поприще достигнуты, как ни странно, впечатляющие результаты. Поэтому не станем ходить вокруг да около, а скажем без обиняков — неандертальский человек умел многое. Не подлежит сомнению, что он вовсю пользовался огнем, который извлекает из мяса вкусные запахи и делает твердыми концы рогатин. Жаркие костры горели под Ниццей еще 230 тысяч лет назад, и развести их мог только неандерталец, поскольку люди современного типа появились в Европе гораздо позже. Правда, вопрос о том, в какой степени неандертальский человек овладел технологией добывания огня, остается в значительной степени открытым. Вполне вероятно, что активно получать огонь трением он еще не умел, а использовал очаги естественных возгораний, возникавшие в результате лесных пожаров и вулканических извержений. Именно так поступал, по всей видимости, синантроп (Homo pekinensis), дальневосточный вариант прямоходящего человека, живший около 400 тысяч лет назад. Огонь поддерживали на протяжении сотен лет, из поколения в поколение (об этом свидетельствует многометровый слой пепла). Надо полагать, всякий дееспособный член племени в первую очередь обучался правильному уходу за костром.
Имеются косвенные свидетельства, что неандертальцы хоронили своих умерших или погибших собратьев. В уже известной нам пещере Ла-Шапелль-о-Сен нашли погребение мужчины, на грудь которого была положена нога бизона, что позволяет заподозрить некий магический ритуал. Аналогичные находки были сделаны в Палестине, Ливане и северной части Италии, но о подробностях доисторических религиозных церемоний мы, понятное дело, ничего внятного сказать не можем. На стоянке палеоантропов в швейцарских Альпах обнаружили многочисленные медвежьи черепа, повернутые в сторону входа. У одного из них в отверстие над скулой была вставлена ножная кость. Очевидно, что объектом поклонения являлся пещерный медведь — могучий и опасный зверь, значительно превосходивший по размерам и агрессивности знаменитого гризли. Некоторые исследователи даже говорят об элементарных эстетических потребностях неандертальского человека. Разумеется, с великолепными пещерными фресками Homo sapiens (речь о которых у нас еще впереди) или знаменитыми фигурками верхнепалеолитических «Венер» сравнивать корявые поделки неандертальцев глупо: углядев в случайно попавшемся под руку артефакте забавное сходство с оригиналом, головастый палеоантроп отсекал лишнее, усиливая эффект. Впрочем, «произведения искусства» Homo neanderthalensis целиком и полностью остаются на совести антропологов, не в меру увлеченных свои предметом. Авторитетные ученые к художественным потенциям неандертальцев, как правило, всерьез не относятся.
Столь же неоднозначно трактуются и сравнительно немногочисленные неандертальские погребения. При известном воображении в них можно усмотреть уже вполне сформировавшиеся представления о жизни после смерти (определенное положение покойника в могиле, кости зверей и кремневые орудия, которые могут пригодиться мертвецу на том свете, и др.), но большинство специалистов склонны оценивать подобные факты весьма скептически. Как правило, они указывают на фрагментарность находок и невозможность развитых представлений о загробном мире в столь отдаленную от нас эпоху.
Орудийная деятельность палеоантропов тоже расценивается весьма неоднозначно. Как мы помним, инвентарь неандертальского человека никогда не отличался особенным разнообразием — из поколения в поколение упорно воспроизводится некий элементарный минимум в виде сравнительно примитивных ручных рубил, остроконечников и скребков. Разумеется, определенный прогресс все-таки присутствует. Если мы сравним грубо оббитые олдувайские гальки или рубила прямоходящего человека с каменной индустрией неандертальцев, результат будет, что называется, налицо. Рубила постепенно становятся все более симметричными и несколько миниатюризируются. Начинает решительно преобладать так называемая техника леваллуа (зародившаяся еще в позднеашелльское время), заключающаяся в предварительном изготовлении дисковидных нуклеусов (ядрищ-заготовок), которые затем использовались в качестве своеобразного сырья для изготовления большей части мустьерских орудий. Правда, отдельные увлекающиеся антропологи склонны переоценивать технические достижения неандертальцев и без особого труда насчитывают в Мустье несколько десятков разнообразных орудий. Например, П.И. Борисковский пишет: «Долгое время считалось общепризнанным, что в мустьерскую эпоху было только три основных типа каменных орудий: мустьерский остроконечник, мустьерское скребло и обработанное с обеих сторон маленькое рубильце позднеашельского типа». Далее он рассуждает о технологических прорывах неандертальца, но в конечном счете разговор все равно сводится к трем типовым образцам с незначительными вариациями. Понятно, что такая странная картина (чтобы не сказать больше) не могла не насторожить непредвзятых исследователей. В конце концов, от эпохи африканских габилисов, научившихся кое-как обтачивать гальки, и до эпохи поздних палеоантропов, только лишь слегка усовершенствовавших эту доисторическую технологию, пролегло невообразимое расстояние — более 2 миллионов лет.
