Одумайтесь! Война и миръ, власть и совѣсть - Лев Николаевич Толстой
Следует адрес: Порт-Артур, название судна, на котором служит пишущий, звание, имя, отчество, фамилия.
Прямо словами я не могу ответить этому милому, серьезному и истинно просвещенному человеку. Он в Порт-Артуре, с которым уже нет сообщения ни письменного, ни телеграфного. Но у нас с ним всё-таки есть средство общения. Средство это есть тот Бог, в которого мы оба верим и про которого мы оба знаем, что военное «действо» не угодно Ему. Возникшее в его душе сомнение есть уже и разрешение его.
И сомнение это возникло и живет теперь в душах тысяч и тысяч людей, не только русских и не только японских, но и всех тех несчастных людей, которые насилием принуждаемы к исполнению самого противного человеческой природе дела.
Гипноз, которым одуряли и теперь стараются одурять людей, скоро проходит, и действие его всё слабеет и слабеет; сомнение же о том, «угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать», становится всё сильнее и сильнее, ничем не может быть уничтожаемо и всё более и более распространяется.
Сомнение о том, угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать, это искра того огня, который Христос низвел на землю и который начинает возгораться.
И знать и чувствовать это – великая радость.
8 Мая 1904 г.
Об этой статье
«Одумайтесь!» – этот антивоенный крик Льва Толстого стал настоящей сенсацией, журналистской бомбой и важным аргументом в борьбе за умы.
В этой статье, которую Лев Николаевич Толстой задумал, когда назревала русско-японская война, а написал, когда она уже вовсю разгоралась, в многочисленных эпиграфах слились в полилоге голоса разума разных эпох. Статья получила широчайший резонанс и нашла отклик у миролюбиво настроенных людей во всей Европе. В России статью запрещали дважды – в 1906-м и 1911-м году. Но запрещать Толстого – дело практически бесполезное. Его всё равно переписывали, ему внимали.
Статья давалась бывшему офицеру непросто. 28 января 1904 г. Толстой записывает в Дневник: «Хорошо думал о войне, которая началась. Хочется написать о том, что, когда происходит такое страшное дело, как война, все делают сотни соображений о самых различных значениях и последствиях войны, но никто не делает рассуждения о себе: что ему, мне надо делать по отношению войны. Это самая верная иллюстрация того, как ничто не может исправить существующего зла, кроме религии. Не знаю, как удастся. До сих пор голова работает плохо».
Даже Толстой считал, что написал нечто неслыханно резкое. Он сомневался – не стоит ли смягчить статью.
Он писал своему единомышленнику и публикатору Владимиру Черткову: «Сейчас думал о своей последней статье и вспоминал все грубые слова, которые есть в ней и которые могут оскорбить людей, сделать им больно и вызвать в них злое чувство; пожалуйста, выкиньте всё такое, например, слова «большей частью пьяные» в последнем прибавлении и много другого. Пожалуйста, сделайте это, как вы умеете это делать, и не сетуйте на меня, что я всё утруждаю… Так, пожалуйста, сделайте это. Я нынче в таком духе, что особенно живо чувствую свое зло».
Черткову действительно не удалось издать статью в России. Она вышла в свет в Великобритании. 27 июня 1904 года статью перепечатала популярнейшая лондонская газета «Таймс», объявив об этом заранее. На следующее утро почти все британские газеты посвятили статье Толстого свои передовицы. Вслед за ними на русского графа-пацифиста обратили внимания и едва ли не все ведущие газеты мира.
А как реагировали на этот шаг великого писателя в России? Приведем отклик «Московских ведомостей»: «Зачем понадобилось Толстому напечатать в «Times» эту гадкую антипатриотичную статью, я не знаю… Тут одно из двух: либо заблуждение, либо преступление. И то и другое требует немедленного осуждения… Бедствием для нас является не война, а те ужасные годы мира, в которые мы окончательно развратились, ослабели физически и нравственно, опошлились и заметно поглупели. Нет, война – это не бедствие, это наше спасение…»
Не менее яростно выступила газета «Гражданин»: «Зачем понадобилось Толстому напечатать в «Times» эту гадкую антипатриотичную статью, я не знаю, но я не вижу в этом ни самопожертвования, ни жертвы собой ради проявления вложенной в него, на пользу другим людям, силы. Тут одно из двух: либо заблуждение, либо преступление. И то и другое требует немедленного осуждения. Если Толстой, как сын православной церкви, не мог быть терпим за свою религиозную ересь, то он едва ли может быть терпим, как русский гражданин и сын великого народа, за свою политическую ересь. Мы переживаем смутное время, у нас идет разлад и брожение везде и всюду, но если эту смуту вносят в нашу жизнь не инородцы, а лучшие из русских сынов, убеленные сединой старцы, потомки знаменитых родов, что же тогда станут делать враги и пасынки России. разночинцы и интеллигентные босяки? Над этим вопросом не мешает призадуматься. Что-то ужасное творится в нашей русской жизни. Бедствием для нас является не война, а те ужасные годы мира, в которые мы окончательно развратились, ослабели физически и нравственно, опошлились и заметно поглупели. Нет, война – это не бедствие, это наше спасение, это то героическое средство, которое может встряхнуть от коря до вершины ныне ослабевший и отупевший организм. Знает Бог, что делает».
Но идеи Толстого постепенно завоёвывали публику. К тому же, война развивалась крайне неудачно для России – и постепенно от армии отворачивалась даже патриотически настроенная часть общества, любящая триумфы, а не поражения. Глубина толстовских идей вряд ли пришлась по душе миллионам людей: он слишком честно относился к христианским идеям, которые на практике всегда были далеки от своего канона и зиждились на лицемерии. Но война потеряла популярность, а Толстой невольно её укрепил.
В России публиковать толстовскую статью боялись, зато в Японии она вышла немалым тиражом. Ее восприняли не как «антироссийскую», а именно как протест против войны. В Японии тоже росло движение противников вооруженного противостояния,
