Газета День Литературы - Газета День Литературы # 151 (2009 3)
Помимо общих для Пушкина и Хлестакова профессиональных занятий, у них и имеется общий слуга. Пушкинский Гаврила – хлестаковский Осип – называет своего барина "то графом, то генералом". Эти сведения также содержатся в пушкинском письме жене от 19 сент. 1833 г. Корреспондирует с реальной биографией Пушкина и одновременный, точнее – попеременный флирт Ревизора с женой и дочерью Городничего, что в точности соответствует отношениям Александра Сергеевича с Елизаветой Михайловной Хитрово и её дочерью Дарьей Фёдоровной графиней Фикельмонт, которая, как и её мать, обожала поэта и часто "не в силах бывала устоять против чарующего влияния его" (слова Нащёкина в передаче Бартенева, "Русский Архив", кн. 9, 1911). И, добавим, сами действительные, т.е. гоголевские, причины, заставившие Хлестакова задержаться в основанном Николаем Васильевичем городке, т.к. все наличные средства Ревизора были проиграны в карты, в точности соответствуют обстоятельствам, в которых оказался Пушкин на станции в Боровичах, как это следует из записи от 15 октября 1827 года (о встрече с В.К. Кюхельбекером).
Николай Васильевич слишком много знал об Александре Сергеевиче.
10. У нас нет никаких оснований, помимо ложно понимаемого "литературоведческого целомудрия", отказываться от признания того, что автор "Ревизора" с упорством подчёркивал родство Александра Сергеевича с Иваном Александровичем. Выражаясь более определённо, скажем, что львиную долю пушкинского составляющего в культурном пространстве России первой трети XIX в. Гоголь – творческая и личностная противоположность Пушкину – расценивал именно как "хлестаковское" – искреннее, естественное, несомненно даровитое, полное внешнего блеска, хлёсткое, но легковесное, аморальное и недостаточно "серьёзное". Это вполне совпадает и с той оценкой, которой удостоился Пушкин у ведущих идеологов раннего гоголевского направления в русской словесности: Надеждина, Зайцева, Писарева и Чернышевского.
"Для него (т.е. для самого Хлестакова) Пушкин – тот же Хлестаков, но счастливее, удачливее", – сказано в образцовом школьном сочинении, которое автор с лёгкостью обнаружил в Мировой Сети. Эта мысль представляется нам совершенно справедливой – при условии, что имя Хлестакова здесь должно заменить великим именем его создателя.
Нам остаётся только вспомнить замечание Анненкова: "Гоголь взял у Пушкина мысль "Ревизора", ... но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему своё достояние. В кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: – "С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя".
Ещё бы. Кричать нельзя. Пушкину проще было прослыть персонажем комедии, написанной способным провинциалом, нежели героем своей собственной эпиграммы, – тем самым, который узнав себя в пасквиле, "завоет сдуру: это я!" Да и драться с Гоголем на дуэли было бы для Пушкина чем-то совершенно немыслимым и смешным. Слишком разнились их положения, так что по-настоящему оскорбиться гоголевской выходкой Александр Сергеевич не мог. Иное дело, если бы на месте Гоголя очутился Егор Осипович Геккерн-Дантес.
Олег ПАВЛОВ СТАНСЫ
Воздух плотен – и бесплотен,
Сон души – и кровоток.
Где дома – там подворотни
Рты закрыли на замок.
Умирать, увы, не ново.
Склепы пахнут грабежом.
Вырвут жизнь, как это слово,
Впопыхах пырнув ножом.
Вот времени загадка:
Что было гадко – стало сладко...
Что было сладко – стало гадко....
Забудешь – вспомнишь.
Себя догонишь, выбившись из сил.
Поднимешь то, что уронил.
Дух испустил – пожалуйста, перед тобою вечность.
Конечность мук. Конечность.
В культях, как будто рыбья, кость.
Ты в этом доме гость.
Вот горсть тебе земли...
Сам угостись – и угости других.
Искать спасения в словах
Приходит час, когда
Они лежат в своих гробах,
Покинули дома.
Они тихи, они молчат,
И светел их покой.
А те, что все ещё стоят,
Поникли головой.
Всех таинств завершился круг.
Гостинцев ждёт земля.
Её скупой прощальный стук
Забыть нельзя.
Воду чистую одиночества
Проливают на свет пророчества.
Детство.... Юность... Усталости старость...
