Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6519 ( № 31 2015)
На свою беду, в период горбачёвщины Савин решил повторить опыт Полонского и расширить рынок. Неведомо как он познакомился с директором Библиотеки Академии наук СССР В.П. Леоновым, которому продал «коллекцию русской поэзии А.В. Савина» за баснословные для 1991 года 30 000 долларов США. Что представляла собой эта «коллекция»? Представление даёт бессмысленная книга «О муза русская, покинувшая дом[?]: Поэзия Русского Зарубежья из собрания А.В. Савина. Каталог» (СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. 251 с.). Каталог составили Савин и некая Л.И. Киселёва. В начале книги сказано: «Работа выполнялась в Библиотеке Академии наук. По не зависящим от составителей причинам публикация в БАН не состоялась. Для данного издания работа выполнена заново». Постичь этот текст не могу, о коллекции выскажусь.
Знание поэзии зарубежной России Андрей унаследовал от отца, собиравшего все стихотворные сборники, благо они объектом коллекционирования не являлись, исключая известные имена. Участь поэтических книг была самой плачевной: издавались авторами за свой счёт, на комиссию книгопродавцы брали неохотно; остаток тиража оседал у автора и по кончине выносился на помойку. Савин спасал эти остатки, затем делал подборки и продавал в университетские библиотеки. Более половины подборки составляли сборники, имевшиеся в товарном количестве, меньшая же часть «коллекции» состояла из книг случайных, среди которой встречались редкие или нередкие, но с автографом. Подборка продавалась целиком; средняя цена на книгу 1920–1950-х гг. получалась менее 100 долларов США, что вполне устраивало западных библиотекарей. В России и во Франции начала 1990-х эти цены казались запредельными, и Савин скрывал свои сделки, никогда не стремясь к известности.
Аналогичную «Коллекцию А.В. Савина» Андрей продал Пушкинскому Дому, примерно тогда же и, вероятно, за те же деньги. Вторая подборка поэзии была куплена Российским фондом культуры на средства Л. Варсано. На Стрелке Васильевского острова впритирку находятся две «Коллекции А.В. Савина»: дарю сюжет местным учёным.
Сделки с Леоновым принесли Савину известность скандальную. Приобретение в 1991 г. первым у второго за 30 000 долларов США 325 поэтических сборников, едва ли нужных научной библиотеке, вызвало у её сотрудников подозрение в том, что дело нечисто. (Все это происходило в 1991 году, когда валютные сделки в СССР были в диковинку; по тысяче долларов продавались хорошие квартиры в Москве или Ленинграде; с 1992 г. цены стали расти.) Подозрения подчинённых Леонова подкреплялись ещё и тем, что покупка была оформлена в качестве дара, то есть была сделана «двойная проводка», что во всём мире применяется для обналичивания средств. Огромная по тому времени стоимость явных неликвидов поразила менее, чем двойная проводка и вояж Леонова с семейством в Париж по приглашению Савина. Сотрудники БАН обратились с заявлением к прокурору, проверка все факты подтвердила, однако состава преступления найдено не было.
Вторая история имела резонанс за пределами Санкт-Петербурга. В 1995 г. было возбуждено уголовное дело по обвинению Леонова в контрабанде. Пользуясь правом БАН посылать книги за рубеж для книгообмена, Леонов с 1992 г. отправлял Савину издания Академии наук ХVIII века для «оценки». Проделки Леонова возмутили подчинённых: не доверяя прокуратуре, они подали жалобу в Государственную Думу, откуда в Санкт-Петербург пришло предписание разобраться. Заинтересовались и в Париже: допрошенный по поручению российских следователей их французскими коллегами Савин показал, что книги от Леонова он только получал, но ими не торговал, а хранил у себя, и что на подобном виде «сотрудничества» настаивал именно Леонов как непременном условии приобретения книг у «Русского библиофила». Обвинение в продаже Савиным «похищенных директором Леоновым книг» (по версии французских СМИ) в Национальную библиотеку подтверждения не нашло. Следствие российской госбезопасности подтвердило незаконное перемещение культурных ценностей через границу, однако вновь не выявило в действиях Леонова состава преступления.
Для Леонова результат был благоприятен – получение индульгенции многого стоит, а к грязи на репутации ему не привыкать. Правда, он не был приглашён в Париж на торжество открытия нового здания Национальной библиотеки, где руководство решительно вычеркнуло «вора» (использовалось это слово) из списка гостей; из торжественной речи был удалён раздел об установлении Петром Великим книгообмена между Санкт-Петербургом и Парижем. Многократно поминаемый журналистами «директор Леонов» с тех пор стал нарицательным для французских интеллектуалов обозначением советского научного чиновника, безнаказанно присваивающего культурные ценности для вывоза их на «растлённый бездуховностью» Запад. Россию представлял директор Российской Национальной библиотеки В.Н. Зайцев, а об истории с БАН говорили лишь в кулуарах.
