Эдит Пиаф - На балу удачи
Но я отвлеклась. Орли... Бульвар Ланн. Мой старенький рояль был на своем месте и очень скоро начал покрываться горами нотных рукописей. Ибо, предвидя свое возвращение, я попросила моих авторов написать новые песни. В этот день рядом со мной была и моя талантливая Маргерит Монно. В мое отсутствие она написала прелестную музыку к "Нежной Ирме".
- Маргерит, прочти это...
И я передаю ей поэму Мишеля Ривгоша "Зал ожидания".
- Маргерит, послушай это...
И в комнате звучит музыка "Толпы", поразившая меня во время пребывания в Южной Америке. Я хотела исполнить эту песню сама.
Муж Маргерит, превосходный певец Поль Пери, прослушав пластинку, тотчас попросил:
- Эдит, поставь еще раз...
Маргерит в восхищении закрыла глаза, и я услышала, как она прошептала:
- Вот это я бы хотела написать сама...
Пришли Мишель Ривгош и Пьер Далане. Если последний уже немало избаловал меня своими стихами, то первый в дальнейшем оказался еще щедрее.
Таким образом, словно по мановению волшебной палочки, за несколько недель родились произведения, которые я с удовольствием исполняла сначала во время гастролей по Франции, так сказать для "обкатки", а затем в "Олимпии", куда Бруно Кокатрикс пригласил меня на двенадцать педель - рекордный срок, вызывающий у меня и сегодня чувство гордости.
Неужели меня станут упрекать за это? В нашем деле больше завидуют, чем ревнуют. До меня говорили: "Вы знаете, такой-то проработал в "Олимпии" столько-то..." или "Он проработал четыре недели". Я тоже не прочь пококетничать, и двенадцать недель в "Олимпии"-мой своеобразный и очень лестный рекорд, принесший мне вознаграждение за все усилия, проявленные мною с единственной целью - не разочаровать парижского зрителя, лучшего на свете судью, который, что бы ни случилось, всегда будет "моим" зрителем.
Однажды, вернувшись из "Олимпии", Шарль Азнавур - Да, я совсем забыла сказать, что Шарль много месяцев был своим человеком в доме, сочиняя здесь свои первые произведения, сделавшие известным его имя,- сказал мне:
- Тебе не кажется, что овации Парижа обладают особым привкусом?
Сказано верно: они действительно обладают особым привкусом, чем-то неуловимо отличным от всех других оваций...
В перерыве между гастролями в Америке и выступлениями в зале "Олимпия" я успела сняться в фильме "Будущие любовники". Когда режиссер Марсель Блистэн и продюсер Жорж Бюро принесли мне сценарий, написанный Пьером Брассером, я без раздумий подписала контракт.
После чего позвонила Пьеру Брассеру.
- Мой дорогой автор...
- О чем ты болтаешь?
- Ни о чем таком, что могло бы тебя удивить. Вероятно, тебе известно, что такое "Будущие любовники"?
- Неужели уже подписано?
- Да, подписано.
- Ах, черт побери!
Таков уж Пьер Брассер. Он думал обо мне, когда писал свой сценарий, он мобилизовал весь свой талант, все свое творческое горение, понимая, что сценарий мне будет по душе и что я стану гордиться возможностью сняться в этой картине. И все же он был совершенно искренне удивлен, когда узнал о моем согласии!
- У тебя найдется хорошая бутылка вина? Мне надо прийти в себя.
- Надеюсь...
- Тогда я обедаю у тебя. Хорошая бутылка, Эдит, это не шампанское, ты понимаешь?
- Я знаю твой вкус...
В шесть часов утра Пьер еще держал в руках стакан доброго "божоле". Брассер-здоровый, громогласный и увлекающийся человек. В восемь часов я попросила его уйти. Госпожа Брассер буквально засыпала, я тоже готова была капитулировать. Да, этому человеку я и в подметки не годилась.
Что вам сказать о "Будущих любовниках"? В фильме снимались Мишель Оклер, Арман Мистраль, Раймон Суплекс, Мона Гойя. Все мы работали над ним с радостью.
Сейчас, когда я пишу эти строки, он уже смонтирован, но еще не вышел на экран.
Не знаю, что скажет о нем критика. Я больше рассчитываю на зрителя. Для меня важнее его оценка. А поскольку я сделала все, что могла, и была свидетельницей таких же усилий со стороны Мишеля Оклера и Армана Мистраля, повторяю, я спокойна...
