Георгий Саталкин - Каменный пояс, 1988
IV
Леса вокруг Елшанки богатые. Это леса хребта Накас, невысокого, растопыренного, как еловая лапа, отрога Уральских гор. Березы — плакучие и кудрявые, бородавчатые и гладкоствольные, дуб, осина, ясенелистный клен, вяз широколистный, тополи: серебристый, обыкновенный и черный, ольха, или по-старому елша, особенно видная здесь мощью и стройностью, каких не бывает у нее в лесах костромских или подмосковных. Черемухи и рябины, калина и малина, костяника и ежевика, а сама ягода — земляника, а травы, а цветы — устанешь называть!
Уже в конце апреля, как только сойдет снег: с полей полностью, а в лесу — с полян и светлых прогалов, появляются сморчки. Я их, честно говоря, не собирал, но Сергей собирал точно. И не в хвойнике, как написано в одном пособии по грибам, а в молодом осиннике, на склоне холма. Вкусные — ум отъешь, говорит.
После сморчков — перерыв до настоящего тепла в июне, и даже в сушь в это время есть, оказывается, грибы. Довольно-таки хитрые, совершенно не известные на базаре. Они, как оказалось, были, а мы-то занимались лжеопятами.
Кстати, хозяйка нас за них поругала:
— Вы за ими ровно как за девками бегаете, ровно как из-за девок травитесь. Да-а… А мы с моим в молодости одни грибочки любили — вязовики. Как раз они в эту пору бывали, перед сенокосом. А вот какие они? Эх, старая память — дырявый плат, цельного узора нету. Молодость-то войной, как поездом, переехало. Мой на войну пошел — я в работе вся. Вернулся с фронта — и счастье какое было: трудовую затируху вдвоем-то веселее хлебать… И вот какие они? Белесые, да. И растут кучно, букетиками… Нет. Забыла. Навру еще…
Но Сергей отыскал в нашей низинке грибника. Это был вытянутый, как хлыст, однорукий старик по прозвищу «майор». Получил его этот добрейший человек за странную для себя командирскую интонацию в голосе. Спрашивает закурить или «можно войти», а все будто командует.
Сельские грибники — они как бы двух разрядов бывают. Первый — самородки. Эти знают три-пять видов, но знают уж их досконально и больше ничего знать не хотят. Любой другой гриб — будь он описай и съеден при нем хоть всей Академией наук — поганый и его как бы не существует.
А второй разряд — это грибники просвещенные. Они читают о грибах все, вплоть до статей в энциклопедии. Каждую находку они стараются определить и опробовать ее.
Первый разряд, как правило, женщины — домохозяйки, второй — чаще старики, сельские интеллигенты, каким-то образом имеющие свободное время. И тех и других даже в большом селе немного — два-три человека.
Дядя Ваня «майор» время имел, потому что был инвалидом. Но он был как раз самородком. А к просвещенным грибникам в Елшанке можно было отнести только Большую Анну. То есть здесь все вышло не по правилам.
Дядя Ваня нам обрадовался. Как верно заметил Гоголь, для сельчанина разговор по какому угодно поводу заменяет газету. И по сей день, когда газет в деревне хватает, беседа для него предпочтительнее. Душевное дело! Дядя Ваня, например, когда нет никаких собеседников, разговаривает со своей живностью: с двумя, словно обутыми в чесанки, козлятами, щенком по имени Белек и с хозяином небольшого птичьего гарема, расфуфыренным, как бразильский полковник, индюком. И животные совершенно понимают его речи, несмотря на то, что и воспитывает, и ласкает, и рассказывает новости он все тем же командирским тоном (а говорят, что животные понимают только интонацию речи. Нет, как видим, не только).
Пока мы беседовали, Белек укрылся у него под коленями, козлята то бодали его в бок, требуя почесать рожки, то хамовато карабкались на колени, пробуя стащить с головы невыразимо заношенную кепку. Тут же был и индюк. Он торчал по стойке «смирно» сзади и сверлил преданным взглядом спину хозяина.
Дядя Ваня рассказал нам все, что знал. Из-за чудной своей особенности, вроде бы зачитал приказ:
— Тут, в Елшанке (и во всем мире, надо понимать) съедобные грибы следующие: шампиены, я их шпиенами называю, — эти на выпасах растут. Подосиновики, подберезовики и — вязовики.
— Вот вязовики, где их искать-то?
— По горам шастать нечего. Сухо там. Где посырее ищите, по речке. Где вяз пал, там ищите.
Описывать, какие они, дядя Ваня не стал, не умел.
— Других не найдете, нету сейчас других, — отрезал он.