Для Савина опыт делового сотрудничества с директором БАН оказался гибельным. Оправдывающийся всегда виноват, даже если говорит правду и ни в чём не виновен. Савину пришлось оправдываться в том, что он не соучастник «торговли украденными директором Библиотеки Академии наук редкими книгами». В течение года Савин давал показания следователям, отвечал на вопросы журналистов, наносил личные визиты лицам, мнением которых дорожил и которые не отвернулись после этой неблаговидной истории. Напомню, что Савин был единственным экспертом по русской книге в весьма замкнутом Национальном синдикате антикварных книг, члены которой – лица с незапятнанной репутацией. Савина знали, Савину поверили и его не исключили. Однако от этих переживаний он потерял жизнь. Реактивного происхождения рак был неумолим: организм сопротивлялся почти три года, но от двухметрового богатыря уже ничего не осталось.
Его собрание не рассеялось: купил американский университет; сам Савин нашёл пристанище на Сен-Женевьев-де-Буа. Всё меньше остаётся людей, помнящих его, как, впрочем, и иных тружеников зарубежной России. В книге «Когда мы в Россию вернёмся…» (СПб.: Росток, 2010), отчасти носящей мемуарный характер, я попытался сказать несколько слов о Савине. Можно было рассказать многое, но там он упоминался в ряду мне знакомых с конца 1960-х (А.П. Кривошеев, М.С. Каплан, А.А. Геринг, Д.А. Соложев, А.П. Струве, Н.Н. Евсеев, Г.В. Чижов, И.М. Лемперт, А.Я. Полонский). О всех продавцах русских книг (кроме, разумеется, Полонского и Лемперта) говорил с уважением. Про Савина рассказал кратко, но объективно, подтвердив его репутацию преемника Струве и Полонского по части знания русских книг. Историю отношений Савина с БАН не затрагивал, чтобы не омрачать его память всем тем, что может повлечь превратное толкование. В конце заметки о Савине (менее страницы) пошутил: «Главный заказчик на русские книги был Гавайский университет. Насколько я знаю, там, на Гавайях, Савину даже памятник поставили…»
Незлобивая шутка имела неожиданные последствия: объявился Леонов. К моему изумлению, несмотря на все выдвинутые против него публичные обвинения и крайне неблаговидную репутацию в России и за рубежом, он до сих пор занимает свою должность. На Западе подобное невозможно: если чиновник марает престиж ведомства, то его увольняют, не стесняясь в средствах. В своё время мне дали книгу «Библиотечный синдром» (СПб.: Облик, 1996. 629 с.), где Леонов изложил свою версию отношений с Савиным. Книга произвела отвратительное впечатление злобной агрессивностью: почти всех автор обвинял в заговоре против него. Показательно, что рецензии сотрудников Пушкинского Дома назывались «Не подавать ему руки» (Невское время, 1996. 5 октября) и «Синдром хамства» (Аргументы и факты, 1996. № 50).
В веке минувшем имя Леонова всплыло однажды – когда в июле 1997 г. в Ницце в основанном моим братом Аленом и мной Франко-русском доме творчества у нас гостил Д.С. Лихачёв. В книге «Когда мы в Россию вернёмся…» я рассказал о шести встречах с ним, состоявшихся с 1992 по 1999 г., – все они остаются для меня праздником. Во время беседы в Ницце всплыла история Савина, и я впервые увидел Лихачёва в гневе. Дмитрий Сергеевич был предельно точен в оценке тех или иных лиц, исключительно деликатен в словоупотреблении и не был склонен к злословию об отсутствующих, но при имени Леонова его буквально затрясло – настолько Лихачёв разволновался. Директора БАН называл «трамвайным хамом», «книжным вором», «злобным, завистливым и невежественным подонком» и т.п. Как мне сообщил Лихачёв, даже то, что сообщалось во французских СМИ, создаёт излишне благостный облик Леонова по сравнению с тем, что он представляет собой на самом деле.
Узнав, что слова «трамвайный хам» мне незнакомы, Дмитрий Сергеевич подчеркнул неизменность маргинальной субкультуры и совершил экскурс в её историю. Лихачёв помнил многие мелочи быта Санкт-Петербурга – Петрограда – Ленинграда даже в самых низменных его проявлениях. В частности, таким был «трамвайный хам», являвшийся атрибутом общественного транспорта конца 1910-х – начала 1980-х. Каждый житель города хорошо представлял подобного типа: подонок с наглой самодовольной рожей: сперва ко всем приставал, затевал ссору, затем всех учил жить, ставя в пример себя и всячески при этом оскорбляя окружающих, не стесняясь в выражениях и чувствуя безнаказанность. Непротивление хаму было обусловлено тем, что хоть всем он и осточертел, но все молчали – никто не хотел связываться, ибо каждый знал, что ему выходить раньше, а с хамом пусть разбираются другие, кто поедет с ним дальше…