Вам бессмертия не досталось.
Возрождайся в любом из миров,
Не желая терпеть пораженья.
Если сдался и ждать готов,
Воскресаешь вместе со всеми.
И ни бабник, ни умник, ни вор,
Лишь тому из отцов утешенье,
Кто возьмёт на себя твой позор,
Всех ошибок твоих прегрешенья.
Есть у людей такой обычай:
Убить – и хвастаться добычей.
Он к нам пришёл из глубины веков…
Кровь на снегу. Идёт охота на волков.
Владимир МАЛЯВИН ПУТЁМ ШЁЛКА
Мое новое путешествие по Китаю начинается в Урумчи – главном городе Восточного Туркестана, поднявшемся когда-то благодаря знаменитому Шёлковому Пути. Шёлковый Путь! В России при всём почтении, воздаваемом учебниками истории этой торговой артерии, – как-никак СССР был к ней причастен – и представить невозможно, какой магической силой обладают эти слова для народов Дальнего Востока, получивших благодаря среднеазиатской коммерции стеклянную посуду, ковры с затейливыми орнаментами, обойму чужеземных религий и соблазнительных танцовщиц, которыми было так приятно любоваться за чаркой виноградного вина, тоже привезённого с Запада. Но превыше всего дальневосточных жителей и по сей день очаровывает сама мечта о Шёлковом Пути, романтически-диком: караваны верблюдов среди барханов, пустынная даль под пылающим, а вечерами холодно-синим небом, руины давно обезлюдевших городов, сладкая сень оазисов и журчанье арыков... Много лет назад я знавал в Японии одного страстного поклонника этой экзотики пустыни. Профессор Каяма немного говорил по-русски и называл себя Ёхей Тохеичем. Он был марксист, держал в доме большой портрет Маркса, и перед бородатым образом этого Марукусу-сан его жена каждый день била поклоны и зажигала благовония. Ещё больше Маркса профессор Каяма любил сакэ, к которому пристрастился с того самого дня, когда Япония капитулировала в мировой войне. Но даже больше сакэ он любил гейш из квартала Гион в Киото – единственных подлинных наследниц этой древней профессии в нынешней Японии. Попав в Киото, он обязательно отправлялся к ним, и меня, молодого русского учёного, брал с собой. Там, захмелев, просил подать бумагу с кисточкой и долго писал стихи про жаркие объятия пустыни, кобальтовое небо, развалины заброшенных городов и тоску по родине на Шёлковом Пути.
В своих странствиях по свету я придерживаюсь правила: извлекать из хаоса дорожных впечатлений какое-нибудь устойчивое знание. Поэтому на сей раз мои заметки сведены в несколько тематических рубрик. Я посвящаю их памяти профессора Каямы, без которого, возможно, мне так и не довелось бы пройти своей Шёлковой тропой.
О КОСНОЯЗЫЧИИ
Не так часто мы замечаем, что наше общение, даже любая попытка уяснить для себя собственный опыт огрубляют и портят утончённость смысла, хранимую языком. В публичных сообщениях и тем более вовлекаясь в так называемый "диалог культур" мы косноязычим совсем уж беспардонно, чему наглядным свидетельством служит птичий язык позитивистской науки. Что касается китайцев, то они демонстрируют поразительную неспособность и даже, кажется, нежелание достойно изъясняться на европейских языках. В моих поездках по Китаю я, по-моему, ни разу не видел правильно составленной английской надписи. К сему добавляется и вовсе немыслимое словотворчество, вроде грозного предостережения No firing! (в смысле "не разводить огонь") или невесть откуда выпрыгивающих латинизмов. В туристических местах лавка сувениров может называться memento shop, а кафе с магазинчиком вдруг присвоют мудрёное наименование diverticulum. В Урумчи, где заметно присутствие русскоязычной публики, не избежал надругательств и великий могучий. Даже простейшие фразы исковерканы почти до неузнаваемости. Запрет курить выражен почему-то в совершенной форме: "Не закурить здесь!", на дверях лавок пишут: "Сбыт с производителя" и т.д. Напротив городского вокзала вывеска: "Внутренний и внешний оптовый городок". Перед ней китаянка суёт нам свою визитную карточку, на которой значится: "Зоя, заведовая". Заведовая Зоя предлагает разместить рекламные щиты нашей фирмы вдоль железной дороги, буквы будут с золотым покрытием.
