Владимир Мединский - О русском пьянстве, лени, дорогах и дураках

Россияне страдают своего рода раздвоением сознания, а по-научному — шизофренией. Мы живем в относительно здоровой стране с пока еще нормальным генофондом и пока еще не самым высоким уровнем алкоголизации. А рассказываем самим себе страшные сказки про себя же, любимых.

Западные мужчины с большим желанием женятся на русских женщинах. Ведь они красивее и здоровее коренных жительниц Запада.

Западный обыватель видит, что происходит вокруг него, в его родном обществе.

Но одновременно с этими знаниями и импортом русских женщин на Западе рассказывают сказки о страшной спившейся России, где трезвых людей испокон веков не видели.

Да, пьянство — страшная болезнь. Это вирус. Он тихо дремал в русском организме до начала XX века, проявляясь лишь иногда — временными недомоганиями, — потом вызвал хронический насморк, после Великой Отечественной — кашель, а с начала 90-х — грозится загнать нацию в гроб, вызвать недуг неизлечимый и необратимый.

Сможем ли мы побороть этот расплодившийся вирус? Зависит только от нас. Одного иммунитета, боюсь, не хватит. Нужно серьезное медицинское — общественное — государственное вмешательство. Самое жесткое и беспощадное.

Но эту болезнь можно победить. Можно, потому что она не врожденная, это не изначальный генетический дефект, мы — не младенец-уродец, жертва мамы и папы алкоголиков. Это всего лишь болезнь привнесенная, заразная.

А что важно для излечения? Здоровый дух. Вера в свои силы. Уверенность в выздоровлении. Понимание, что «исконное историческое русское пьянство» — лишь очередной зловонный политический миф. Мы — другие! Тогда только с этой верой и решимостью покончить с пороком — мы спасем нацию от алкогольного ада.

Миф о русской лени

Никакие мерки, рецепты, программы и идеологии, заимствованные откуда бы то ни было извне, — неприменимы для путей русской государственности, русской национальности и русской культуры.

ГЛАВА 1

ПОГОВОРКИ

Лень, отвори дверь, сгоришь!

Хоть сгорю, да не отворю.

То, что свинья непременно грязная, а «русиш швайн» еще и крайне ленива — является, безусловно, исторической аксиомой. Об этом пишется во всех мемуарах побывавших в России иностранцев, которые со странным упорством и последовательностью (казалось бы: не нравится — не езди) со времен царя Гороха тянулись в Московию, на Русь, в Российскую империю, а уехав, препарировали наши недостатки и осуждали особенности. Ужас, какая страна! Ленивые мужики! По тридцать лет на печи сидят, что тут говорить. Веками, заметьте, со времен Ильи Муромца. Национальная идея — ничего не делать и ни в чем себе не отказывать!

Самое любопытное, что подобное мнение, имеющее длинную седую бороду, сложилось не на основании каких-либо конкретных фактов и проявлений российской бытовой жизни, а, так сказать, по совокупности. Вот когда тавро на народный лоб было поставлено, для его подтверждения и обоснования в ход пошли надерганные из исторического контекста «обвинительные» эпизоды.

Спят, гады, на печи! Позвольте, господа хорошие, а где тот народ, который не спит?

А уж на печи не на печи — это вопрос удобства и интерьера. На печи спать было попросту теплее и удобнее. Кстати, и для здоровья полезнее. Многие врачи склоняются к тому, что спать поверх прокаленных, медленно отдающих жар кирпичей русской печи — прекрасная профилактика простуды, простатита, ревматизма и прочего. Работали-то в поле, порой и под дождем, и с промокшими ногами. Сухое тепло русской печи успокаивало и лечило. А послушать иностранцев, так получается, на печи спать чуть ли не неприлично.

«Работа — не волк, в лес не убежит». Эта поговорка — отнюдь не показатель хронической лени, а всего лишь умение различать потребности сиюминутные и перспективные. Есть то, что необходимо сделать здесь и сейчас, не откладывая. Всегда и во всяком хозяйстве есть дела обязательные, но не срочные. Сделать их все равно придется, но не обязательно сию секунду, поскольку они «не волки», сами по себе не исчезнут, «в лес не убегут».

То есть при желании в поговорках и в сказках увидеть можно вообще все что угодно. Но если точно знаешь, что народ ленив, — обязательно найдешь подтверждение своему предрассудку.

