Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

Однако с тех пор прошло 67 лет.

Коллекция импрессионистов и постимпрессионистов из собраний Щукина и Морозова выставляется в Эрмитаже с 1956 года, то есть уже более полувека. Этого достаточно, чтобы картины навсегда слились с пространством – в отличие от вещей, добытых во время войны и стыдливо спрятанных в запасниках, у них такой возможности никогда не было. И их, конечно, надо возвращать владельцам, чего г-жа Антонова зверски не хотела делать. А тут вдруг озаботилась реституцией, хотя речь идет о перемещении больших музейных ценностей, давно ставших обстоятельством культуры того места, где они находятся. Египетская коллекция Лувра была некогда трофеем Наполеона. Но сегодня она – часть французской культуры. Очень многое из того, что есть во французской живописи и литературе (уж не говоря об архитектуре), из этой коллекции вышло. Точно так же «Танец» Матисса теперь – часть петербургской культуры. И здесь тоже кое-что проросло. Несколько поколений трепетали, восхищаясь этим «Танцем», пролили над ним слезы, забыли его и снова к нему вернулись, состарились и в гроб сошли, видя в Эрмитаже «Танец»: их кости тоже заберем в Москву или отделим от Матисса?

Г-жа Антонова вправе всего этого не замечать, у нее нормальная возрастная дальнозоркость. Ближайшие по времени десятилетия – как в тумане, зато она все видит в 1946 году, по-прежнему выясняя с ним отношения, и никто не вправе помешать ей в этом увлекательном занятии. Но государство, в котором средний возраст мужчины 59 лет (или сейчас самую малость больше), должно озаботиться наглядными диспропорциями, когда 67 лет не крюк, а значит, возрастным несовпадением с должностью. Но оно, государство, пестует культ старчества, кивая на традиции и духовность. В результате реальные традиции и духовность топчутся в прах.

То тут, то там встречаю в лентах такое: «Отзывы Пиотровского об Антоновой не делают ему чести. Не по-мужски как-то». Как же осточертело это гендерное ханжество, совершенное азиатское, к слову сказать. Антонова не директриса, а директор. И Матвиенко не спикерша, а спикер. Хочешь быть прекрасной дамой, будь ею, есть такая парадигма. Хочешь быть начальником, будь им, но это другая парадигма. Начальнику ручки не целуют, в Европе, по крайней мере. С начальника спрос как с начальника, а не как с гендера. То же самое и с возрастом. Если ты в 91 год – директор, значит, возраст тому не помеха, ты по-прежнему в седле, как пятьдесят, шестьдесят и семьдесят лет назад, всем клеветникам на зависть. Возраст? – нет такого обстоятельства. Если возраст – обстоятельство, то пожалуйте на выход. Со всем нашим огромным уважением.

Скойбеда в «Комсомолке» выразила сожаление, что бабушку Гозмана в свое время арийцы не пустили на абажуры. Это сожаление передалось редакции, и она вынесла его в подзаголовок, обобщив бабушку до предков либералов: «Порою жалеешь, что из предков сегодняшних либералов нацисты не наделали абажуров». Сильное это заявление, надо полагать, изумило даже Кремль, иначе вряд ли редакция ретировалась бы в кусты, поменяв на сайте подзаголовок и вычистив фразу из текста. Более того, главред КП решил лично пожурить свою Скойбеду: мол, это, конечно, нехорошо, безобразно даже, и мы все удалили, но вообще-то эмоциональная публицистка видела перед собой визави, впала в понятный публицистический перехлест, со всеми бывает, а вот, что нам делать с Гозманом, сравнившим СМЕРШ с СС, с Гозманом что делать?

Интересно, как развивается время. Двадцать лет назад слов Гозмана никто бы не заметил, сравнение СМЕРШ с СС было тогда общим местом, оно самоочевидно: две карательные системы двух тоталитарных режимов, отчего ж не сравнить? И ветераны, которых было не в пример больше, на демонстрации против этого с плакатами не ходили. А, собственно, против чего идти? Сравнение СМЕРШ с СС не ставит под сомнение вообще ничего: ни фашизм как трансцендентное зло, ни подвиг народа, это зло одолевшего, ни святость Победы. Все остается на местах. А то, что Сталин, Абакумов и Берия, возглавлявшие разные подразделения СМЕРШа, кровавые тираны, – кто ж с этим тогда спорил?

Душевная лояльность к абажурам отменяет трансцендентность зла. А значит, и подвиг народа, и святость Победы сливаются в унитаз: просто одна армия победила другую, а могли бы вместе сражаться с либералами и делать из них абажуры, как было бы славно. В этом смысле Скойбеда, как и равнодушное, с почти издевательской рифмой «спасибо деду за победу», стадиально гораздо более продвинуты, чем Гозман. Он – старинные люди, мой батюшка – там, где ветераны, люди весьма различных убеждений, кстати, но где при любых убеждениях есть боль, вина, расплата, самая страшная трагедия XX века; он там, где все дышит и кровоточит. А она – там, где все умерло, покрылось патиной времени, стало историей, немножко анекдотом, немножко политическим комиксом, важным только в сегодняшней борьбе с врагами; она на другом берегу и машет оттуда георгиевской ленточкой.

Прочел некролог по Балабанову, сочиненный Спутником и Погромом. Ссылку давать не буду, при желании найти легко. Там очень много точного и все неверно. Так выглядел бы некролог по Достоевскому, если б Ракитин, Смердяков и Федор Павлович сообразили его на троих.

Я познакомился с ним поздней осенью 1991 года на фестивале «Нестыдного кино» в Заречном, под Екатеринбургом (тогда еще, наверное, Свердловском). Мы вместе со Славой Шмыровым отбирали на этот фестиваль фильмы, взяли его нежнейшие «Счастливые дни» по Беккету, летели потом туда, далеко и весело, а он приехал, как к себе домой, из Свердловска, в котором родился. Чудный получился фестиваль, кстати, – умный и пронзительный, лучший на моей памяти – ни до, ни после ничего подобного не было. Но мы как-то отдельно сошлись, поодаль от фестиваля, он не то что сторонился людей, а просто всегда был один, так уж получалось, и многие с искренним изумлением обнаружили его, когда «Счастливые дни» объявили победителем. Нет, он не был изгоем, но выпадал из всякой кучности, я там дружил с Валерой Тодоровским, со Светой Конеген и Дмитрием Александровичем Приговым, да с кем только не дружил, десять дней сплошного застолья, хмельная и поцелуйная кинематографическая соборность: все время выпиваем и закусываем. Вот радио рассказало, что Советского Союза больше нет, мы и за это выпили, а как иначе.

С тех прошло почти 22 года, он больше всех сделал, больше всех успел. Лучшее русское кино – его. «Брат», «Брат-2», «Про уродов и людей», «Груз 200», «Морфий», «Кочегар».

Самый честный, самый талантливый, самый одинокий.

Прочитал на Colta стол про «Идеального мужа» Богомолова, и вот, что имею сказать по этому поводу.

Критик может писать