Воинствующая олигархия США против всего мира и нас - Михаил Иванович Сетров
И. М. Майский, по его словам, смотрел на окружающее и невольно думал: «Как фантастична жизнь! Мог ли кто-либо четверть века назад предположить, что заправилы Сити и Уайт-холла будут торжественно праздновать день рождения Рабоче-Крестьянской Красной Армии, грозы буржуазии? А вот случилось же это!.. Воистину, в политике никогда не говори «никогда».
В послании правительства США правительству СССР летом 1943 года говорилось: «Многие молодые американцы остались живы благодаря тем жертвоприношениям, которые были совершены защитниками Сталинграда. Каждый красноармеец, обороняющий свою родную землю, убивая нациста, тем самым спасает жизни и американских солдат. Будем помнить об этом при подсчете нашего долга советскому союзнику».
Действительно, ведь говорили же – «никогда не забудем», но как быстро забыли. Ровно через три года тот же Черчилль выступит с речью в Фултоне, где будет поносить последними словами советскую Россию, ее армию и объявит крестовый поход против них. А мистер Трумэн приготовит атомную бомбу как дубину «для этих русских парней».
Следует заметить, что история и здесь повторяется. Заискивание перед спасшей их Россией очень быстро сменяется страхом, злобой и желанием её уничтожить: так было после Второй мировой войны, так было после освобождения Россией Европы от порабощения её Наполеоном. Тогда подобное поведение правителей европейских держав очень эмоционально в своих стихах «Клеветникам России» раскрыл А. Пушкин, отмечая возникшую вдруг их самонадеянность и ненависть к нам. Они уже ненавидят нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
Доморощенные наставники Гитлера. Они были у него в недалеком прошлом или прямо под рукой. Правда, идея воли к власти, будучи общеевропейской ценностью, возникла аж в четвертом веке нашей эры в неусыпных трудах Августина Блаженного, который признавал главным атрибутом Господа Бога волю, а зло считал вещью относительной, рассматривая его лишь как отсутствие добра, доказав тем самым, что дьявола нет и Бог исключительно добр, а зло – пустяк, просто отсутствие чего-то. Да, вот Паскаль так и говорит, что «Всё от Бога и потому всё благо – зло есть только невидимое нами по близорукости благо».
Эта удобная философия была через сонм непризнанных классиков немецкой философии (здесь повезло только Фихте) усвоена если не самим Гитлером, то его докторами и теоретиками – Геббельсом и Розенбергом. Всепоглощающий индивидуализм – от Фихте к Шопенгауэру, а от него к Штирнеру, завершающего путь к белокурой бестии Ницше евангелием и манифестом одинокого волка – «Единственный и его собственность» (1845 г.). Из идеи Шопенгауэра о национальной исключительности немцев (Ницше, наоборот, немцев презирал) выросла расистская теория, которая была подхвачена и конкретизирована в 1895 году Турманом и Гетше, считавшими, что к 1950 году Европой будет управлять германская раса господ. Но и здесь не обошлось без североамериканского влияния янки: Гитлер и его доктор-расист Розенберг просто повторяли расистские пассажи американского сенатора Бивериджа, называвшего американцев расой завоевателей, и о необходимости «по зову крови» уничтожения других, неполноценных рас и цивилизаций. Подобные идеи пангерманизма подкреплялись теорией жизненного пространства географа Фридриха Ратцеля, который размещал Великую Германию в «Средней Европе», включающей в себя кроме самой Германии Бельгию, Румынию, Украину и Прибалтику. Так что все было предусмотрено до Гитлера: завоевание жизненного пространства, давления на Восток, аншлюсы и аннексии, покорение и порабощение «недочеловеков» белокурыми бестиями, Вотанами по силе, Зигфридами по здоровью, с беспощадностью в сердце и с волей к власти в голове. Жестокость фашистского режима, как и сам фашизм (национал-социализм) не была случайным явлением, спонтанно возникшим из идеи одного человека и его сообщников, – она была подготовлена всей историей западноевропейского милитаризма, где, однако, всегда выделялось прусское юнкерство. Бывший немецкий полковник, командир одного из полков 6-й армии Паулюса Л. Штейдле уже после войны, все обдумав, писал: «Годы между 1914 и 1945 не раз называли новым вариантом Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.)… Параллели возникают сами собой, если вникнуть в то, какой всеобъемлющий характер приняло падение морали в это тридцатилетие. Если уже тогда, согласно с так называемой военной целесообразностью, совершенно произвольные расстрелы военнопленных и заложников, грабежи и мародерство мотивировались «правом», если целое поколение училось мыслить и чувствовать исходя из такого ложного понимания права, то удивительно ли, что следующее поколение разработало технику уничтожения всего живого, массовых убийств и выжженной земли».
Даже блицкриг, как и главные идеи плана «Барбаросса» позаимствованы из опыта прошлого немецкого Генштаба. Еще в 1905 году, учитывая печальный опыт поражения России на Востоке и убедившись в слабости ее армии (как похоже на 40-е годы), начальник Генерального штаба германской армии фон Шлиффен выдвинул идею войны на два фронта в форме блицкрига: сперва неожиданно и всеми силами сокрушить Францию, а потом, развернувшись, столь же быстро сокрушить русскую армию, окружить ее у границы и уничтожить, не дав ей «уползти» вглубь российских пространств – иначе судьба Наполеона, опасался Шлиффен, повторится, но уже немцами. Блицкриг у Шлиффена в четырнадцатом не удался, – Францию спасла русская армия, как всегда неподготовленная, она двинулась на Пруссию и, спасши Париж, сама погибла в клещах Гинденбурга. И в 1939 году Франции предлагалась та же помощь России с еще не подготовленной к войне армией, но тут антикоммунистические настроения безвольного маршала Петена возобладали над здравым смыслом: Франция была сокрушена, а Россия получила еще два года передышки. Но это уже нюансы истории, которая, однако, поразительно повторяется. А народ? Он что же безмолвствует? Нет, народ вопит, причем громче всего все в той же Германии и ничего особо нового в его вопле не слышно: все тот же националистический психоз – и в четырнадцатом, и в сорок первом, и даже в сорок третьем: Зиг хайль! Даешь тотальную войну! Хваленая европейская культура сползала с народа как шелуха, а под ней первобытный зверь и вопль – убей! Как бы обобщая такого рода «феномены», поэт Максимильян Волошин писал:
Лохматый и косматый зверь,
сойдя с ума, очнулся человеком —
опаснейшим и злейшим из зверей.
Рейх-министр военной промышленности Альберт Шпеер хорошо знал и Гитлера, и немецкий народ, поэтому правильно определил, где были причины войны. «И Гитлер, и Геббельс, – писал он в своих
