Андрей Савельев - Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2
Положительным в лужковской книге является то, что ее автор, не будучи слишком талантливым литератором, все время проговаривается, чем дает обильную пищу для размышлений и выявления скрытых механизмов власти. И на счет Горбачева Лужков сам выкладывает свои тайные мысли.
Один из наиболее ярких моментов, высвеченных Лужковым — его причастность к разрушению Советского Союза. Принимая пост первого заместителя Комитета по оперативному управлению, выполняющего роль союзного правительства, Лужков заранее определил, что Горбачеву не место во власти, а Силаев лишь имитирует переход к рыночным структурам. Чувствуя свою безнаказанность, порожденную мифом о ключевой роли исполнительной власти Москвы в подавлении путча ГКЧП, Лужков всячески разрушал работу Комитета.
Об этом говорит такая ситуация. Председатель Комитета Иван Силаев трансформирует союзные министерства в концерны и пытается как-то сохранить единый хозяйственный механизм. Лужков, прекрасно зная, что система управления не может быть в один момент преобразована, нагло объявляет, что требует вывода псевдо-концернов из столицы, поскольку они не являются рыночными структурами. Когда Силаев начинает кипятиться, Лужков хамски продолжает: “Если обман не прекратится, мы примем меры, которые находятся в компетенции муниципальной власти. Не будем заключать с этими так называемыми концернами арендные договора…”, “отключим электричество, воду… Не будем принимать в Москве эти псевдоструктуры. Это не рынок, а чистый обман…”
Приведенные слова в любой другой стране — рыночной или нерыночной — были бы расценены как попытка государственного переворота, а столичный мэр был бы тут же арестован или просто пристрелен сотрудниками спецслужб. У нас же деятель, занимающийся подрывом работы высших органов государственной власти и управления, объявляет себя героем и никто ему в этом не смеет перечить. Причем, в полном противоречии с собственной деятельность по рассыпанию общесоюзных структур управления, Лужков ссылается на политические амбиции республиканских лидеров, погружающие страну в абсурд. Да он сам относится именно к такого рода деятелям!
Мы избавимся от противоречия если поймем, что противодействие союзным министерствам было со стороны Лужкова способом расчистить себе место под солнцем. Он прекрасно понимал, что восстановление работоспособности министерств сделает ненужным его высокий пост. Так же враждебны ему были и упрямые попытки республиканской номенклатуры обходиться без Силаева и Лужкова. В этой ситуации, наблюдая за расхватыванием собственности республиканскими властями, Лужков решил стать их ходатаем и подал Силаеву записку о том, что присвоение союзной собственности по принципу “что на моей территории — мое” — неправомочно. Но с этими мыслями Лужков уже никому не был нужен. Союз был расчленен, и в этом был весомый вклад самого Лужкова.
Не о благе страны заботился лидер московских чиновников, не хозяйственной расчетливостью мотивировалась его деятельность. Это была борьба за власть — нечистоплотная и жестокая, ведущаяся заведомо некомпетентными деятелями, которые умудрялись гадить и стране и себе самим.
Интересно описывает Лужков свои попытки запустить в Москве приватизацию. Все как-то не получалось, неподготовленная к приватизации хозяйственная среда сопротивлялась, насильственные меры эффекта не давали, а Лужков недоумевал — почему это никто не рвется в рынок так, как его любимые кооператоры, уже тогда составившие альянс с уголовным миром и продажной номенклатурой. Потом решили по-простому: если не подадите заявок на приватизацию, выставим ваши предприятия на аукционы. Так вот и был обеспечен процесс, подобный коллективизации: не согласишься воровать — лишим всех прав. И цепной пес был нанят — большевичка от либерализма Лариса Пияшева, которую впоследствии за перегибы и излишнюю откровенность пришлось выставить за дверь.
В своей книге Лужков саморазоблачается и предстает в качестве предельно оторванного от интересов страны человека. Он считает, что в России сложилась “советская цивилизаций”, в которой “чувство священного не начинается собственностью и не кончается ею”.