Речка Елшанка — речка-забава. Не везде ее перепрыгнешь, но везде не переплывешь — плыть негде. Однако пойма у нее темная и широкая. Густо, деревьями, растет здесь черемуха и высоко поднимает параллельные, как реи, ветви ольха. Чем дальше уходим от села, тем чаще попадаются вязы. А трава сытая, высокая. Бредешь, ног не видишь — страшно: гадюки тут, наверное, есть! Дай-то бог, если, как в книжках пишут, они от нас поудирали. Потом-то мы догадались коровьими тропами идти, ну а как с тропы павшее дерево увидим — к нему уж вброд по траве.
А тропой идти хорошо. Правда, в сырых местах кочковато, но то и дело выводит она на такие ласковые поляны, словно тут тебя сто лет ждали. И все-то здесь — и тенек, и мурава, и бормотунья Елшанка — все для тебя. В третий раз подвела нас тропа к речке. Наш берег — пологий, мерцает в редких пятнах света нетронутый песок махонького пляжа, а тот берег — отвесный красный обрыв. И что это вдруг со зрением: Елшанка — не Елшанка, а могучая, грозная река, и обрыв-то какой высоченный, прямо каньон. Ворочает река громадные валуны и дышит прямо доисторической мощью… Но вот правее, опровергая величие, улеглось в воду черное вязовое бревно. И по бревну тоже — веселые пятна света. Да нет, не света… Вот и Сергей подтвердил:
— Глянь, уши какие-то!
А меня уж осенило: это вязовики и есть! И действительно, растут букетиками, в несколько ярусов. Шляпки жмутся друг к другу, и самые молодые грибочки — нижние — не то что белые, а полупрозрачные, как тонкий фарфор. Только с этого ствола мы нарезали полную сумку (мы тогда считали сумку удобнее корзины, что совершенно наоборот). И повалили к нам вязовики. На стволах, раскоряченных пнях, снаружи и под корой, всегда прикрытые злой крапивой (те, что нашлись на стволе в речке, были приятным исключением). Мало того, Сергей, срезая один уж очень богатый букетик, увидел вдруг необыкновенно толстого червяка с медно-золотистым отливом. Он тихонько позвал меня и я тоже его увидел. Это был хвост змеи. Сама она не пожелала, что ли, нас видеть, о чем я Сереге и сказал; и в тот же миг мы обнаружили, что это не так. Змея смотрела на нас, просунувшись между верхними корнями. Она смотрела на нас все это время скучным и злым взглядом: какого черта мы копаемся в ее дому, то есть в этих ее влажных, прекрасно гниющих в зарослях крапивы, корнях? Это была медянка, о которой и дядя Ваня говорил снисходительно, что на сенокосе он их токо вилами отбрасывает, они не кусачие… Мы, как можно аккуратнее, срезали грибы и оставили ее, оцепеневшую от скуки, одну.
Теперь, со временем, я думаю: вязовики, конечно, можно набрать с одного только удачного пня, но мук с ними не меньше, чем с любыми другими грибами. Они тоже для терпеливых людей. Хотя, когда есть грибы благородные, о них не вспомнишь — грибы на безгрибье.
А вкус у них своеобразный. Их отваривают перед тем как жарить, но это для того, чтобы они помягчали. А на отваре готовят лапшу, замечательно грибную. А один мой приятель сами жареные вязовики превозносит выше всяких благородных. Они, говорит, напоминают ему что-то такое, что совсем недавно исчезло из наших магазинов, какие-то там субпродукты.
Нашли мы не только вязовики. В четвертой авоське мы принесли на суд дяди Вани похожие на преувеличенные биллиардные шары дождевики и еще крупные длинноногие грибы, очень похожие на те, что рисуют в страшных лесных сказках.
Дядя Ваня признал вязовики и приказал выкинуть все остальные. Часть вязовиков мы оставили ему и пошли к хозяйке.
— Они? — спросили мы.
— Они! — сразу узнала та. — Они. Вот теперь вспомнила. Чать, вдоль речки собирали?
— Да, Александра Сергеевна, вдоль речки.
— Вот. Мы с моим тоже там собирали, — она и пальцами узнавала грибы, и улыбалась им, ровно цветам.
Недавно мы отыскали в книжке эти вязовики. Это вешенки. Действительно, растут они как бы подвешенными, но узнай это правильное название наша хозяйка, то решила бы, что названы они так для нее. Ради их с мужем далекой весны.
V
Вечер в Елшанке — долгое время. И свет убывает, и незаметно с востока просачивается синяя тьма. Воздух становится как бы виден, и видно, какой он прохладный и чистый — так ясно, почти не дрожа, проклевываются в нем первые звезды.
Мурава в нашем дворике тоже синеет, а огонь под таганком все больше отсвечивает розовым закатным светом и начинает слепить. Мы сидим у огня, и Сергей от нечего делать подбрасывает мячик — дождевик. Подбрасывает высоко, и на миг он пропадает в небе.
