М Бахтин - Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса
Активными участниками народно-площадных праздничных действ в средние века были низшие и средние клирики, школяры, студенты, цеховики, наконец те различные внесословные и неустроенные элементы, которыми так богата была эпоха. Но смеховая культура средневековья, в сущности, была всенародной. Правда смеха захватывала и вовлекала всех: ей никто не мог противостоять.
***
С формами народно-праздничного смеха прямо или косвенно связана и громадная пародийная литература средневековья. Возможно, как это утверждают некоторые исследователи, например, Новати (Novati), что отдельные пародии на священные тексты и обряды прямо предназначались для исполнения на празднике глупцов и были с ним непосредственно связаны. Но в отношении большинства средневековых священных пародий этого нельзя утверждать. Важна не эта непосредственная связь, важна более общая связь средневековых пародий с легализованным праздничным смехом и свободой. Вся пародийная литература средних веков - рекреативная литература, создаваемая во время праздничных досугов и предназначенная для праздничного чтения, проникнутая атмосферой праздничной свободы и вольности. Это веселое пародирование священного разрешалось в праздники, как разрешался "пасхальный смех" (risus paschalis), как разрешалось мясо и половая жизнь. Оно было проникнуто тем же народно-праздничным ощущением временной смены и обновления в материально-телесном плане. Здесь господствует та же логика амбивалентного материально-телесного низа.
Громадное значение в истории средневековой пародии, да и вообще всей средневековой литературы, имели школьные и университетские рекреации. Они обычно совпадали с праздниками. На них полностью переносились все праздничные привилегии, установленные традицией для смеха, для шутки, для материально-телесной жизни. Во время рекреаций не только отдыхали от всей официальной системы мировоззрения, от школьной премудрости и школьного регламента, но и разрешали себе делать их предметом веселой снижающей игры и шутки. Освобождались прежде всего от тяжелых пут благоговения и серьезности (от "непрерывного брожения благоговения и страха божия") и от гнета таких мрачных категорий, как "вечное", "незыблемое", "абсолютное", "неизменное". Им противопоставлялся веселый и вольный смеховой аспект мира с его незавершенностью и открытостью, с его радостью смен и обновлений. Поэтому средневековые пародии вовсе не были формально литературными и чисто отрицательными пародиями на священные тексты или на положения и правила школьной мудрости, - гротескные пародии переводят все это в веселый смеховой регистр и в положительный материально-телесный план, они отелеснивают и материализуют - и одновременно улегчают - все, к чему прикасаются.
Здесь не место останавливаться на средневековых пародиях по существу; о некоторых из них (как, например, о "Вечери Киприана") мы будем говорить в свое время. Здесь нам важно лишь охарактеризовать место священной пародии в единстве народной смеховой культуры средневековья44.
Средневековая пародия, в особенности древняя (до XII века), менее всего направлена на что-то отрицательное, на какие-либо частные несовершенства культа, церковного устройства, школьной науки, которые подлежали бы осмеянию и уничтожению. Для средневековых пародистов все без всякого исключения смешно; смех так же универсален, как и серьезность: он направлен на мировое целое, на историю, на все общество, на мировоззрение. Это - вторая правда о мире, которая распространяется на все, из ведения которой ничто не изъято. Это - как бы праздничный аспект всего мира во всех его моментах, как бы второе откровение о мире в игре и смехе.
Поэтому средневековая пародия ведет совершенно необузданную веселую игру со всем наиболее священным и важным с точки зрения официальной идеологии. Древнейшая гротескная пародия - "Вечеря Киприана" (она была создана где-то между пятым и седьмым веками) - превращала всю священную историю от Адама до Христа в материал для изображения причудливого шутовского пира, используя для гротескных целей важнейшие события и символы этой истории45.
Более сдержанный характер носит другое древнейшее произведение рекреативного характера - "Joca monachorum" (оно возникло в VI - VII веках, византийского происхождения, с начала VIII века очень распространено во Франции; и на Руси оно имело свою историю, изученную А.Н.Веселовским и И.Н.Ждановым). Это род веселого катехизиса, ряд шутливых вопросов на библейские темы; по существу и "Joca" - веселая игра с Библией, хотя и более сдержанная, чем "Вечеря".