Мне интересно работать в кино, и жаль, что я не могу уделить ему больше времени... Я уверена, что смогла бы рассказать людям о тех чувствах и переживаниях, которые скрыты в моей душе. Но для работы в кино времени не хватает. С тех далеких дней, когда я еще выступала на улице Труайон, песня цепко взяла меня в свои руки, и она не скоро меня отпустит,
Не настало ли время немного отвлечься от тысячи и одной мелочи, которые заполняют наше существование, и высказать несколько общих мыслей? Думаю, да! Однако хочется вначале рассказать, при каких обстоятельствах я добилась, что Феликс Мартен был включен на положении "американской звезды" в мою последнюю программу в "Олимпии". До своих гастролей по стране после возвращения из Америки я не была с ним знакома. Когда же Луи Баррье стал расхваливать его, я сказала:
- Мой маленький Лулу, я полагаюсь на тебя... В первый же день по приезде в Тур он внезапно постучался ко мне в артистическую.
- Добрый день, Эдит, разрешите представиться: Феликс Мартен.
Передо мной стоял высокого роста, улыбающийся, ничуть не робкий человек.
Я нашла его очень любезным.
- Добрый день.
- Я счастлив, что выступаю вместе с вами, спасибо.
- Не за что...
И он ушел к себе.
Когда его позвали на сцену, я решила послушать из-за кулис, как он поет. Понравился ли он мне? Пожалуй, нет. Слушала я его и на другой день, и на третий. Мне не нравились его песни, но темпераментное исполнение было по душе.
Однажды я сказала Луи Баррье:
- Ты должен позвонить Кокатриксу, чтобы он включил Мартена в программу.
- Но я думал...
- У нас больше месяца, чтобы заняться им. Я тотчас позвонила Маргерит Монно и Анри Конте, двум своим авторам из старой гвардии, и Мишелю Ривгошу.
- Приходите, надо посоветоваться.
Они приехали на другой день. Это было, кажется, в Труа или Невере.
- Феликс Мартен будет выступать в "Олимпии" в феврале, ему нужны новые песни...
Они приступили к работе. Мы все участвовали в ней. Феликс был не легким, но и не очень трудным учеником. Хотя он подчас упрям, однако неизменно проявляет добрую волю.
Не все критики оценили происшедшие в нем перемены, Зато зритель одобрил наши действия. Впрочем, как вы видели, времени у нас тогда было в обрез...
Те, кто не может понять, что побуждает меня оказывать помощь певцу, добиваться того, чтобы он изменил свой репертуар, те никогда, по-видимому, не знали глубокой радости скульптора, придающего определенную форму куску мрамора, или живописца, населяющего холст своими персонажами. Нет, они никогда не знали этой радости, иначе не задали бы мне такого вопроса. Я люблю творить, и чем труднее задача, тем сильнее мое желание преодолеть все преграды. Какое же это не сравнимое ни с чем наслаждение - учить, отдавать людям свои знания...
XVI
Я приветствую песню. С ней поэты выходят на улицы, сливаются с толпой и становятся ее любимцами.
Париж не был бы Парижем, если бы его вечерний наряд не украшало великолепное созвездие певиц - брюнеток, блондинок, золотоволосых. В своих песнях эти удивительные создания выражают душу нашего народа, его характер, легкий и глубокий. И кажется, будто исполняемые ими песенки не имеют ни корней, ни авторов, что они рождаются прямо на улицах. Радио усиливает их очарование. В Марселе, Тулоне, среди портовых сооружений, усиленные репродукторами, эти волшебные голоса преследуют нас и навсегда остаются в нашем сердце.
Жан Кокто
Вам уже известно, как я выбираю свои песни и почему придаю такое большое значение тексту.
Меня часто спрашивают, как я их воплощаю на сцене. Вопрос этот всегда приводит меня в замешательство. Может показаться, что я смеюсь над всем светом, когда отвечаю, что доверяю лишь своему инстинкту. И все же это святая правда. Не могу сказать, что песни рождаются сами по себе, но это немного и так.
Я учу слова и музыку за роялем одновременно. И за этой работой мне в голову приходят разные мысли. Я не бегаю за ними, а жду их появления. Естественный жест, который невольно вырывается у меня во время какой-либо фразы, если он затем повторится в том же месте, можно в дальнейшем закрепить.
Я мало жестикулирую, ибо считаю, что единственным и полезным является жест, что-то добавляющий к исполняемой песне. Например, в конце "Заигранной пластинки", превосходной песни Мишеля Эмера, я делаю жест, который напоминает зрителю об иголке, попадающей на одну и ту же бороздку, в результате чего все время повторяется одна и та же, словно разбитая на две части фраза о надежде:
"Есть над... есть над... есть над..."
Я никогда не работала перед зеркалом. Этот метод, которым пользуются крупные артисты, например Морис Шевалье,- подстать комедийным актерам, тщательно отрабатывающим свои "номера". В их игре большое значение имеет мимика, и они не могут себе позволить импровизации. С моими песнями все обстоит иначе. Жест мой должен быть правдивым, искренним. Если я его не чувствую, лучше не делать его вовсе.
