Наукообразная чушь. Разоблачение мошенничества, предвзятости, недобросовестности и хайпа в науке - Стюарт Ричи
Собрав свою базу данных из статей с дублированными изображениями вестерн-блотов, Элизабет Бик и ее коллеги также проверили, нет ли каких-то особенностей, отличающих проблемные статьи от остальных[235]. Выделялось одно обстоятельство: дублирование изображений случалось в некоторых странах чаще, чем в других. Так, Индия и Китай были перепредставлены, тогда как США, Великобритания, Германия, Япония и Австралия – недопредставлены. Авторы предположили, что это связано с культурными различиями: в странах вроде Индии и Китая из-за более гибких правил и более мягких наказаний за мошенничество в науке проводится больше потенциально жульнических исследований[236]. Что еще раз подчеркивает: социальная среда, в которой делается наука, может серьезно влиять на качество исследований.
К похожим выводам приходили и другие люди, изучавшие этот вопрос. Сославшись на статью, в которой говорилось о том, что довольно подозрительным образом сто процентов клинических исследований акупунктуры, проводимых китайскими учеными, дают положительные результаты (даже если бы акупунктура прекрасно работала, логично было бы ожидать каких-то случайных отрицательных результатов), врач и писатель Стивен Новелла выразил мысль, что политические обстоятельства в Китае, вероятно, не благоприятствуют высококачественной науке:
Существует также обоснованное опасение, что в тоталитарных государствах не создается среда, в которой наука может процветать. Наука требует прозрачности, она требует ценить методы выше результатов, и она должна быть идеологически нейтральна. А это не те идеи, что успешно развиваются при тоталитарных режимах. Кроме того, ученые, которых назначают на какие-то высокие, влиятельные должности, – это чаще всего те, кто угождает режиму, доказывая, например, что культурная пропаганда правдива. Таким образом, давление отбора, связанное с продвижением по службе, не способствует добросовестности в науке[237].
Китайские ученые, наверное, согласились бы, что серьезная проблема есть, каковы бы ни были ее причины. В ходе одного опроса в начале 2010-х годов китайские биомедицинские исследователи оценили количество статей в данной области, пораженных каким-либо видом нарушения научной этики, примерно в 40 % от всех биомедицинских публикаций, написанных их соотечественниками; 71 % участников сообщил, что власти в Китае “совсем или почти не обращают внимания” на случаи мошенничества[238].
Впрочем, не считая общих соображений о гендере или стране происхождения, мы очень расплывчато представляем себе, каковы особенности типичных мошенников от науки. Если мы не в силах выявить их по демографическим признакам, поможет ли нам понимание их мотивов? Зачем мошенники совершают столь грубые надругательства над наукой, особенно когда им очень даже есть что терять? В исследовании 2014 года обнаружилось, что ученые в США, которым Служба по обеспечению добросовестности в научной практике вынесла осуждение за нарушения научной этики, в предшествовавшие годы испытывали большие трудности с финансированием. Это может означать, что нужда в грантовых средствах играет свою роль, однако есть и альтернативное объяснение: что финансирование иссякло, пока в отношении этих ученых велось расследование (то есть скорее нарушения научной этики привели к недостатку финансирования, чем наоборот)[239].
Еще одна причина может заключаться в патологически ошибочном представлении мошенника о том, что такое наука. Иммунолог и нобелевский лауреат сэр Питер Медавар утверждал, что, как ни странно, ученые, совершающие мошенничество, слишком сильно радеют об истине, только вот их представление о том, что есть истина, оторвано от реальности. Он писал: “Я думаю, что самое важное побуждение к мошенничеству в науке – страстная вера в правду и значимость теории или гипотезы, которую не принимают во внимание или открыто не признают большинство ученых-коллег, коих нужно, соответственно, заставить признать то, что, по мнению уязвленного ученого, является самоочевидной истиной”[240]. Физик Дэвид Гудстайн согласен: он полагает, что “введение лжи в тело науки крайне редко бывает целью тех, кто совершает мошенничество”. “Они почти всегда верят, что вводят в научную летопись правду… просто не преодолевая все те трудности, что предписываются настоящим научным методом”[241].
Отчасти Гудстайн говорил об известном примере из своей собственной области. В 2001 году немецкий специалист по физике конденсированного состояния Ян Хендрик Шён, работавший в прославленных “Лабораториях Белла” в США, поразил весь мир, заявив, что создал основанный на углероде транзистор (это устройство управляет электрическими сигналами, переключая и усиливая ток, и служит основополагающим элементом фактически любой электрической цепи), в котором переключение происходит на уровне одной молекулы[242]. Его транзистор был куда компактнее всех тех, что можно сделать из кремния, стандартного материала для микрочипов, и сулил коренные перемены в области построения электрических цепей. В конце концов мы начали бы строить электрические цепи молекулярного масштаба, что дало бы мощнейший толчок развитию нанотехнологий. Стэнфордский профессор восхитился “чрезвычайно элегантной в своей простоте” технологией, и Шён получил многочисленные награды от разных научных обществ[243]. Микроскопический транзистор и быстрый технический прогресс обеспечили Шёну абсолютное первенство по публикационной активности: между 2000 и 2002 годом вдобавок ко множеству статей в превосходных физических журналах он ухитрился опубликовать девять статей в Science и семь – в Nature. Для большинства ученых даже одна статья в одном из этих сверхсолидных журналов стала бы пиком карьеры. Поговаривали о Нобелевской премии.
Однако вскоре о Шёне стали перешептываться с подозрением. Другие лаборатории, пытаясь повторить его эксперименты (они довольно просты, как и в случае с методикой STAP для стволовых клеток, так что несложно было все перепроверить), столкнулись с колоссальными трудностями. Затем обнаружилось, что сразу в нескольких статьях Шёна, якобы описывавших совершенно разные эксперименты, показан один и тот же иллюстрирующий результаты рисунок[244]. “Лаборатории Белла” начали тщательное расследование, попросив у Шёна сырые данные, подтверждающие его открытия. Но “его домашнее задание съела собака”: Шён сказал, что удалил бо́льшую часть своих данных, поскольку у его компьютера “не хватало памяти”[245]. В тех данных, что он все-таки предоставил, расследовавший его дело комитет все равно сумел найти четкие доказательства подлога. Например,