У Ивана-дурака из народных сказок вообще не жизнь, а сплошная «халява», эдакий счастливый лотерейный билет, своего рода «неразменный пятак», как у братьев Стругацких. Улыбался, зубоскалил, а в результате — как минимум полцарства, жена — царевна с хорошими перспективами, тесть — подкаблучник и народная любовь. За какие такие заслуги все эти «нетрудовые доходы»?

Про Емелю говорить и вовсе неловко. Он на нашей народной, постыдно знаковой лечи не только спал, он на ней перемещался. «Роллс-ройс» в отечественном исполнении. Жил Емеля типичным щучьим альфонсом, а со временем пожилая патронесса пристроила милого друга в новые заботливые руки. Передала, как эстафетную палочку, в приличную царскую семью. За что?!

Подобный способ препарирования фольклора говорит о крайней недоброжелательности исследователей, не более. Все можно обмазать цинизмом, как вора — дегтем, и не заметить при этом, что в наших героях симпатичный юмор, предприимчивость, азарт, смелость, доброта и многие другие ценные качества. Ни один народ не откажется от такого «джентльменского набора», никогда не сочтет его показателем душевной и физической лени. Да, кстати, о Емеле. Щуку-то он в конце концов поймал сам, личным крестьянским трудом.

Труд, и крестьянский в том числе, никогда легким не был. Не удивительно поэтому, что веками жила сказочная мечта об отдыхе, удаче, хоть каком-то послаблении в тяжелых ежедневных обязанностях. Мечта эта воистину интернациональна, и сказки всех народов мира звучат в унисон. В Германии и Скандинавии от щук помощи не ждали. Там были другие волшебные помощники, вот и все!

У европейцев была популярна народная игра «поймай гнома»[56]. Гномы, как все знают,— приличные и хозяйственные персонажи, обязательно имеют многочисленные клады — горшочки с золотом.

Естественно, что во многих сказках главный герой (сам — бедный, жена — бедная, семеро детишек — один другого бедней) бродил ночью по лесу в местах преимущественного обитания гномов с надеждой поймать хотя бы одного. Уже потом гнома надо было пытать, щекотать, обманывать, чтобы он откупился золотым горшком. В этом деле, как следует из североевропейских сказок, были свои чемпионы и народные герои. Кстати, запытывать щуку Емеле не доводилось. А вот в шотландском фольклоре есть и такой момент: замучил главный герой гнома насмерть. Перестарался.

А солдат из андерсеновского «Огнива»?[57] Как же мы про солдата-то забыли? Огниво, конечно, не щука, не скатерть-самобранка, не печь, но итог тот же — богатство, принцесса и королевство в придачу. Ничего не напоминает? Или Ганс-чурбан из германского фольклора, да заодно из собрания сказок Андерсена, — великий сказочник взял народный сюжет, облагородил его, сделал литературную сказку...[58] Но о чем? О чудесном получении героем тех же принцессы, полуцарства и кучи золота в придачу.

Что касается Ивана-дурака, то в европейском фольклоре было достаточно своих «бедных Йориков», и никто их ни глупыми, ни ленивыми не считал. Напротив, очень тяжелая и опасная у ник получалась жизнь.

Для русской культуры характерно иронично— критическое отношение к самим себе, своей истории и достижениям. С одной стороны, это неплохое качество, своеобразная гигиена души, благодаря которой делается прививка от зазнайства, спеси и мании величия. Но, как известно, лекарство от яда отличается дозой.

Самокритику не надо доводить до самобичевания. Сказал как-то Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны» — и мы эти слова приняли как приговор. Да, поганый народец. Ленивый, нелюбопытный [59] — ни тяги к знаниям тебе, ни ума. Этому печальному диагнозу вторит из-за границы мощная группа поддержки: «Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы... Кто хочет сегодня поработать?!» И мы все дружно, потупив глаза, шагаем. Они не клевещут, просто цитируют «наше все». Тут мы и повесили носы, сгорбились от стыда — лентяи. А еще припомнили и Емелю, и Ивана-дурака, и работу, которая «в лес не убежит»... Ну, полно, господа, убиваться!

Александр Сергеевич, конечно, «наше все», достояние отечественной и мировой культуры, но далеко не каждое его высказывание было историческим и объективным. Ведь он и с женой разговаривал, и с друзьями, и с детьми. Деловые переговоры вел с издателями, при этом раздражался непременно и спорил о гонорарах — кормилец большой семьи, куда деваться. О ком говорил Пушкин — «мы»? Кого имел в виду? Арина Родионовна оплошала или придирчивый цензор довел? Может быть, просто паршивое настроение случилось, и все вокруг стало «и кюхельбекерно, и тошно»?