Николаос Зурнатзоглу - Старец Паисий Святогорец: Свидетельства паломников
О православных он говорил, что это избранный народ Божий. Однако подчеркивал, что наряду с этим на нас лежит огромная ответственность за православное наследие — сохранять его, жить им, чтобы иметь возможность передавать его и распространять. У других христиан, у протестантов и католиков только внешняя духовная жизнь, искусственная, в то время как православные воспринимают благодать Божию через подвиги, тем самым продолжая опыт православных святых, а не фарисейски и лицемерно.
О духовной борьбе он говорил: как на стадионе второй бежит за первым, третий за вторым и т. д., так и в духовном мы должны смотреть на тех, кто впереди нас, и стараться им подражать. Первый, естественно, должен подражать святым, и так сохраняется духовная цепочка.
Выяснив для себя с помощью старца Паисия, что означает воля Божия и что — воля человеческая, я решил продолжить свое обучение, находясь под влиянием суетных знаний и мирской мудрости. Однако старец пророчески открыл мне, что воля Божия для меня — стать монахом. Он с великой деликатностью сказал мне: «Если я тебе велю сейчас остаться на Афоне и у тебя произойдет какое‑нибудь искушение, будешь говорить: мол, это ты виноват, Геронда, ты повлиял на меня». Раскаиваюсь, что у меня не было должного самоотречения, я не дал тогда Богом научаемому и деликатному старцу направлять меня полностью к воле Божией. Однако он распознал мою слабость воли и пожалел меня. Он спросил: «Ты успеваешь возвратиться на учебу в Салоники?» Когда я ответил утвердительно, он проявил снисхождение и отпустил меня, чтобы проявилось и мое собственное желание, моя свобода.
Уходя от старца Паисия, я зашел к его духовному чаду, который подвизался там, немного поодаль. Я поведал ему обо всем, что случилось, и он мне сказал: «То же самое он предложил и мне, прежде чем я пришел на Гору: “Окончи свое обучение с отличием и потом привози свой диплом (то есть символ мирской суеты), и мы закопаем его глубоко в землю”. Так я и сделал».
Заканчивая свое обучение, я снова приехал к старцу в Панагуду. Он своим провидческим взором снова увидел мою слабую волю к полному самоотречению и посчитал, что мне поможет армия. Он посоветовал мне отслужить свой срок в армии: ведь он тоже служил в армии, с энтузиазмом и героизмом вплоть до самопожертвования. В течение двух лет моей службы в армии я ежедневно видел такие чудеса, которые невозможно описать. Моя специальность в Географической службе армии, куда меня определили, была топограф. Во время службы там мне была дана великая милость Божия посещать выдающихся духовников: отца Епифания Теодоропулоса, отца Максима, теперешнего игумена монастыря Святого Дионисия на Олимпе, с которым меня познакомил старец, и других. В течение службы я часто менял место жительства. Каждый раз, получая отпуск, я приезжал на Святую Гору и советовался со старцем. Как‑то я спросил его: «Нужен ли мне тот же духовник, какой был в Салониках?» — «Нет, местная церковь обладает полнотой благодати. Ты можешь ходить в любую местную церковь, как живой член, и духовно окормляться».
Часто старца не было на месте, и многим паломникам, которые хотели с ним посоветоваться, этого не удавалось. Меня, однако, он как будто бы ждал. Все же один раз мне сказали, что он переехал в монастырь Кутлумуш. На следующий день я должен был уехать со Святой Горы. Незадолго до отъезда решил предпринять отчаянную попытку: вдруг все‑таки увижу его? Я побежал к его келлии (спешил, чтобы не опоздать на автобус), постучал в обе дверцы ограды, но — никакого ответа. Возвращался я расстроенный и вдруг увидел перед собой старца с котомкой за спиной. Я взял у него благословение и сказал: «Я ради вас приходил, Геронда». — «А я “увидел”, что ты меня искал, потому и пришел. Я возвращаюсь с Капсалы, ходил туда на ночную службу». Он ответил на мои вопросы, ободрил меня, и я уехал радостный. Его внезапное появление на дороге осталось для меня необъяснимым.
В течение всего моего срока службы в армии я не пропускал ни одного богослужения в храме. Все получалось так естественно, и я всегда получал увольнительную, чтобы иметь возможность бывать на богослужениях безо всяких помех. Здесь было совершенно очевидно действие руки Божией и молитвы старца.