В последующие века (особенно с XI века) пародийное творчество вовлекает в смеховую игру все моменты официального вероучения и культа и вообще все формы серьезного отношения к миру. До нас дошли многочисленные пародии на важнейшие молитвы: на "Отче наш", на "Ave Maria", на "Символ веры" ("Credo");46 дошли до нас пародии на гимны (например, на "Laetabundus"), на литании. Не останавливались пародисты и перед литургией. До нас дошли "Литургия пьяниц", "Литургия игроков" и "Денежная литургия". Имеются и пародийные евангелия: "Денежное евангелие от марки серебра", "Денежное евангелие парижского студента", "Евангелие игроков", "Евангелие пьяниц". Были пародии и на монашеские уставы, на церковные декреты и постановления соборов, на папские буллы и послания, на церковные проповеди. Очень рано уже в VII - VIII веках - мы находим пародийные завещания (например, "Завещание свиньи", "Завещание осла"), пародийные эпитафии47. Мы уже говорили о пародийной грамматике, очень распространенной в средние века48. Были, наконец, пародии и на юридические тексты и законы.
Кроме этой пародийной литературы в строгом смысле, жаргон клириков, монахов, школяров, судейских и народная разговорная речь пестрели всевозможными травестиями различных религиозных текстов, молитв, изречений, положений ходячей мудрости, наконец просто имен святых и мучеников. Буквально не оставляли в покое ни одного текста и изречения Старого и Нового завета, из которого можно было извлечь хотя бы какой-нибудь намек или двусмысленность, который можно было хоть как-нибудь "перерядить", травестировать, перевести на язык материально-телесного низа.
У Рабле брат Жан - воплощение могучей травестирующей и обновляющей силы низового демократического клира49. Он - большой знаток "всего, что касается требника" ("en matiere de Breviere"); это означает, что он умеет переосмыслить в плане еды, питья, эротики любой священный текст, умеет перевести его из постного в скоромный, "сальный", план. Вообще в романе Рабле можно найти достаточно богатый материал переряженных священных текстов и изречений, рассеянных повсюду. Таковы, например, последние слова Христа на кресте "Sitio" ("Жажду") и "Consummatum est" ("Свершилось!), переряженные в выражения еды и пьянства;50 или - "Venite apotemus", то есть "potemus" ("Приидите выпить") вместо "Venite adoremus" ("Приидите поклониться") (псалом XCIV, 6); в другом месте брат Жан произносит очень характерную для средневекового гротеска латинскую фразу: "Ad formam nasi cognoscitur "ad te levavi". В переводе это значит: "По форме носа ты узнаешь: (как) "к тебе поднял я". Первая часть этой фразы связана с господствовавшим в те времена предрассудком (его разделяли даже врачи), что по величине носа можно судить о величине фалла и, следовательно, производительной силе мужчины. Вторая часть, взятая в кавычки и подчеркнутая нами, является началом одного из псалмов (CXXII, 10), то есть священным текстом, который получает, таким образом, непристойное истолкование. Снижающее переосмысление усиливается еще тем, что последний слог цитаты из псалма - vi - по созвучию с соответствующим французским словом истолковывался как название фалла. В гротеске - и средневековом и античном - нос обычно означал фалл. Во Франции существовала целая пародийная литания, составленная из текстов Священного писания и молитв, начинавшихся на ne (латинское отрицание - "не"), например, "Ne advertas" (т.е. "не отвращай"), "Ne revoces" ("не призывай") и др. (их было, конечно, очень много). Литания эта называлась "Noms de tous les nez", то есть "Имена всех носов", так как латинское слово "ne" пародийно осмысливалось по созвучию с французским словом "nez", как нос (замещение фалла). Начиналась литания словами "Ne remeniscaris delicta nostra", то есть: "Да не вспомянешь ты прегрешения наши". Эти слова пелись в начале и конце семи покаянных псалмов и были связаны с основами христианского вероучения и культа. У Рабле есть аллюзия на эту литанию (кн. II, гл. I); по поводу людей с чудовищными носами Рабле говорит: "desquels est escript: Ne reminiscaris", то есть "о которых написано Ne reminiscaris".
Все это характерные примеры того, как выискиваются даже самые внешние аналогии и созвучия, чтобы травестировать серьезное и заставить его зазвучать в смеховом плане. Во всем - в смысле, в образе, в звуке священных слов и обрядов - искали и находили ахиллесову пяту для осмеяния, какую-нибудь черточку, позволяющую связать их с материально-телесным низом. Многие святые имели свою неофициальную легенду, построенную часто просто на основе травестии их имени; например, Saint Vit (святой Ви) воспринимался по звучанию своего имени в плане телесного низа (фалл); существовало ходячее выражение "почтить святую Мамику", что означало - пойти к своей любовнице.