Это действительно так, только это не “советский”, а русский мотив поведения, признак русской цивилизации. Лужков считает, что это плохо, а потому ставит своей целью “коммерциализацию” народа, которая изуродует этот народ до неузнаваемости. Лужкова не волнует, что пластическая операция не всем приходится по нутру, а ее результат — пасквильная рожа, карикатура на европейца. Ему подавай священное право собственности, сладострастие обладания вещами — причем немедленно, сегодня!
Уродование картины мира, видно, передается по наследству. Лужков пишет, что его сын получил диплом “профессора менеджмента”, а потом приводит суждение этого “профессора” о том, что учесть все факторы ценообразования нельзя, и поэтому, якобы, весь мир напряженно следит за биржей.
Это полная нелепица. Во-первых, есть лишь предельно ограниченный набор биржевых товаров, во-вторых, имеется огромный внебиржевой рынок, в-третьих, есть помимо технического анализа (анализ динамики биржевых котировок) еще и фундаментальный анализ (анализ реального состояния условий производства). То ли “профессор менеджмента” этого не знал, то ли о его знаниях неправильно информирован его отец, поставивший свое незнание во главу угла хозяйственной деятельности. Последнее уж наверняка — полная безграмотность Лужкова в вопросах, которые он имеет наглость поднимать в своей книге.
Из казуса с основами экономики, оказавшимися недоступными Лужкову-старшему, вытекают вполне реальные жертвы безграмотных управленческих решений. Так, Попов с Лужковым, согласно мэрской книге, “создают слой собственников” — объявляют о бесплатной приватизации жилья. Ломясь через законом установленные процедуры, они добиваются того, что москвичи становятся обладателями квартир по принципу “кто где живет, тот тем и владеет”. Слоя собственников от этого, как показала практика, не возникло (да и не могло возникнуть в принципе), зато столичная и российская номенклатура была премного благодарна за бесплатные хоромы в престижных районах.
Мэр московский, как оказалось, вовсе не понимает, почему люди вдруг начинают отстаивать свое право жить на земле предков. Когда ему понадобилось выстроить многоэтажки в Жулебино, он расценил упорное желание людей жить в своих необустроенных усадебках как проснувшееся чувство собственности. Имеющим представление о собственном достоинстве в данном случае заблуждение мэра оказалось на руку — Лужков распорядился построить им тут же неподалеку коттеджи. В других случаях он давил всяческое достоинство нещадно. Только написать об этом он не может и не хочет.
При сносе ветхого жилья москвичей переселяют из обжитого Медведково в новостройки Южного Бутово на другом конце Москвы, утверждая, что закон при этом не нарушается. Потому что, мол, в законе говорится, что такого рода переселения должны происходить в рамках населенного пункта. Получается форменное издевательство. Учитывая, что при этом идет бойкая торговля новыми квартирами в том же Медведково. Таким образом, мэрия просто наживается на разнице в цене между квартирами в Медведково и Бутово.
Лужков пишет о своем идеале управления в переходный период: “выбрать задачу и жестко, насильственно, не считаясь ни с какими иерархиями и процедурами, ее провести”. Но для этого надо еще и голову на плечах иметь, не путать свой карман с государственным и быть человеком чести. Московская номенклатура таких образцов поведения предъявить не в состоянии. Поэтому на практике все происходит иначе. Безголовая власть загоняет людей в тупик, вынуждая одних на безвольную покорность, а других — на непримиримое сопротивление. Если сопротивление упорно, команда московских чиновников изобретает управленческую “находку”. То есть, сами создали проблему, сами же нашли ее разрешение, и сами себя похвалили за это.
Еще один положительный момент публикации книги Лужкова — богатый материал для психоаналитических исследований. Просто на поверхности лежат корреляции между детскими впечатлениями Лужкова и стилем его деятельности.
Мировоззрение нашего героя в детские годы было сформировано его социальным окружением — царившими в его дворе полубандитскими отношениями, беспредельным авантюрным геройством, круговой порукой против “чужаков” и власти. Предъявленная ему таким способом одна из моделей общества зафиксировалась в сознании намертво. Семья здесь не сыграла никакой роли. Мать для Лужкова осталась “мамашей”, упоминаемой без всякого уважения, об отце он и вовсе говорит вскользь. В той же книге по другому поводу у Лужкова звякнула неслучайная, на наш взгляд, оговорка — “ненавидел свою мамашу”.