Поскольку у старца было святое смирение, помимо других даров, которыми наделил его Господь (среди них — предвидение, прозорливость и чудотворение), его не покидала смиренная уверенность в том, что он самый грешный человек в мире. Он это переживал сам и показывал своим примером, своими словами. С детства, как он сам говорил, через жития святых и православное аскетическое воспитание он встал на богоподражательный путь смирения. Будучи плотником в миру и позднее — радистом в армии в течение пяти лет[8], он обладал духом самопожертвования.
Его самопожертвование исходило от подражания Христу, от крестной любви Христа. Он всегда получал последнее место и благодарил за это Бога и радовался. В армии, когда приходил какой‑нибудь солдат и просил подменить его на дежурстве, 8 Арсений с готовностью соглашался. Он вел себя так всегда, даже если злоупотребляли его добродушием, потому что не хотел никого расстраивать и стремился всех утешить.
В военную пору радист, время от времени он должен был ходить на вражескую территорию, передавать информацию о противнике. Радисты (их было двое) должны были ходить на задание по очереди. Однако, поскольку у его сослуживца была семья, дети, Арсений стал ходить один, добровольно рискуя своей жизнью. По своему смирению он считал, что жизнь других людей более ценна, чем его самого.
В монастырях, где он совершал свое служение, а также когда жил один, в тиши, его жизнь была постоянным служением любви. Сколько бы о нем ни говорить и ни писать, невозможно передать высоту его смиренной любви и сопереживания по отношению к страждущим.
Помню, как‑то я его измучил своим бестактным поведением и даже почувствовал необходимость попросить прощения. На это он весело и радостно ответил: «Подожди, у нас еще есть время до захода солнца…» Его не только не утомляло служение, утешение истомленных душ людей, но, напротив, доставляло ему радость. Старец в личности каждого грешника, каждого измученного человека видел Самого Христа, никого не осуждая.
В каждом человеке он видел замутненный до времени образ Христа. В каждом человеке, больном, изголодавшемся по любви, жаждущем правды, заключенном в темнице страстей, чуждом добродетели, он видел этот сокрытый лик. Проблема каждого человека становилась его проблемой. Он не придавал значения внешнему облику человека, его мирскому происхождению или мирским чинам. Он смотрел на внутреннего человека, а не на внешнего.
Помню, в мое последнее посещение (когда я был послушником), он говорил нам, что уже шесть лет у него рак. И до последнего своего вздоха, несмотря на то что в конце у него были ужасные боли, кровотечение, не считаясь с собой, он самоотверженно служил ближнему. Он зачеркнул себя. Собственное «я» свел к нулю. Уподобился своему первому духовному отцу преподобному Арсению, у которого было похожее служение.
Опыт непрестанной тоски по Богу, тоски, приносящей в итоге радость, был виден из его слов и жизни. Как‑то, в 1979 году, когда он еще был в келлии Честного Креста, некий монах попросил старца рассказать об оказанных ему благодеяниях Божиих, о том, как Господь одарил его столь обильно. Старец сказал по вдохновению: «Господь простил мне множество грехов. И, если хотите, я вам их напишу. Но вы соблазнитесь!»
У старца не было иллюзий и фантазий. Он вооружился святым смирением и поэтому был неуязвим для себялюбия и эгоизма. Он не разрешал, чтобы за ним ухаживали. И это не потому, что был высокомерен, а потому, что считал себя за мусор. Зимой, в холод, за несколько дней до своего последнего отъезда со Святой Горы, хотя был тяжело болен, он обслуживал себя сам. Однажды от чрезмерного воздержания, от истощения, выйдя во двор из своей келлии, он упал на снег и не мог подняться. Проходя мимо, некий брат увидел его и принял за мертвого; вошел во двор, поднял его, привел в чувства. Когда старец немного пришел в себя, монах обратился к нему: «Что же ты тут делаешь, Геронда? Ты так умрешь один». «Нет, пока еще нет, мой хороший, — ответил старец. — Кругом снег, наледь, как вам меня закопать? Лучше мне умереть летом!» Даже к самым большим испытаниям он относился с мужеством и духовным благородством.
Он говорил: чтобы помочь кому‑нибудь в духовной жизни, не нужно много слов. Другому человеку необходимо увидеть в нашей жизни то, во что мы верим. В противном случае он будет смеяться над нами: говорим одно, а делаем другое. «Раньше, — вразумлял он, — люди были очень практичными, преуспевали во всем. Кто‑то, чтобы справиться с многословием, набирал в рот камней и держал их там годы, пока не привык не говорить. Другой прочитал в патерике о том, что нельзя согрешать языком, и в течение трех лет старался это исполнить. Теперь мы изучаем все что угодно, а тому, как обуздать себя, не учимся».
