Живой Журнал. Публикации 2015 - Владимир Сергеевич Березин
— Как это? Я же здесь ещё много должен сде…
— А вот так.
Лейтенант обвёл пространство взглядом. Белый шар, тайга внизу, выл ветер, он уже был частью этого пейзажа.
— Знаешь, — сказал капитан, — я тебе не завидую, это просто отсрочка. Ты для этого места создан и сюда вернёшься. Вернёшься, да.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
17 декабря 2015
История про то, что два раза не вставать (2015-12-19)
Съездил в город Питер (что бока повытер).
Гладил кота.
Потом написал про то, что видел.
Не про кота, к сожалению.
Написал про год литературы.
Ссылка внутри.
Там скрипка и немножко нервно.
Извините, если кого обидел.
19 декабря 2015
История про то, что два раза не вставать (2015-12-21)
Тот неловкий момент, когда обнаруживаешь, что два накопителя по 2Tb умерли с разницей в день-два.
А ты, будто российский туроператор, переложил активы из Египта в Турцию.
Извините, если кого обидел.
21 декабря 2015
История про то, что два раза не вставать (2015-12-21)
Размышляя совсем о другом, то есть, о нынешнем Нобелиате, в частности (надо эмоциональным упырям дать выговориться, чтобы рассуждать об этом спокойно и отвлечённо).
Но для этих рассуждений мне понадобилась история, которая должна была иллюстрировать некоторые положения о художественной достоверности.
Именно — художественной, а не достоверности.
Мы понимаем, что нет ничего более манипулятивного, чем военный репортаж.
Потому что он всегда обращён к смеси логики и эмоций.
И, скажем во время между 1941 и 1945 годом ни в одном из воюющих государств не возможна была точка зрения, в рамках которого достоверность — превыше всего.
Скажем так — во времена отчаяния и ужаса, когда мир стоит на краю, подлинность изображения уступает его функциональности.
Есть история, связанная с двумя именами — одно из них Галина Санько (1904–1981), другое — Наталья Боде (1914–1996).
Обе были фотографами, обе оставили поразительное фотографическое наследие времён Отечественной фойны (не говоря уже о снимках других лет).
Тут хотелось бы проанализировать наши ощущения от трёх фотографий.
Часто обыватель требует подлинности, сам не понимая зачем, не зная, как он будет оперировать с этой подлинностью — и современная цивилизация предоставляет ему подлинность.
Обыватель, впрочем, может превратиться в исследователя — не отвергая ничего, он может разобраться если не в тайнах мироздания, то в самом себе.
Понять, что именно вызывает в нём горе и ненависть, желание взяться за оружие — и, забегая вперёд, скажу что подлинность сама по себе не всегда исчерпывающее достоинство свидетельства.
Иногда — да, а иногда и нет.
Первая — это снимок Галины Санько "Групповое фото узников лагеря № 5. Петрозаводск. 28 июня 1944 года" — понятно, что Петрозаводск был осовобождён в этот день и пока он был оккупирован финскими войсками, никто бы не дал фронтовому корреспонденту Санько снимать детей в концентрационном лагере. Однако у нас остаётся впечатление, что узники ещё внутри, за колючей проволокой и выйти не могут. В какой-то мере это фото — постановочное, но именно что — "в какой-то мере".
Дети ещё вчера были узниками и сохраняют своё положение, смотря в объектив.
Вторая история — со снимками Натальи Боде — вот убитый солдат под дорожным указателем.
Это Сталинград.
Есть ещё один снимок, который называется "Немцы ушли", который изображает одну сохранившуюся стену дома с надписью, оставленной детьми "Мама! Мы с папой каждый день приходим сюда…".
Меж тем, есть такой вполне апологетический фильм «Две женщины и «Тигр»", заподозрить который в недоброжелательстве к двум фронтовым фотографам невозможно.
И вот в нём, безо всякого смущения рассказывается, как автор снимка на вопрос "Где же нашлась такая надпись?" отвечает: "А мы сами это написали".
Немецкий солдат под указателем оказался перетащенным с другого места. Если кому неинтересно пересматривать этот фильм, то он может услышать эти истории, начиная с 23'50''.
Не верить этим словам вовсе нет никакого резона.
Что из этого следует?
А то, что мы вправе задуматься, что мы понимаем под фотодокументом или документом вообще.
То есть, вопрос ставится не как "Что имеет право на существование?" — мы понимаем, что имеет право на существование всё.
Но это вопрос нашего личного художественного восприятия — как и что воспринимать.
Хороши бы мы были, спрашивая, не выдумал ли Эренбург какое из цитируемых им писем немецких солдат. Ясно, что это просто другой жанр.
И тут есть двойственность — одно и то же изображение оказывается и документальным, и художественным.
Ничего тут не поделаешь — таково его свойство.
Масса эмоциональных доводов в спорах, где из кармана вытаскивается кистень "Да вот документ!" упирается в то, что ничто не документ, без объяснения времени, места, значения и расшифровки.
А художественное произведение и вовсе на то и художественное, что призвано апеллировать не к разуму, а к сердцу.
И да. Этим я хотел предварить историю про нынешнего Нобелиата.
Извините, если кого обидел.
21 декабря 2015
Сирены вольфрама (День электрика. 22 декабря) (2015-12-22)
Ночь приходила в посёлок, как оккупационная армия.
Война была проиграна, и солдаты ночи занимали сопки, скапливались в долине, уходившей к горно-обогатительному комбинату.
Ночь длилась полгода, черная, прерывавшаяся только Северным сиянием.
По традиции последний пароход провожали всем посёлком, давно превратившимся в город. Статуса такого он, правда, не имел — Комбинат был куда главнее домов администрации, бараков, самостройных кварталов и тянущихся к порту улиц.
Продукция Комбината возвращалась сюда в виде тонких нитей внутри лампочек — и половину года посёлок и порт освещались горячим вольфрамом внутри стеклянных колб.
Свободные от работы люди толпились на набережной, кто-то обязательно приходил с ракетницей, палил в небо, его примеру следовал другой, и ещё не окончательно чёрный задник над бухтой резали разноцветные линии.
Капитан не любил эти похороны лета, он ведь был милицейский капитан, человек далёкий от поэзии.
Он ждал пенсии в этом городе, прилепленном к Комбинату, как нарост на кривых берёзах, что
