Старость: Энциклопедия позднего времени - Василий Химик
Разная бывает смерть. Но хуже смерти может быть только бессмертие, о котором люди, подозреваю, нестарые и достаточно здоровые, мечтали веками и воплотили эту мечту в сказках и мифах. Такие мечты воплощались христианством и исламом в утешительные религиозные обещания загробной райской жизни, в которой «все праведники непременно встретятся», а согласно исламской вере, мужчины (опять андроцентризм!) еще и получат в личное распоряжение «десятки девственниц», разумеется, при выполнении некоторых земных условий (и здесь спекуляция!). В юные годы я недоумевал: «где может поместиться такое количество людей, если они умирают уже несколько тысячелетий»?
Более практичной и увлекательной казалась мне тогда древняя идея переселения душ, или реинкарнация, воспринятая индуизмом и несколькими другими восточными религиями. И в самом деле: тело истлевает, а душа куда девается? Но даже тогда в моих юношеских размышлениях мне это не понравилось: значит, моя душа может переселиться в телесную оболочку какого-то негодяя, разбойника? Или животного, ладно бы, красивого, а если безобразного, вроде гиены?
Прошло время, я учился, читал, много думал, пока не понял окончательно: после смерти человека не остается ничего [об этом же: Вернадский 2007], если не считать памяти близких, тоже, по существу, недолгой, если не считать каких-то оставшихся вещей, могил, памятников, которые родственники, поклонники устраивают по многовековой традиции, но делают это фактически не для усопшего, а для себя, для сохранения и поддержки своей памяти или памяти некоторого круга людей.
В этом отношении мне очень нравится англо-американская традиция устанавливать памятные скамейки, обычно в парках, общественных садах, прогулочных зонах. На спинке скамейки крепится металлическая табличка, как на могилах, но без развернутого текста: чаще всего только имя и годы жизни. Это, мне кажется, лучше, чем кладбищенская могила: на скамейке могут присесть и отдохнуть путники, прочесть имя и, может быть, о чем-то задуматься. На кладбище ситуация совсем другая, более закрытая, там могила для узкого круга посетителей. Поэтому я бы предпочел кремацию и развеянный в открытом пространстве пепел (мой и моей жены вместе), где-нибудь вроде Shell Ridge и протекающего в низине Индейского ручья, куда родственником было бы удобно и приятно прогуляться и вспомнить нас, когда у них возникнет такое желание.
Конечно, уходящий или нацеленный на грядущее человек может создать и другую память — общекультурную, как это сделал Гораций («Exegi monumentum…») или А. С. Пушкин («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»), память, которую оставили о себе великие творцы: писатели, живописцы, скульпторы, композиторы, инженеры, ученые всего мира…
Но я говорю об обычных людях, о себе и о таких как я. И думаю не о вечном, не о «месте в истории», а только о памяти близких, о жизни, которая будет без меня, и конкретно о самом процессе (или моменте?) перехода из одного состояния в другое. Вот это самое для меня непостижимое. Конец жизни и собственно материальное ее завершение никаких вопросов не вызывает: всё в биологическом мире имеет свое начало и, к счастью, свой конец. Умирает старое дерево, испускает дух животное, заканчивает свой жизненный цикл мотылек, и человек в этом отношении ничем от них не отличается. Непонятно другое — исчезновение сознания: вот я был на свете, что-то чувствовал, помнил, думал, представлял, и вдруг всего этого нет! Меня — нет, ничего нет…
Может быть, именно это, эта неизвестность и пугает стареющего человека в конце жизни? Цицерон успокаивает: «Все мудрейшие люди умирают в полном спокойствии, а все неразумные — в сильнейшем беспокойстве…». Ах так? Тогда я предпочитаю быть «мудрейшим», или просто «мудрым», или, по крайней мере, думающим и спокойным. Вот и А. Моруа сообщает мне из прошлого: «Страх смерти не очень велик в старости; все привязанности и интересы остались в прошлом и касаются тех людей, которые уже умерли» [Моруа 1939].
Но я ведь не о страхе, хотя от него тоже никуда не денешься. Академик В. И. Вернадский писал: «Мне страшны мучения, которым я могу подвергнуться, но только потому, что я их могу чувствовать и могу понимать: разрушение — смерть — страшной быть не может для меня, так как тогда ни чувствовать, ни понимать я не буду в состоянии» [Вернадский 2007]. А если я перестану чувствовать и понимать, то к этому не мешало бы подготовиться заранее. Я о том, что надо сделать в конце жизни, и нахожу для себя три таких «надо». Вы скажете: я только что рассуждал вслед за другими авторами о недействии, об отказе от действия как о выражении мудрости старого человека. Но это о том, что касается внешнего мира, о действиях, направленных за пределы своего мира, а вот внутренний мир престарелого человека, его мысли, сознание продолжают действовать и даже должны действовать до самого конца.
Первое «надо» в конце жизни — это необходимость привести в порядок все свои дела, если вы не позаботились об этом раньше. У одних дела большие (бизнес, наследство, завещание), у других камерные (порядок в вещах, личные документы, переписка, какая-то информация, творчество). Может быть, нам с вами уже всё безразлично на этом этапе жизни, но, уверяю вас, вашим близким безразлично это не будет: им важно знать, где, что и как можно найти, как с этим поступить.
Второе «надо» — позаботиться о «теле». В этом смысле очень интересна и показательна традиция русской деревенской жизни прошлого, во всяком случае на севере (на Урале эта традиция сохранилась вплоть до ХХ века.). В старину крестьянин заблаговременно запасался гробом как «последним пристанищем», делал его по мерке сам или заказывал. А до поры гроб хранился на полатях (‘нары, деревянный настил высоко над полом’), в сарае или на чердаке, причём, его могли временно использовать как ящик для зерна или сена. А в некоторых местах готовился еще и «смертный узел»: саван, белье, одежда, обувь для покойного, и этим чаще занимались женщины. Конечно, все такие приготовления имели мистические, религиозные причины, но помимо этого был у них еще и практический смысл — не обременять родственников: неизвестно, в какой день наступит конец и будут ли свободные руки или средства для
